Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Ясин с улыбкой наблюдал за ней, пока она укладывала волосы перед зеркалом. И хотя время от времени она надоедала ему настолько, что вызывала раздражение, он чувствовал, что и впрямь она стала драгоценной частью его жизни, той, без которой он не мог обойтись. Она принесла шаль и закуталась в неё, дрожа от холода, и пожаловалась:

— До чего же холодно!.. И как тебе не жаль себя — проводишь ночи в баре вдали от дома зимой?!

Он насмешливо произнёс:

— Алкоголь меняет времена года местами, насколько тебе известно. Зачем ты утруждаешь себя, просыпаясь в такой час?

Она глубоко вздохнула:

— И дела твои, и слова утомляют!

В своём длинном джильбабе он казался дирижаблем. Проведя рукой по животу, он с удовлетворением посмотрел на жену, и его чёрные глаза сверкнули. Затем он внезапно засмеялся и сказал:

— Эх, если бы ты только видела, как я обменивался приветствием с офицерами! Офицеры, что патрулировали в самом конце ночи, стали моими дорогими друзьями!

Вдохнув, она пробормотала:

— Как я рада!

8

Когда Ридван, сына Ясина, шёл неспешными шагами в Аль-Гурийю, внешностью своей он привлекал немалое внимание. Ему было семнадцать лет, и отличали его чёрные бархатные глаза, средний рост с небольшой склонностью к полноте, элегантность, да такая, что можно было счесть это щегольством, и розовая кожа, которой он был обязан семейству Иффат. Он источал блеск и свет, а в жестах его проглядывало кокетство человека, для которого собственная красота не секрет. Когда он проходил мимо Суккарийи, то направил взгляд на эту улицу с улыбкой, тотчас же вспомнив о тёте и двоюродных братьях: Абдуль Муниме и Ахмаде. Когда они пришли ему на память, то не вызвали даже вялой симпатии, ведь, по правде говоря, он ни разу не находил никаких стимулов взять любого из своих родных в друзья в истинном смысле этого слова.

Он поспешно прошёл через ворота Аль-Мутавалли, затем свернул в Ад-Дарб Аль-Ахмар, пока не подошёл к воротам старого дома, постучав в которые, принялся ждать. Ему открыл Хилми Иззат, его старый друг детства и теперешний однокурсник на юридическом факультете, а также и соперник — как было очевидно — в вопросах внешности. Лицо Хилми просияло при виде Ридвана. Оба юноши обнялись и обменялись поцелуем в щёку, как было у них заведено при встрече. Вместе они поднялись вверх по лестнице. По дороге Хилми отметил галстук друга и его сочетаемость по цвету с рубашкой и носками. Они оба были примерами элегантности и хорошего вкуса, не говоря о большом внимании к своей одежде и моде, впрочем, как и к политике и изучению права. Они прошли в большую комнату с высоким потолком. Наличие кровати и письменного стола указывало на то, что она была предназначена и для сна, и для учёбы. По правде говоря, оба друга часто оставались здесь по вечерам, чтобы готовить уроки, а затем ложились спать рядышком на большой кровати с чёрными ножками и москитной сеткой. Ночёвки Ридвана за пределами дома не были чем-то новым. Он с детства привык к тому, что его звали в разные дома провести там несколько дней, вроде дома деда Мухаммада Иффата в Гамалийе или дома матери в Аль-Мунире, у которой больше не было детей, кроме него, несмотря на брак с Мухаммадом Хасаном. Из-за этого, а также из-за безразличия его отца и скрытого одобрения мачехи-Занубы всего, что даже ненадолго удерживало его подальше от её дома, его ночёвки в доме у друга на время подготовки к сессии не вызывали никаких возражений. Позже это вошло в привычку, и уже никто не обращал на это внимания.

