Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Наша жизнь по сути — политика, и ничего больше…

— Вы заведующий отделом кадров шестого класса. Что у вас общего с политикой?

Тот вызывающе бросил:

— Я уже давно состою на госслужбе шестого класса, ещё со времён Саада Заглула!

Старый холостяк сказал:

— А у меня шестой класс со времён Мустафы Камиля. В дань уважения к нему я вышел на пенсию в этом классе… Послушайте, нам лучше напиться или спеть?

Ясин, который уже собирался опорожнить свою рюмку, сказал:

— Отец, сначала давайте напьёмся…

В своей жизни Ясин не имел удовольствия насладиться крепкой дружбой, однако на любом сборище — в кофейне или в баре — у него имелись приятели. Он быстро мог подружиться и ещё быстрее находил себе друзей. С тех пор, как нога его ступила в этот бар — а это было вслед за изменениями в его финансовом положении, — это место стало у него излюбленным для ночных посиделок с ними. Эти узы укрепились между ними, хотя вне стен бара он не встречал никого из них, и даже не стремился к тому. Их объединяло пристрастие к алкоголю и экономия средств. Всех превосходил в этом отношении начальник отдела кадров, у которого было множество домочадцев. Адвокат же приходил сюда в погоне за крепкими напитками, после того как чистый алкоголь больше не мог подействовать на него, и он пристрастился к этому бару. Ясин, выпив, начал болтать, бросившись в буйный водоворот, прокатившийся по всему этому месту и столкнувшись с каждым его углом. Из всей компании ему наиболее приятен был старый холостяк. Он никак не хотел перестать поддразнивать его, особенно всяческими намёками на секс. Старик предостерегал его не перегибать палку, напоминая ему о его семейных обязанностях. Но Ясин пренебрежительно и хвастливо отвечал: «Все в нашей семье для того и созданы: таков мой отец, а до того таким же был мой дед». Он повторил эту фразу и сейчас. Адвокат шутливо спросил его:

— А как же насчёт вашей матери?.. Она тоже была такой?

И они рассмеялись, а вместе с ними и Ясин, хотя сердце его погрузилось в пучину мук. Он переусердствовал с выпивкой, и несмотря на опьянение, ему показалось, что он валится с ног: ни это место было его местом, ни алкоголь — его алкоголем, ни день — его днём. «Всюду, куда бы я ни пошёл, меня высмеивают. Куда мне до отца? Нет большего несчастья для человека, чем когда ты становишься старше, а денег у тебя меньше. Но зато милость алкоголя велика: он разливается в тебе в виде приятной общительности и прекрасного утешения, когда каждая проблема кажется сущим пустяком. Скажи: „До чего же мне приятно!“ Утраченную недвижимость, как и прошедшую молодость уже не вернуть, однако алкоголь годится в качестве лучшего друга на всю жизнь. Я вскормлен им с юношеских лет, и теперь, когда я зрелый мужчина, он также веселит меня, а когда моя голова покроется сединой, то будет трястись от алкогольного экстаза. И потому независимо от страданий, моё сердце ликует. Завтра, когда Ридван станет взрослым мужчиной, а Карима — невестой, я подниму тосты за счастье на площади Аль-Атаба Аль-Хадра. До чего же мне приятно!»

Тут компания его собутыльников затянула песню «Какое унижение видит тот, кто пленён любовью», затем «Эй, соседка из долины». В комнате царила шумная атмосфера буйства и разгула. Люди из остальных комнат и коридора тоже подхватили песню, а затем наступила гнетущая тишина. Начальник отдела кадров принялся рассказывать об отставке Тауфика Насима и спросил о пакте, целью которого была защита Египта от угрозы со стороны Италии, скверной соседки, оккупировавшей Ливию. Но коллектив вместо того в один голос вновь запел: «Опусти занавеску рядом с нами… Даже самые лучшие соседи опорочат нас». Хотя старик пил и буянил больше всех, он был против такого бесцеремонного ответа и обвинил их в том, что они несут пустой вздор вместо подобающей делу серьёзности. Тогда они в один голос ответили ему: «Истинно ли твоё недовольство или это только шутка?» Здесь уже старик не мог не рассмеяться и сам безоговорочно присоединился к всеобщему хохоту.

Ясин покинул питейное заведение около полуночи, и к часу ночи прибыл наконец домой, в Каср аш-Шаук. По привычке каждую ночь он обходил все комнаты квартиры, будто совершал инспекционный обход. Он обнаружил Ридвана в комнате: тот всё ещё занимался учёбой. Юноша оторвался от учебника по праву, чтобы обменяться с отцом улыбкой. Их связывала глубокая любовь, как и уважение, что питал к отцу Ридван, несмотря на то, что ему было известно: отец возвращается в такой час исключительно подвыпивши. Ясин же премного восхищался красотой сына, а также его умом и усердием. Он видел в нём будущего прокурора, который повысит статус его самого, даст ему повод гордиться им и во многом станет его утешением. Он спросил Ридвана:

— Как твоя учёба?

