Степан Злобин - По обрывистому пути
— Н…ничего. Я так и понял. Тут близко до города, — сказал журналист, — дойду и пешком. А в…вы не к Володе ли, часом?
— К нему. Ты видал его? — спросил Федя.
Вся компания уже окружила Коростелева. Молодежь любила в нем старшего, но никогда не поучающего товарища.
— Не з…заходите к нему, — понизил голос журналист, — у н…него, возможно, полиция: Володя сидит.
— Да ну?! А как вы узнали?
— Меня вызывали жандармы. У Володьки в кармане оказался зачем-то мой новый рассказ…
— Ах я шляпа такая! — признался Вася. — Он на пол упал, а я, значит, засунул его в темноте не в твое пальто, а к Володе… Ну а чем же там пахнет, в жандармском?
— Ч…чиновником и к…клопами… А всерьез говоря, по-моему, ничего там страшного нет. Подержат, конечно, уж раз забрали. Ведь надо же припугнуть! Как я понял, его забрали у родственника какого-то в доме под Новый год, где он нарвался на обыск…
— Вот тебе и встреча Нового века!
— Знал бы, где падать, постлал бы соломки, — заметила Фрида.
Всем стало не до прогулки. Они расплатились с хозяином лошади и вместе с Коростелевым, всей компанией повернули в город пешком.
3Не задавая журналисту вопросов и только слушая, что он отвечает на тревожные и любопытные расспросы других, Аночка Лихарева, совершенно ошеломленная, молча возвращалась с друзьями домой.
Это был первый случай в ее жизни, что близкого, хорошо ей знакомого человека посадили в тюрьму.
Несмотря на то, что ни Вася и Федя, ни Константин Константинович Коростелев, ни Фрида не высказывали серьезной тревоги за дальнейшую участь Володи, волнение Аночки все нарастало. Ей вдруг показалось, что это она виновата в Володином аресте: если бы она уговорила его остаться и не ходить к своему крестному, — чего она не сделала просто из самолюбия, хотя ей и очень хотелось попросить его об этом, — он не попал бы ни на какой обыск и не был бы арестован.
Ведь, может быть, там, в том доме, были какие-нибудь нелегальные люди. Может быть, там нашли прокламации или даже целую типографию…
Ведь когда накануне Нового года они, несмотря на мороз, прогуливались по снежным дорожкам городского сада, среди серебрящихся инеем кустов и деревьев, и она, стараясь держаться с достоинством студентки, уличала Володю, что он не читал Веселовского, — Володя ответил: «Меня куда больше волнуют Бельтов и Струве, чем Веселовский». Аночка не читала ни Струве, ни Бельтова, ни Ильина, которых назвал Володя. Он принялся объяснять, ей значение социальных наук. И она перестала казаться себе старшей и почувствовала себя не очень сообразительной ученицей…
А может быть, то, что он говорил о людях, которые жизнь отдают на борьбу за свободный строй, — и тогда уже, после их победы, можно будет «на досуге» почитать о русалках и леших и изучить всего Веселовского, — может быть, это он говорил о самом себе…
Аночка представила себе Володю в тюрьме. Ей рисовались мрачные, средневековые своды темного каземата, полного крысами, непременные кандалы…
Друзья уже весело посмеивались шуткам, обменивались остротами, говорили о предстоящем отъезде, о шумной столичной жизни. Обещали не забывать и писать Коростелеву.
«Как они могут шутить, смеяться?» — думала Аночка.
— А вы, Аночк-а, будете мне писать? — спросил ее журналист.
— Не знаю, Константин Константинович… — пробормотала она и, торопливо простившись со всеми, повернула домой.
Она хотела скорее все рассказать отцу. Но Федот Николаевич не возвращался еще со службы. Аночка уселась у себя в комнатушке и, сказав, что будет ждать отца с обедом, открыла стихи Некрасова.
Ей представлялось уже, как она пошла к губернатору под вуалью — и губернатор проникся симпатией к ней и отдал приказ об освобождении Володи…
Ещё в прихожей, помогая отцу раздеваться, она рассказала ему об аресте Володи и решительно объявила, что завтра идет к губернатору с ходатайством о его участи.
Федот Николаевич очень серьезно спросил:
— В каком же, сударыня, качестве явитесь вы к его сиятельству перед ясные очи?
— То есть как — в каком! Как невеста, конечно!
Отец усмехнулся.
