Степан Злобин - По обрывистому пути
— Хоть солнце бы вышло! — досадливо проворчал Шевцов, как будто солнце могло умерить его раздражение и скуку тюремного дня.
— На прогулку! — услышал он возглас из коридора и попытался, на этот раз осторожно, без шума, сдвинуть кружок на двери. Через открытый глазок он увидел Никиту, который в сопровождении того же длинного усатого надзирателя вышел из камеры, расположенной напротив, и покорно пошел к выходу.
«По-мальчишески мы вели себя, право! — с нарастающей злостью думал Шевцов. — Несерьезно, смешно. Доставили себе удовольствие издеваться над дураком приставом. А теперь вот домашним хлопот и заботы!.. И к матери придут с обыском, напугают. И фельдшер ей тоже устроит скандал. Конечно, если бы делали обыск жандармы, то, пожалуй, могли бы добраться и до заветного улья в подвале, а полицейские простоваты…»
Протокол был составлен кратко: «Ничего предосудительного не обнаружено. Задержаны трое за неприличное поведение и словесное оскорбление чинов полиции и предержащих властей».
«Оскорбление предержащих», конечно, вещь растяжимая. Да и оскорблений-то не было, а были только препирательства с приставом. Это поймут в жандармском… Это пустяк!» — успокаивая себя, думал Шевцов.
Он не сомневался ни на минуту, что вся история быстро окончится, что она несерьезна. Володя был уверен в том, что ни Степан, ни Никита не обмолвятся лишним, не осложнят создавшегося положения. Из кармана Володиной шинели взяли какую-то тетрадку. Он сам не понял, что это за тетрадь. Должно быть, случайно забытая психология или алгебра — другого быть не могло… Однако в гимназии, будет достаточно шуму. Если бы его выпустили еще до конца каникул, то все обошлось бы. Но все же пойдут придирки, чтобы отнять у него золотую медаль. А может быть, директор займет и другую позицию: может статься, что он разъярится против полиции и вступится за своего гимназиста, чтобы не пала тень на вверенную ему гимназию! — усмехнулся Володя, пародируя директорскую манеру выражаться.
Мысль Володи несколько раз в течение дня возвращалась к матери, к тому, как она встревожится, узнав о его аресте. Ведь к ней придут с обыском не позже чем завтра вечером, и хотя ничего «предосудительного» в его вещах нет… Володя запнулся, задумался, и вдруг сердце его замерло, и его охватил стыд за свое легкомыслие: среди учебников и тетрадей у себя в столе он оставил киевскую прокламацию с призывом к студентам всех университетов России дружно подняться на защиту студенческих прав. Эту бумажку он получил от Ваеи Фотина и собирался ее возвратить, но забыл… Нет, это было не просто легкомыслие, а преступная для революционера беззаботность.
— Вот тебе раз! — невольно сказал он вслух. — Возможна и ссылка…
«Конечно, так или иначе, этот путь неизбежен…» — стараясь успокоить себя, думал Володя. Он даже повторил эту фразу вслух. Но почувствовал, что она его не успокаивает. И главное было совсем не в том, что его исключат из гимназии, вышлют из города, а то, что он провалился, как революционер, как участник подпольной борьбы, которому доверяли и Вася Фотин, и дядя Гриша, и доктор Иван Петрович Баграмов…
Баграмов так строго и так настойчиво наставлял его по вопросам конспирации. А вот он, Володя, подвел!..
Его охватил такой стыд, что он не знал, куда от него деваться.
«Да, подгадил!» — тоскливо думал он, укоряя себя.
Только на третий день после ареста Шевцова вызвали на допрос. Он уже подготовился к разговору о киевской прокламации и сразу ответил жандармскому офицеру, что поднял ее случайно на улице и читать никому не давал.
— А господину Ютанину? — почему-то не глядя на Володю, спросил тот.
— Повторяю, что никому, — повторил Шевцов.
— А Никите Головатову и Горобцову Степану? Припомните! — настаивал ротмистр.
— Нет, не показывал. Повторяю ещё раз: нашёл на улице, не показывал ни одному человеку, не прятал, держал в столе, не считая, что это преступно.
Шевцов старался сдержать раздражение, которое нарастало в нем.
— Удивительно бедного воображения молодые люди растут! — насмешливо и сокрушенно сказал ротмистр. — Как один, так и другой, и третий, и пятый… «Нашёл на улице». А почему же мы не находим на улице? Почему? Под ноги, что ли, не смотрим?
Володя смолчал.
— И что вы все повторяете, как попугаи, одно: «я нашёл», «ты нашёл», «он нашёл»… «Я на улице», «ты на улице», «мы на улице»!..
— Право, не знаю, про кого это вы говорите, господин ротмистр. Но если кто-то еще говорит, что нашел на улице, значит, разбросали много таких прокламаций. Почему же вы не верите?
