Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

— Ты пустой сегодня? — грустно спросил Истому Джованни, разглядывая сквозь едва прозрачное бутылочное стекло светлое пятно оконного проёма.

— Ах, да, — спохватился Шевригин, — вот, держите.

Он стал выставлять на стол купленные по дороге бутылки лёгкого светлого вина прошлогоднего урожая, сыр, хлеб, две копчёные курицы. Лицо Джованни на глазах преображалось, хорошело, с него уходила та вселенская скорбь, которую Истома с Орацио застали, едва переступив порог жилища. В комнате даже, кажется, стало немного светлее.

— Вот я когда тебя увидел, — пьяно говорил некоторое время спустя Джованни, — с этим герцогом и с монахом, сильно удивился. Я же думал, ты просто врёшь нам, чтобы выглядеть… — он задумался, — чтобы выглядеть как очень важный человек.

Астролог при этом держал в левой руке стакан с вином, а правой размахивал, делая в воздухе какие-то невнятные жесты, проследить траекторию которых было совершенно невозможно. Орацио, прихлёбывающий вино мелкими глотками, по обыкновению, хранил молчание, лишь изредка вставляя в разговор короткие реплики. Истома уже слегка захмелел, но держался значительно лучше Джованни.

— Ну вот, зачем мне врать? Я тебя только попросить хочу. — Истома повернулся к Орацио: — И тебя тоже.

— О чём? — спросил Джованни, а Орацио лишь обратил взгляд прямо на Шевригина.

— Долго объяснять, — поморщился Истома, — хочу лишь, если вы меня во дворце у Папы встретите, не показывайте, что мы знакомы.

— Понятно, — закивал головой Джованни, — не хочешь показывать, что знаком с такими низкими людьми. Понятно.

— Глупый ты, — нахмурился Истома, — я и сам не из князей. Просто не хочу, чтобы там знали, что я говорю по-итальянски. Это может мне навредить.

— Ну-у-у, — недоумённо протянул Джованни, — хорошо.

— Ты хочешь, чтобы придворные, зная, что ты их не понимаешь, были свободнее в разговорах в твоём присутствии? — внезапно спросил Орацио.

Глаза художника глядели на Шевригина настойчиво и испытующе. Когда на тебя смотрят так, отвечать следует быстро и честно, потому что фальшь обычно видна сразу, и после того, как она будет разоблачена, ни о какой доверительности не может быть и речи. И Истома посмотрел в глаза Орацио прямо и спокойно:

— Да, всё так. Я нахожусь в Риме, чтобы принести пользу русской державе. И я сделаю всё, что могу, чтобы польза эта была наибольшей. А двор папы — место, где переплетаются дипломатические ниточки всех католических дворов Европы. Я обязан многое узнать.

Орацио некоторое время внимательно смотрел в глаза Истомы, потом широко улыбнулся:

— Я рад, что ты честен с нами, Истома. А то, что ты добрый и хороший человек, я узнал ещё тогда, у колодца, когда ты бросился помогать мне. Ты не понимал, что происходит, однако помог мне. Это многого стоит.

— Мне понравилась твоя картина и твои речи, — улыбнулся Истома.

— У тебя, кажется, от рождения есть чувство прекрасного. Думаю, если бы тебя с детства окружали люди искусства, а не эти железяки, — он указал на шамшир, — ты мог бы стать неплохим живописцем.

— Истома — хороший человек, — пьяно произнёс Джованни и положил голову на столешницу. Через мгновение он храпел.

Орацио и Истома переглянулись.

— Положим его на кровать, — сказал Шевригин.

Они перенесли пьяного Джованни на кровать и снова уселись за стол.

— Если он не запомнил этот разговор, я утром ему всё объясню, — пообещал Орацио, — и считай, что я твой верный помощник.

Истома с благодарностью кивнул в ответ.

— И кстати, — спохватился художник, — эти, от колодца, искали тебя.

— Вот как? — изумился Истома. — Наверное, хотели меня убить?

— Они сегодня нашли меня, когда я писал пейзаж. — Глаза Орацио загорелись. — Я назову его "Торговки зеленью у моста Фабрицио" [89]. Там просто чудное место, и торговки колоритные. Правда, писать лучше при дневном, а не при вечернем освещении. А днём я чаще всего занят в библиотеке.

