Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

Брат Гийом кивнул:

— Благодарю, отец Антонио. Ты развеял мои сомнения.

— Меня больше заботит, — продолжил Поссевино, — что поляки, находясь на пороге полной победы над московитами, могут не принять во внимание необходимость некоторых уступок, которые нужны исключительно для того, чтобы русские скорее пошли на унию.

— Ты опасаешься, что общекатолическому делу они предпочтут своё, мирское? — спросил папа.

— Именно так, ваше святейшество, — ответил Поссевино.

— Для того, чтобы убедить их поступить верно, во главе посольства и отправляешься ты, — ответил папа, — и мы возлагаем на тебя большие надежды.

— И я сделаю всё, что в моих силах, — ответил Поссевино, — и надеюсь, — тут он посмотрел на брата Гийома, — на помощь лучшего нашего знатока московских дел.

Брат Гийом молча склонил голову.

— Сын мой, — обратился папа к Поссевино, — ты уже выбрал, кто отправится с тобой в Московию?

— Да, ваше святейшество, — ответил тот. — Это брат Стефан из хорватских земель, уроженец Богемии брат Андрей, брат Паоло из Кампаньи и коадъютор брат Микеле Мориено, миланец [99].

— Одобряю твой выбор, — ответил папа, — двое из четверых — славянского корня. Возможно, это послужит на пользу при обращении в католичество народа общего с ними происхождения.

— Это соображение я учитывал при выборе спутников, ваше святейшество, — ответил Поссевино. — Но кроме этого, они — грамотные и преданные Святому престолу братья.

— Сын мой, — обратился папа к Гийому, — пусть тебя не смущает, что тебя нет в составе посольства. Ты принесёшь больше пользы, если станешь действовать тайно, а московиты даже не будут знать о твоём существовании. Именно поэтому ты не участвовал во встрече с этим Северингеном, но сам мог хорошо рассмотреть его. Каким ты его увидел?

— Это чрезвычайно умный и проницательный человек, — просто ответил брат Гийом.

В кабинете повисла тишина. Краткая характеристика, данная братом Гийомом русскому, настолько отличалась от общего устоявшегося мнения о гонце московского царя, что её следовало сначала переварить в сознании. Первым рассмеялся кардинал Комо:

— Да этого не может быть! Он целыми днями бродит с герцогом Сорским по Ватикану и разглядывает женские прелести на картинах и скульптурах. На его родине такого он не увидит!

— А чем он занимается вечерами? — спросил брат Гийом.

— Герцог утверждает, что русский частенько посещает римских весёлых дев. Он даже купил новое платье, чтобы выглядеть как житель Рима.

— В Московии я тоже всегда ходил в русской одежде, — ответил брат Гийом.

Папа и Поссевино переглянулись: неужели брат Гийом прав, и Томас Северинген уже не меньше трёх недель пропадает по вечерам из герцогского дворца неизвестно куда? Хотя… даже если так, он вряд ли сумел в столь короткий срок найти себе осведомителей — пусть шляется, где хочет. Да и итальянского он не знает. Но… Папа нахмурился:

— Сын мой, русский заявил, что не знает никакого языка, кроме родного, да ещё немного — латынь. Как ты оцениваешь его слова?

— У меня есть некоторые основания сомневаться в его словах, ваше святейшество. В то время, когда мне довелось скрытно наблюдать за ним, я обратил внимание на интересную особенность. Иногда случалось, что в его присутствии некоторые начинали по-итальянски обсуждать между собой вещи, не предназначенные для чужих ушей. Ведь при дворе все знают, что русский лишь немного знает латынь, но не итальянский. И он на мгновение как будто останавливался, и лишь то, что он вёл со своим собеседником разговор через переводчика, позволяло ему быстро собраться.

— И что это значит? — с тревогой спросил папа.

— Не буду утверждать, что мнение моё бесспорно, но так обычно бывает, когда человек, ведя разговор на одном языке, настраивается на то, чтобы понять, о чём говорят на другом, ему, безусловно, знакомом языке. Для этого нужны некоторые усилия. А в то время русский говорил со своим переводчиком на родном языке и, допускаю, пытался понять, о чём рядом с ним шепчутся по-итальянски.

