Странник века - Неуман Андрес Андрес

В тот вечер гостиную украшали магнолии. После чая господин Готлиб, против своего обыкновения, не ушел к себе в кабинет, а остался сидеть с Софи и Хансом. Они немного поговорили о всяких пустяках, после чего Софи поспешно ушла к себе. И не потому, что Ханс ее чем-то раздосадовал, и не из-за назойливости отца. Совсем наоборот, она хотела и впредь беспрепятственно приглашать Ханса в дом, а для этого нужно было позволить отцу поддерживать с ним их собственную дружбу. Ни тот ни другой не разгадал эту простую стратегию, поэтому весьма довольный господин Готлиб стиснул зубами трубку и посмотрел на Ханса, а Ханс разочарованно откашлялся и посмотрел на господина Готлиба.

В течение полуторачасовой беседы под принесенную Бертольдом бутылку коньяка господин Готлиб признался Хансу, что его очень беспокоят предшествующие свадьбе званые ужины. По счастью, пояснил он, первый из них состоится в доме невесты. Представьте, сказал господин Готлиб, наливая бокалы, что мне пришлось бы вытерпеть в противном случае! сперва Вильдерхаусы, сами Вильдерхаусы! принимают нас в своем особняке, а потом мы, боже мой! принимаем их в этом самом доме. Поверьте, я лишился сна, просто лишился сна! например, все время обдумываю меню, ну, посудите сами: что можно предложить Вильдерхаусам? Конечно, ужин мы подадим в столовой, не здесь, вам подлить, друг мой? ни капли? одним словом, как вы понимаете, на этой неделе мы, конечно, все подготовим, но достаточно ли этого будет? я уже просил Петру, вы слышали о Петре? а об ее дочери? славная женщина, когда мы ее нанимали, она считалась лучшей кухаркой в городе, впрочем, почему считалась? она и сейчас отменно готовит, правда, времена теперь другие, вы меня понимаете? мы уже не приглашаем столько гостей, как прежде, время бежит для всех, друг мой! и этот дом, этот дом, одним словом, неважно, но мы так волнуемся! нет, не Софи, она никогда не волнуется, а я, признаться, вы действительно больше не хотите? я, признаться, с трудом держу себя в руках, как вы считаете, если подать консоме из цыпленка, подслащенную лапшу с корицей, жаркое и, не знаю, какой-нибудь компот, немного меренги, что скажете? и шампанское, конечно, шампанское в конце, а до этого? вы знаете, какие вина подают теперь в Берлине? да, спросите, буду вам очень признателен, вы чрезвычайно любезны. Поверьте, разговаривать с вами одно удовольствие. Значит, телятину лучше не надо?

Клянусь вам, на следующее утро рассказывал шарманщику Ханс, я едва не умер, хотя пытался держать себя в руках, пока он обсуждал со мной этот проклятый ужин, Софи ушла к себе, а ее батюшка два часа рассказывал мне о Вальдерхаусах, что может быть ужаснее? Шарманщик слушал его с рассеянным видом, в шутку сражаясь с клыками Франца, и наконец произнес нечто неожиданное: Говоришь, там были цветы? Да, равнодушно ответил Ханс. Какие? не отставал шарманщик. Не все ли равно? удивился Ханс, что это меняет? Какие? повторил старик. Кажется, магнолии, припомнил Ханс. Магнолии! возликовал шарманщик, ты уверен? Думаю, что да, растерянно повторил Ханс. Магнолии — это настойчивость, сказал шарманщик, они дают совет не отступать. С каких это пор? изумился Ханс. Спокон веку, улыбнулся шарманщик, ты что? с луны свалился? Значит, вы думаете, оживился Ханс, я должен ей что-то сказать, продемонстрировать свои чувства? Нет-нет, возразил старик, надо ждать, не делать глупостей, она просит не действий, а времени. Ей нужно подумать, а чтобы думать, она хочет знать, что ты по-прежнему рядом, понимаешь? Время ее любви принадлежит ей, ты не можешь им командовать. Тебе нужно проявить настойчивость, но проявить ее ожиданием. Разве крестьяне тянут вверх подсолнух, чтобы приблизить его к солнцу? Ну вот. Магнолии тоже тянуть не надо.

В пещеру заплывал и выплывал предрассветный туман. Ханс и шарманщик бодрствовали всю ночь. Теперь они сидели рядом и смотрели на сосновую рощу, на реку, на белую землю. Костер грел им спины. Ханса восхищала молчаливая сосредоточенность, с которой шарманщик присутствовал в этом пейзаже, причем иногда — долгими часами. Он искоса поглядывал на старика. А тот глядел на заснеженный пейзаж. Заснеженный пейзаж гляделся сам в себя.

И видел монотонность окоченевшей земли, постаревший наст, утрамбованный снег. Подтопленную сосновую рощу. Пустующие ветви. Беззащитные стволы. Реку Нульте, упорно, несмотря ни на что твердившую под коркой льда, что она — речка Вандернбурга. И голые тополя над ней.

Слышишь? спросил шарманщик.

Слышу что? не понял Ханс.

Хруст, ответил шарманщик, это Нульте хрустит.

Если честно — нет, признался Ханс.

С той стороны, уточнил шарманщик, чуть ниже по течению.

Не знаю, сказал Ханс, ну, может быть, самую малость. Вам он что-то говорит? Этот хруст?

Он говорит, прошептал шарманщик, что она идет. Что она уже близко.

Кто? не понял Ханс.

Весна, ответил шарманщик. Пусть пока незаметная, пусть мерзлая, но все равно она приближается. Побудь здесь еще месяц. Ты должен увидеть весну в Вандернбурге.