— Н-ну… Хорошо… А для чего вы ее сохраняли? Говорите, что никому не давали читать, а хранили?! — жандарм уставился на Шевцова, мерно постукивая по столу карандашом.
— Из любопытства, — просто ответил Шевцов. — Как вам сказать… Столько раз слышал от разные людей, что бывают на свете прокламации…
— От кого же слыхали, позвольте спросить? — оживясь, перебил жандарм.
— Нет, уж это увольте! — возмущённо сказал Володя. — Ведь знает весь свет, что бывают такие бумажки. Я не ребенок. От многих слышал. Хотя бы от тех, кто советовал их не читать, из газет хотя бы узнал…
— Ну, допустим, — вежливо согласился ротмистр. — И что же? Продолжайте, пожалуйста.
— Ну и вот слыхал, что бывают, а в глаза никогда не видал. И вдруг в руках настоящая! Представьте себе, что в окошко влетела птица колибри. Практически она мне не нужна. Однако, сказать по правде, а её, вероятно, не отпустил бы, — стараясь держаться свободно, заключил Шевцов.
— Простите, как вы назвали птицу? — спросил жандарм.
— Тропическая. Колибри. Брем утверждает, что она не крупнее шмеля.
— Уд-дивительно! — с жаром воскликнул жандармский ротмистр. — Птица — и не крупнее шмеля! Быть не может!
— Но ведь я прочитал у Брема! — искренне возразил Шевцов. — Я сам не видел колибри! Но если бы эта птичка влетела в окно, то просто из любопытства я бы поймал ее и пожалел бы выпустить…
Ротмистр поднялся с места.
— Извините великодушно! — с вежливым поклоном сказал он. — Я должен признать ошибку! Извините, пожалуйста, Владимир Иванович! Я ведь верно назвал вас — Владимир Иванович?
— Верно, — настороженно подтвердил Шевцов.
— Да, Владимир Иванович, бывает и на старуху проруха! И я признаю вину: я ошибся в оценке вашего поколения и лично ваших достоинств. Есть еще социал-демократы с фантазией! Сказку про птичку колибри до вас мне никто не рассказывал! — Жандарм строго взглянул на него. — Не имеете ли еще что-нибудь добавить по делу? — сухо спросил он.
— Нет, ничего, — ответил Шевцов.
— Очень жалею, Владимир Иванович! Если захотите добавить, пожалуйста, сообщите. Меня зовут ротмистр Духанин, Лев Иннокентьевич. К вашим услугам… А пока, ну, так, знаете, мне вас жалко выпустить… как птичку колибри… Неужели не больше шмеля?! Удивительно! — издевательски сказал ротмистр. — Нет, вы человек с фантазией. Уважаю!..
Ротмистр дернул шнурок звонка и приказал вошедшему жандарму отправить Шевцова обратно в тюрьму.
«Подвел! Подкузьмил! — досадуя на себя, размышлял Шевцов, возвращенный в свою одиночку после допроса. — И как это я его не одернул, когда он назвал меня социал-демократом? Растерялся! Уж очень он ловко ввернул про колибри! Как бумеранг, эта птичка назад ко мне возвратилась… Неглупый, подлец! Посмеялся. Надо быть с ним осторожнее…
День прошел по знакомому распорядку, и, ложась спать, Шевцов заключил про себя, накрываясь казенным жиденьким одеялом; «А гимназия все же тю-тю!»
2Четвертого числа компания молодежи — Вася, Аночка, Федя, Алеша и Фрида — отправилась на прогулку в розвальнях по направлению к психиатрической больнице, чтобы проведать, как им казалось — заболевшего, Володю. Они наняли от базара попутного мужика на санях и, пересмеиваясь, весело выехали за город. Новогодний мороз в этот день вдруг резко упал, солнце сверкало, искрясь на синеватых сугробах. Почти у самого города показалась ехавшая навстречу студентам «сумасшедшая линейка», запряженная парой лошадок.
— А ну-ка, братцы! Стой, дяденька, стой! — крикнул Федя своему вознице. — Посмотрим, коллеги, нет ли болящего друга на сумасшедшей конке!
Хозяин отпрукнул лошадь. Среди пассажиров линейки мелькнула знакомая фигура сидевшего спиной журналиста.
— Константин Константинович! — во всю мочь крикнул Федя.
Коростелев оглянулся, остановил повозку и зашагал назад, навстречу компании.
— Зачем ты сошел? Я ведь так себе крикнул — приветствовать твои ясные очи, — виновато пояснил Федя.
— Н…ничего. Я так и понял. Тут близко до города, — сказал журналист, — дойду и пешком. А в…вы не к Володе ли, часом?
— К нему. Ты видал его? — спросил Федя.