Примерно в такой же атмосфере равнодушия вырос и Хилми Иззат. Его отец — офицер полиции — скончался десять лет назад. За это время все его шесть сестёр вышли замуж, и он жил со своей престарелой матерью. Поначалу ей было нелегко контролировать его, и вскоре он сам уже руководил всем домом. Вдова жила на небольшую пенсию, оставшуюся от мужа, и на те средства, что получала, сдавая внаём первый этаж старинного дома. Со времени кончины отца семья не знала лёгкой жизни, однако Хилми смог продолжить учёбу в школе, пока не поступил на юридический факультет, соблюдая всё это время требуемые самой жизнью приличия. Ни одна радость не могла затмить для Хилми радости видеть друга. Ему приятно было проводить с ним время и в работе, и на отдыхе. Поэтому его присутствие дарило ему энтузиазм и бодрость. Он усадил его на диван рядом с дверью машрабийи, и сам сел около него, задумавшись над тем, какую выбрать тему для разговора, ведь было так много разных тем. Но в глазах Ридвана был скорбный взгляд, который охладил пыл Хилми. Он вопросительно поглядел на него, строя догадки, что за ним кроется, и пробормотал:

— Ты навещал свою мать? Держу пари, что ты идёшь оттуда…

Ридван понял, что тот догадался по выражению его лица, и в глазах его заблестели огоньки раздражения. Он кивнул головой в знак согласия, но промолчал. Хилми спросил:

— И как она поживает?

— Отлично…

Затем он глубоко вздохнул:

— Но только этот тип, Мухаммад Хасан!! Ты не знаешь даже, что значит иметь отчима-мужа твоей матери, который тебе не отец!

Хилми утешительно сказал:

— Такое часто случается. Тут нет ничего зазорного. Да и потом, это такое давнее дело!

Ридван сердито закричал:

— Нет, нет, нет! Он постоянно сидит дома и покидает его, лишь когда отправляется в своё министерство. На этот раз я хотел навестить её, когда она одна, а ему захотелось сыграть роль отца и наставника. Долой его ко всем чертям! При любой возможности он напоминает мне, что он начальник архивного отдела в министерстве, и не колеблясь критикует поведение моего отца на работе. Но я, со своей стороны, не обхожу это молчанием…

Он молчал минуту, чтобы охладить свои эмоции, затем продолжил:

— Моя мать дура, что согласилась выйти замуж за этого человека. Разве не было бы лучше, если бы она вернулась к отцу?

Хилми было хорошо известно о пресловутом поведении Ясина, и он с улыбкой произнёс:

— Сколько же я оплакивал то, что принесла мне страсть!

Упрямо махнув рукой, Ридван сказал:

— Ну и что с того? Вкус женщин это страшная тайна, а что ещё хуже — что она, кажется, вполне всем довольна!

— Не давай шанса тому, что расстраивает тебя…

Ридван грустно сказал:

— Как странно, большая часть моей жизни прошла в несчастье. Я ненавижу мужа своей матери и не люблю жену своего отца. Атмосфера заряжена отвращением и ненавистью. Мой отец — как и мать — сделали плохой выбор. Но что могу сделать я?! Жена моего отца хорошо со мной обращается, но не думаю, что она любит меня. До чего же мерзкая эта жизнь!

Пожилой слуга принёс им чай, и у Ридвана потекли слюни, ибо ему пришлось пережить по дороге сюда жестокость февральских ветров. Пока они размешивали сахар, воцарилось молчание.

Выражение лица Ридвана изменилось, что предвещало об окончании грустной истории. Хилми обрадовался этому и с облегчением произнёс:

— Я привык учить уроки вместе с тобой, даже и не знаю, как буду делать это один…

Ридван улыбнулся в ответ на это нежное замечание друга, но тут внезапно спросил:

— А тебе известно об изданном указе о формировании делегации на переговорах?

— Да, но многие устраивают шумиху в атмосфере, окружающей эти переговоры, питая пессимизм в их отношении. Создаётся впечатление, что Италия, которая угрожает нашим границам, и есть истинный стержень, вокруг которого вертятся переговоры, а англичане, со своей стороны, угрожают нам в случае провала в достижении соглашения!

— Ещё не остыла кровь мучеников, как нам опять предстоит проливать новую кровь!

Хилми покачал головой и сказал:

— Говорят, что резня остановилась и начались переговоры. А что ты думаешь?

— В любом случае, «Вафду» принадлежит подавляющее большинство в переговорной команде. Представь себе, я спросил Мухаммада Хасана, мужа своей матери, о его мнении об этой ситуации, и он язвительно ответил мне: «Ты и впрямь питаешь иллюзии, что англичане могут уйти из Египта?!» Вот за какого человека моя мать согласилась выйти замуж!