— Не хотел бы я быть на Володином месте, — сказал он, качнув головой. — Представь себе, что его так денька через три выпустят. А тут уж весь город встречает его: «Господин женишок, разрешите поздравить!» Гимназист и… жених! Изумительно! Вроде как бурсаки Помяловского…
Аночка ощутила комизм положения, но не сразу сдалась.
— Господи! Тятька, родитель — и тот на меня! — скрывая смущение, воскликнула Аночка. — Как же тут губернатору быть благосклонным!
— Вот то-то, матушка, и оно! Ты девица, на возрасте, и пора тебе знать законы и обычаи нашей благословенной империи, — иронически поучал дочку Лихарев. — Наш общий друг Владимир Иванович сегодня считается «подследственным», а потому с ним свидания не могут быть разрешены никому-с, хлопоты всякие будут вполне безуспешны-с…
— Значит, он так и будет сидеть и сидеть? — в растерянности спросила Аночка.
— Если он попал под арест попутно с какими-то родичами, а не по личной своей причине, то, думаю, долго его не продержат. А все же хотят «проучить»: выбирай, мол, благонадежных родственников! Может быть, ещё и недельку и две поморят «для науки»! Поезжай ты, дочка, спокойно на курсы. А здесь у тебя останется твой собственный корреспондент. Как-никак, хоть кащей я, а тятька. Все новости обещаю тебе сообщать.
4Возвращаясь после каникул, Анечка решительно отказалась воспользоваться билетом второго класса и поехала, как большинство студентов, в вагоне третьего. Здесь было проще и веселее. За внешней неотесанностью соседей скрывались подлинная деликатность, заботливость, дружелюбие и внимание.
Аночка ехала в Москву вместе с Федей Рощиным, Алешей Родзевичем и другими товарищами. Все жалели Володю и уверяли взаимно друг друга в том, что все должно обойтись для него без серьезных последствий…
Атмосфера железной дороги, запах ацетилена и серы, однообразное покачивание под стук колес, мигание оплывающих свечек в фонарях над дверями, разноголосый гул отрывочно доносящихся фраз, хлопанье дверей, гудки и звонки на станциях — все это создавало какую-то романтическую окраску «путешествия», и вся жизнь представлялась лежащей впереди далекой дорогой.
Из страны, страны далекой,
С Волги-матушки широкой,
Ради сла-авного труда,
Ради вольности веселой
Собралися мы сюда…
На промежуточных станциях появились еще студенты, возвращавшиеся в Петербург и Москву после каникул. Правда, студенческая беднота не ездила в подобную дальна короткие зимние каникулы, но беднота с Урала и вообще-то не училась в Москве и Петербурге. К услугам уральцев, желающих получить высшее образование, были, с одной стороны, Казань, а с другой — Томск. Только избранным и имущим открывалась отсюда дорога в столичные университеты.
Уже от Самары и Сызрани появилось еще больше студентов, ехавших в Москву.
После знаменитого моста через Волгу, собравшись в одном купе, молодежь пела песни, начиная с непонятного прочим пассажирам «Гаудеамуса», потом перешли на всеми любимые русские — «Коробейники», «Ермак», «Вот мчится тройка почтовая…». Посторонние пассажиры со всего вагона столпились возле студентов, снисходительно и вместе завистливо посматривая на молодежь и наблюдая ее независимую жизнерадостность.
Под стук вагонных колес Федя Рощин прочел «Железную дорогу». Мигание оплывающих в фонарях свечей отбрасывало дрожащие тени слушателей на крашенные охрой вагонные переборки…
Рослый обер-кондуктор, проверив билеты в соседнем купе, остановился возле студентов, прислушиваясь.
— Пожалуйста, только ничего запрещенного, господа студенты, — просительно обратился он. — Разрешите ваши билетики…
— Не беспокойтесь, господин обер-кондуктор, — откликнулся Вася Фотин.
— Пожалуйста, господа.
— Господин обер-кондуктор, а вы не будете считать наше пребывание в одном купе «противозаконным скопом»? — вызывающе спросил Родзевич.
— Спокойной ночи, господа! — вежливо и уклончиво отозвалось «начальство».
— Спокойной ночи. Значит, «Временные правила» на железных дорогах отменяются, — отозвался кто-то, из студентов.
— Нагайки в вагонах не применяются! — подхватил второй!
Нагаечка, нагаечка, нагаечка моя,
Ты-помнишь ли, нагаечка, восьмое февраля? —
задорно вспорхнула в хоре голосов студенческая петербургская «Нагаелка».
— Господа студенты! — укоризненно пробасил плечистый обер, возвратись из другого конца вагона.