В кабинете вновь повисло молчание.

— Надеюсь, никто при дворе не был настолько глуп, чтобы вести в присутствии русского разговоры, касающиеся нашей предстоящей миссии? — спокойно поинтересовался брат Гийом.

Оценив смущение присутствующих, он добавил:

— Возможно, это не для каждого очевидно, но сомнение должно быть всегда. Я и предположить не мог…

— Хорошо, сын мой, — перебил его папа, — он пока в Риме, и даже если ты прав, то… До Москвы дорога дальняя.

Он не договорил, но все и без того поняли, что хотел сказать понтифик. Если наблюдения брата Гийома верны, то доехать до Москвы русскому не суждено.

Глава девятая

ПОДГОТОВКА К ОТЪЕЗДУ

Истома ежедневно проверял, на месте ли его записи. Он понимал, что выкрасть их могут в любой момент — да вот тот же Люка, приставленный ему в услужение, и утащит. И способы русской тайнописи им наверняка известны, поэтому им останется только нагреть письмо над пламенем свечи, а уж знатоков русской грамоты здесь хватает — в этом Истома теперь не сомневался! Конечно, они вряд ли пойдут на столь открытое вмешательство в его дела, ведь злить русских сейчас — не в их интересах. Но народ здесь живёт премудрый — вдруг да нашли возможность сделать невидимые чернила видимыми, а потом снова невидимыми?

Он задумался и мысленно обругал себя: что ему стоило с самого начала писать тайное письмо ещё и литореей? Достаточно — литореей простой, а уж какие буквы какими следует заменять, о чём они с Андреем Щелкаловым договорились загодя, ещё в Москве, — это у него навсегда отпечаталось перед внутренним взором. Сегодня ему не нужно было ехать к Орацио с Джованни, поэтому он решил посвятить вечер на переписывание бумаг. Сначала он переписал письмо, которое служило прикрытием, — о Риме, здешних нравах, картинах, скульптурах. Также переписал заметки о Венеции, об Арсенале, о приёме у дожа. Записки, составленные во время пути от Балтики до Адриатического побережья, в том числе во время нахождения в Праге, он трогать не стал — всё равно там межстрочные промежутки были пустыми — просто не о чем писать. Ну, авось ещё пригодятся!

Когда он дописывал последние листы, чернила на первых уже высохли. Теперь Истома стал нагревать старые бумаги и переносить проявившиеся записи на новые листы — тоже молоком, но уже с использованием литореи. Дело это оказалось небыстрым, и Истома провозился до самого вечера. Когда Люка пришёл звать его на ужин, Истома засовывал в походную сумку обновлённые записи, а перед ним на столе лежал целый ворох старых бумаг. И оставлять их здесь совершенно не стоило!

— Господин посланник, герцог просит тебя к столу.

Истома кивнул:

— Хорошо, Люка, сейчас буду. А ты, пока я ужинаю, растопи-ка камин. Ночи ещё холодные, я мёрзну.

Люка равнодушно пожал плечами: странный он, этот русский. Уже почти месяц здесь живёт, а камином не пользовался ни разу. Говорил, что для тепла ему хватает одеял. А сейчас, когда солнышко припекать стало куда сильнее, чем раньше, требует затопить! За то время, пока Истома жил во дворце герцога Сорского, Люка научился хорошо понимать его, даже невзирая на то, что Шевригин ни разу не обратился к нему по-итальянски. Истома произносил приказ на латыни, а Люка — то ли он начал учить этот язык, то ли, будучи очень хорошим слугой, угадывал желание господина по жестам, интонации и отдельным понятым словам — тут же выполнял требуемое, не ошибившись при этом ни разу.

— Слушаюсь, господин.

— Ну, ступай, доложи герцогу.

Когда слуга вьппел, Истома задумался: куца спрятать на время ужина бумаги? С собой их ведь не понесёшь — герцог сразу заметит, станет спрашивать. Он оглядел комнату. Спрятать толстую стопку бумаги было решительно негде. В кровати, под одеялом? Только и остаётся. Только надо пересчитать, чтобы быть уверенным, что Люка точно ничего не унёс.