— Ты рассказывал про другое, — напомнил ему Истома.

— Ах, да, — спохватился Орацио, — они на этот раз были очень вежливы, ведь я не занимал их места. Спросили, кто ты и где тебя найти. Только теперь их было трое. Третий, которого я не знаю, выглядел как исчадие ада: его лицо изуродовано шрамами, а взгляд… Думаю, такой взгляд бывает у ангелов смерти, пришедших на землю за душами грешников.

— Что ты им сказал?

— Я? Правду. Сказал, что ты, кажется, иноземец, да они и сами это видели по одежде. Что тебя я раньше не знал и где найти тебя — тоже не знаю. Думаю, они удовлетворились моими ответами.

— Хорошо. Если они будут тебе мешать — скажи мне. Думаю, я смогу с ними справиться.

— Что ты, что ты, — забеспокоился Орацио, — ты же привык к открытому, честному бою, а это — убийцы. От них можно ожидать чего угодно, и подлый удар в спину у них не считается зазорным.

— Мне не впервой встречаться с разбойниками, — коротко ответил Истома.

На кровати сквозь сон что-то промычал Джованни. Шевригин посмотрел на него и засобирался:

— Пора мне. Буду в воскресенье. — Он улыбнулся. — Ты уж, друг, проследи, чтобы Джованни не набрался до моего прихода.

— Хорошо, — кивнул художник.

— А там — видно будет. Наверное, среди недели тоже выберу время. До встречи, друг.

Они обнялись. Истома уже от порога перекрестил по-православному спящего Джованни и вышел на улицу.

Последующие дни потянулись далеко не однообразной чередой. Едва ли не ежедневно они с герцогом Сорским посещали Папский, или Апостольский, дворец. Герцог оказался на удивление ловким чичероне, как называли в Риме проводника, знакомящего иноземцев с культурными ценностями города. Прогуливаясь с Истомой по Ватикану, он заливался соловьём:

— А это, мой любезный Томас, древняя статуя, найденная в прошлом веке при раскопках близ Рима виллы печально известного императора Нерона. Изображает бога Аполлона [90]. Ты только посмотри, — герцог аж причмокнул от восхищения, — какое изящество форм, какая естественная поза! Так и кажется, что вот-вот — и он шагнёт со своего места сюда, к нам.

На Истомин взгляд, Аполлон был хоть и здоровенным, но каким-то слишком изящным, женоподобным. И причинное место у него по размеру совершенно не соответствовало гигантскому росту. "Как он, бедолага, жил с такой снастью?" — пожалел Шевригин Аполлона.

Герцог не стал задерживаться у статуи и провёл Истому дальше. Вскоре у русского гонца в глазах рябило от изобилия голых мужиков и баб — мраморных, бронзовых, рисованных — всяких! К счастью, герцог понял состояние непривычного к этому русского и вывел Шевригина на улицу — знакомить его с архитектурным искусством папской обители.

Спустя несколько дней герцог пригласил Истому на охоту. Ему вручили арбалет с роскошно отделанным серебром и золотом ложем и дали три десятка прекрасно сбалансированных арбалетных болтов в сумке. Кроме русского гонца, в охоте приняли участие офицеры папской охраны и посланники некоторых европейских держав. Истома с удовольствием слушал шепелявую речь поляков, не подозревающих, что никчёмный, с их точки зрения, русский гонец с детства знает их язык.

Надменные шляхтичи, искоса поглядывая в сторону москаля, изредка делали как бы нечаянные резкие движения в надежде, что Шевригин воспримет их как угрозу и испуганно дёрнется, выхватывая саблю или нож. Да, это было бы очень смешно, только вот Истома, сам в душе посмеиваясь над этими прихватками кабацких буянов, оставался невозмутимым, лишь позёвывая в ответ.

По возвращении с охоты Истома написал молоком меж строчек о путевых впечатлениях: "Папа с цесарем и литовским королём ежегодно ссылается, и послы промеж Папы и литовского короля беспрестанно живут. А цесарь с литовским королём не ссылается, ни послы, ни посланники. А король Стефан к цесарю не посылывал потому же ни послов, ни посланников внове" [91]. На охоте ему подстрелить никого не удалось.