А у вас не вызывают жалости эти окаменевшие деревья? спросил Ханс, эта промерзшая земля?

Жалости? не понял шарманщик, они вызывают у меня надежду. Они — как обещание.

В ритме шарманки вращались неспешные, тягучие дни, и вот уже остались позади столь ожидаемые господином Готлибом предсвадебные ужины. На первом из них, на Оленьей улице, в столовой, под памятливой люстрой, которой никогда не видел Ханс, среди горок с посудой и саксонскими статуэтками, у большого, в прошлом многолюдного прямоугольного стола Руди преподнес Софи обручальное кольцо, а восемь дней спустя, как раз накануне ответного предсвадебного ужина, она прислала ему свой портрет в овальном серебряном медальоне. Вильдерхаусы, хоть и не проявляли по поводу семейства Готлиб особого восторга, вели себя как минимум корректно, безусловно готовые уважать решение Руди, раз уж ему так понадобилась эта свадьба. Ни Софи, ни ее отец никогда не бывали в особняке Вильдерхаусов, а лишь многократно лицезрели его внушительный фасад со стороны Королевской улицы. Пока они шли через внутренние покои, господин Готлиб сперва удивлялся, потом заробел и, наконец, впал в эйфорию. Софи высоко держала голову и большую часть ужина хранила молчание. Покидая особняк, господин Готлиб испытал явное облегчение. Наконец-то все пошло на лад: после десерта, вопреки его опасениям, Вильдерхаусы не стали возражать против условий женитьбы и обсуждать размер приданого.

После первых пробных записок Софи и Ханс переписывались почти ежедневно, и Ханс уже с определенной непринужденностью наведывался в ее дом. Он достиг той цели, которая казалась ему почти недостижимой, а будучи достигнутой — разочаровала: он стал другом Софи. В тот вечер по давно заведенной привычке они пили чай в гостиной. Господин Готлиб ушел к себе в кабинет, Софи и Ханс могли позволить себе роскошь смотреть друг другу в глаза. Пока ковер постепенно доедал остатки дневного света, Софи описывала прием, оказанный им в особняке Вильдерхаусов. Ханс смотрел на нее с печальной улыбкой. Зачем она мне все это рассказывает? думал он, чтобы убедить меня в своем доверии? чтобы увидеть мою реакцию? чтобы меня отрезвить? Софи говорила непринужденным тоном и не переставала задавать себе вопрос: почему он так спокойно все это слушает? чтобы убедить меня в своих дружеских чувствах? чтобы я одумалась? чтобы установить дистанцию?

Но чем неодобрительней отзывалась Софи о роскошной жизни Вильдерхаусов, тем настойчивее уверял себя Ханс, что она специально то и дело приплетает Руди, и тем отчаянней защищался, улыбаясь все шире. Но чем шире он улыбался, тем тверже она убеждалась, что он демонстрирует ей свою холодность, и тем упорнее вдавалась во все подробности. И от этой непрерывной качки они были на свой лад необъяснимо счастливы.

Вообразите наше изумление, рассказывала Софи, когда пять или шесть ливрейных лакеев весь вечер предлагали нам мороженое, каждые четверть часа — чай, а после ужина обносили всех шампанским, виски и рислингом (могу себе представить, говорил Ханс, как это утомительно!), поверьте, я не знала, с кем первым здороваться, как к кому обращаться, а еще у них на конюшне минимум два кучера, а в доме полдюжины камердинеров, лакеев не перечесть, а кухонной прислугой можно населить целый город (какое завидное пищеварение! воскликнул Ханс), нет, я серьезно! к тому же у меня нет привычки к столь строгому этикету, интересно, можно ли к нему привыкнуть и чувствовать себя комфортно в окружении целой толпы (ну, привычки, как и все прочее, знаете ли…), уединиться там можно только в парках (в парках? удивился он), да, их два, один перед домом, второй — позади (логично! кивнул Ханс), они красивы, да, но я просто остолбенела, когда увидела в одном из них могилы знаете кого? (теряюсь в догадках, воскликнул он), собак! вы не ослышались, могилы одиннадцати собак, охотничьих собак, когда-то принадлежавших этой семье, с надгробными плитами на каждой могиле и выгравирован-ными на них кличками (как это похвально! кивнул Ханс, увековечить память несчастных животных), не знаю, мне все это кажется чрезмерным, зачем, например, кому-то четыре бильярдных стола? (вот уж действительно, умеют люди развлекаться! восхитился Ханс), если на них вообще играют, потому что в этом особняке большинство вещей кажутся нетронутыми, включая библиотеку, кстати огромную: мне удалось полистать несколько старинных французских фолиантов, и кажется, их никто никогда не открывал (а картины? спросил Ханс, много там картин? на картины-то, наверно, хоть кто-нибудь смотрел?), друг мой, я вижу, вы сегодня в прекрасном расположении духа, и мне приятно, что вы стремитесь поближе узнать моего жениха (горю желанием, сударыня, просто горю желанием! весь передернулся Ханс), так вот: да, картин много, обширная коллекция итальянских, французских и фламандских мастеров, собранная из окрестных монастырей (прекрасная инвестиция! воскликнул Ханс, а камерный зал для музыки? зал для музыки там есть?), боюсь, что да, замечательный зал с газовым освещением, да еще мраморный зал для банкетов (конечно, кивнул Ханс, для банкетов лучше всего именно мрамор), не предложить ли вам, дорогой Ханс, травяного отвару, я вижу, вы слишком возбудились, Эльза, можно тебя на минутку? а я и не знала, что у вас такой практичный подход к архитектуре, кстати, как раз хотела рассказать вам об английских кранах и отводных трубах, но теперь уж не знаю, надо ли это делать.