Степан Злобин - По обрывистому пути
— Сорвалось само, господин обер-кондуктор. Право же больше не будем, — солидно пообещал Вася.
— Вася, прочти «Песню о Соколе», — попросила Фрида Кохман.
Пассажирам вагона некогда было скучать. Тесно сбившись возле молодежи, они слушали, аплодировали.
Когда все уже напились чаю, устали и большинство улеглись в постели, — Вася, Алеша Родзевич, Федя и Фрида решили не спать эту ночь: Фриде и Васе предстояло расстаться с прочими — в Москве они должны были пересесть на петербургский поезд и, оставив друзей, ехать дальше.
— Главное сейчас для студенчества всей России — что бы вы, москвичи, поддержали нас, питерцев… мы едем сейчас, в сущности, не учиться, а бастовать. С первых же дней оборвать штрейкбрехеров, выгнать из аудиторий. Если поддержит Москва, то мы победим. Поддержишь, Москва? — вполголоса спрашивал Вася Алешу и Федю.
— Москва-то поддержит. Москва не подгадит.
Аночка уже легла. Она слышала, разумеется, о студенческих волнениях, о студенческих требованиях, предъявленных в Киеве и Петербурге, но еще не бывала на шумных сходках, не участвовала в обструкциях и демонстрациях. Она и сама сознавала свою общественную незрелость, сравнивая себя с Васей и Фридой. Она знала — Фрида участвовала в сходках, а Вася в прошлом году даже попал под нагайку и два раза был арестован полицией. Аночка понимала, что сейчас Вася готовится начать новые «беспорядки» и призывает на помощь студентов со всей громадной Российской империи. И сейчас в ее полудремоте он представлялся Аночке каким-то вождем, чуть ли не Гарибальди…
«Женщины не должны отставать в борьбе, — не раз говорила Аночке Фрида. — Наш медицинский институт в самых первых рядах в борьбе за свободу. Именно женщины должны быть в первых рядах…» Аночка не понимала, почему именно женщины должны быть впереди всех, но верила этому и, в меру способностей к покаянию, каялась в том, что она легкомысленная и отсталая «барышня», что Володя должен ее презирать, и сознавала, что она непременно должна заняться «социальными науками».
Теперь, в вагоне, Аночка, сквозь дремоту и постукивание вагонных колес, слушала осторожные, негромкие голоса земляков и завидовала передовой, по-мужски смелой, решительной и все понимающей Фриде. Сама она даже и не пыталась вставить свое слово. Она просто верила, что забастовка студентов необходима и что от успеха ее зависит благополучие всей России.
— Вообще петербургская молодежь смелее и прогрессивнее московской, — говорил вполголоса Вася. — Как хотите, Питер все же столица, а Москва всего только большая деревня. Чем вам гордиться? Что у вас есть? Царь-пушка? Царь-колокол?
— А у вас в Петербурге — сам царь Николай! Вам и чай пить с баранками! — иронически отозвался Федя.
Все приглушенно рассмеялись. Послышалось чье-то предостерегающее шиканье, но по всему вагону раздавалось мирное похрапывание укачанных ездой пассажиров. Оплывавшая свечка едва мерцала над дверью. Где-то в конце вагона утомленно и лениво плакал грудной ребенок. Изредка поскрипывали на поворотах пути колеса, и на окне изнутри вагона оседали блестками инея испарения людского дыхания.
Аночка, равномерно покачиваясь, засыпала, а рядом с ней, на нижней скамейке, сидел уже не Вася Фотин — Володя. Рукой с удивительно длинными, ласковыми пальцами он гладил Аночку по волосам и что-то шептал ей о киевской забастовке студентов.
— Вы бежали из тюрьмы? — спросила его Аночка.
— Бежал, — шепотом подтвердил Володя, и Аночка только тут увидала у него на руках и ногах кандалы. Их надо было скорее снять, пока не заметил обер-кондуктор, а обер — уже вот он, идет по вагону. Снимать кандалы уже поздно, и Аночка прикрывает Володины цепи своими распущенными волосами…
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат!
Кто б ты ни был, не падай душой,
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей… —
громко произносит Володя.
— Я его невеста, невеста! — кричит Аночка в страхе, что Володю могут увести от нее — Я его невеста! Возьмите меня вместе с ним!
Внезапный резкий толчок встряхивает Аночку и швыряет ее под поезд вместе с Володей. Грохочут и рушатся с верхних полок чемоданы, корзины, в темноте раздаются испуганные выкрики, проклятия, брань, плач ребенка…
— Крушение!