И указал на себя, как бы говоря: «Если я тебе нужен, то я здесь». Ридван улыбнулся: улыбка была в его бархатных чёрных глазах, унаследованных от бабушки, Ханийи. Отец вновь заговорил:

— Тебя побеспокоит фонограф, если я включу его?

— Что до меня, то нет. Но в такой поздний час соседи уже спят.

Ясин вышел из комнаты, насмешливо сказав:

— Спокойного им сна!

Проходя мимо спальни детей, он обнаружил, что Карима погрузилась в сон на своей маленькой постели, тогда как постель Ридвана на противоположной стороне комнаты пустовала, ожидая, пока он освободится от своих занятий. Ему на миг пришла в голову идея разбудить её, чтобы пошутить, но он вспомнил, что если её разбудить в такой час, это выльется в ропот и недовольство, и отказался от своей затеи, направившись в собственную комнату. Самыми прекрасными вечерами в этом доме, по правде говоря, были вечера в канун пятницы, священного для всех выходного. Когда он возвращался домой в четверг вечером, сколько бы ни было времени на часах, он, не колеблясь, звал Ридвана посидеть вместе с ним в гостиной, а затем уже просыпались от послеобеденного сна Зануба и Карима. Он включал фонограф и заводил с ними разговор, шутил почти до самого утра. Он любил свою семью, и особенно Ридвана. Да, правда, что он не утруждал себя — или, точнее, у него не было времени — чтобы следить за их воспитанием и направлять его в нужное русло, переложив это дело на плечи Занубы и её врождённой мудрости!

Как бы там ни было, он ни на миг не мог вынести даже самой мысли о том, чтобы играть ту же суровую роль в обращении с ними, что играл его собственный отец. Ему глубоко претила мысль о том, чтобы вызывать у Ридвана страх и трепет, который сам он испытывал к отцу!.. На самом деле он и не мог сделать этого, даже если бы захотел. И когда он собирал их всех вместе подле себя ближе к полуночи, то выражал им свою привязанность без всяких ограничений, разгорячённый и алкоголем, и любовью. Он шутил с ними и беседовал, и возможно, даже рассказывал им анекдоты о пьяницах, с которыми сталкивался в баре, не обращая внимания на их воздействие на неокрепшие ещё души и пренебрегая протестами Занубы, всячески намекавшей ему на это. Казалось, он забывал самоё себя и проявлял все заложенные в нём качества без какой-либо оглядки на других или осторожности.

Он обнаружил, что Зануба спала — по своему обыкновению — только наполовину. Так было всегда. Ещё не войдя в комнату, он услышал её храп, и когда достиг середины спальни, она зашевелилась и открыла глаза, и своим насмешливым тоном произнесла: «Хвала Аллаху за твоё благополучное прибытие». Затем она встала, чтобы помочь ему раздеться и сложить одежду. Когда её лицо не было накрашено, она казалась даже старше своих лет. Он часто думал о том, что она сравнялась с ним по возрасту. Но она стала ему подругой жизни, и её корни переплелись с его корнями. Этой в прошлом музыкантше, в отличие от его прежних жён, сопутствовал успех: она вышла за него замуж и жила с ним все эти годы, заложив прочные основы его семейной жизни. Да, поначалу этому предшествовали ссоры и крики, но она всегда показывала ему, насколько стремится к семейной жизни с ним. С годами, когда она стала матерью и перенесла утрату своего первого ребёнка, так что у неё осталась одна Карима, она лишь удвоила свои усилия по укреплению семьи, особенно после того, как столкнулась с увяданием красоты и преждевременно давшим знать о себе возрастом. Дни научили её украшать себя терпением и примирением. Она в полном смысле этого слова научилась быть «дамой». Она пошла на такую крайность, как перестала выставлять себя напоказ вне стен дома, так что в конце концов заслужила уважение и на Байн аль-Касрайн, и в Суккарийе, да ещё какое! Одним из замечательных решений её было то, что она заставила себя обращаться с Ридваном точно так же, как и с Каримой, выказывая ему точно такую же огромную нежность и любовь, несмотря на то, что она не чувствовала к нему любви, особенно после того, как потеряла своего единственного сына, рождённого от Ясина. Несмотря на столь разительные перемены, она очень заботилась о красивой одежде, элегантности и чистоте.