— Коллеги, все целы? Все живы? Где вы, Аночка? — В неподвижном мраке вагона чиркает спичка, в свете ее огонька над Аночкой наклоняется Вася Фотин. Только тут она поняла, что лежит на полу вагона.
— Я здесь, — ответила Аночка. — А Володя?..
Вдруг она поняла, что сон и явь перепутались у нее в голове. На ее нелепый вопрос никто не обратил внимания, ей помогли подняться и лечь на место. Поднимали и укладывали по местам корзинки. По вагону тянуло резкой морозной струей.
— Затворите же дверь, ведь зима! — раздраженно кричал кто-то.
— Ребенка простудите! Затворяйте же двери!
— Два вагона сошли с рельсов! — явно радуясь, что первым сообщает новость, оповестил какой-то пассажир в темноте.
Хлопнула дверь. С фонарем вошел проводник.
— Господа пассажиры, все целы? Ушибов, ранений нет? Ну, слава богу!
Он стал сапогом на Аночкину скамью, вставил в фонарь новую свечку. Скучный, тусклый, загорелся ее огонек. Тревожные и возбужденные голоса успокаивались. При свете свечи стало видно пар, поднимавшийся ото ртов при дыхании, и от этого показалось еще холоднее. Аночка куталась.
— Будем стоять? — уже спокойно зевая, спросил у проводника какой-то пассажир.
— Будем стоять, — уныло повторил проводник.
— Где стоим?
— Недалеко Рязань. Скоро утро…
— Пока не начнете бороться сами за сокращение рабочего времени, до тех пор будут и крушения: уже сколько писали, что они случаются от усталости железнодорожников. Бастовать, бастовать вам надо за ваши права! — поучающе заключил Вася.
— За забастовки нам денег не платят, барин! А детки-то плачут, им хлебушка надо. Антилигенция забастовочки любит, а нам не с руки, — заученно отпарировал проводник.
— Господи, глушь какая! Темень какая! — пробормотала Фрида, слушая проводника. — И когда она кончится, эта проклятая темнота?!
— Рассветет — и покончится. В девять светло уже станет, — равнодушно утешил ее проводник.
— Скорее бы уж пробило девять часов на часах Российской империи! — шутливо вздохнул Вася в тон Фриде.
Уже совсем утром поезд тронулся дальше.
В Рязани села еще небольшая группа студентов. Эти «соседи Москвы», случается, наезжают домой и в середине семестра, однако не менее прочих бывают в дороге обременены корзинками и коробками со съестным.
— Коллеги, позвольте к вам присоединиться? — просительно произнес один из рязанцев, при этом уже бесцеремонно вталкивая корзину под ноги Фриды. — Ведь спать все равно уже больше не будете.
— На четыре часа опоздание. Всю ночь вас прождали! — оживленно шумели новые спутники.
Они притащили огромный чайник с уже заваренным на вокзале чаем.
— Коллеги, чайку! — приветливо предлагали рязанцы.
Нам без чаю нельзя,
Выпьем чаю, друзья, —
шутливо запел один из них.
Выпьем, выпьем горячего чая! —
подхватили другие.
Коли ты не идиот,
Чаем грей свой живот.
Он без хлеба тогда не скучает…
— Это гимн голодающих студентов, коллеги. Автор текста, Сеня Володечкин, в прошлом году погиб от чахотки, но сохранил до конца оптимизм, присущий подданным нашей счастливой империи, — бойко, тоном конферансье болтал веселый чубастый рязанец с едва пробивающейся рыжеватой бородкой. — Держась его заветов в отношении чая, мы, благодарные земляки, помним всегда о его убеждениях и следуем им не только в вопросах чая…
— А какие же были его убеждения, кроме великих и важных вопросов чая? — спросила Фрида.
— Видите ли, наука уже доказала, что философия голодных — это всегда материалистическая философия. Материалистический оптимизм нашего погибшего друга Сени Володечкина в применении к пониманию истории человечества, я бы сказал, может характеризоваться как исторический материализм, сиречь — марксизм, который, как известно…
— Филолог! По кафедре логики! — перебив неугомонного говоруна, тоном прорицателя возгласил с верхней полки Федя и жестом провидца устремил палец в его сторону.
— Ошиблись, коллега, я естественник, — отозвался неумолчный оратор. — Что, впрочем, не мешает обладанию даром словоизвержения и даже — логического мышления, откуда и вытекает признание материалистического учения как единственно мыслимой философии голодающего студенчества, Дарвинизм как естественнонаучная основа…
