Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Прошу прощения!

— Есть ещё пиво. Но это напиток, хороший в жару, а у нас, слава Аллаху, сейчас сентябрь. Есть также финиковое вино, но эффект от него похож на шлепок по заднице проститутки…

— Ну тогда… тогда… виски…

— Браво!.. Я уже давно разглядел в тебе дарование. Может быть, ты вскоре согласишься со мной, что твоя склонность к развлечениям превосходит даже твою склонность к истине, добру и красоте, а также гуманизму, патриотизму и так далее по списку всех тех небылиц, которыми ты так бесцельно мучил своё сердце…

Он позвал официанта и попросил две рюмки виски.

— Разумнее мне было бы довольствоваться одной рюмкой…

— Может быть, это и разумно, однако мы пришли сюда не для того, чтобы заказывать мудрость. Ты ещё сам узнаешь, что безумие приятнее, чем мудрость, а жизнь серьёзнее, чем книги и идеи. Запомни же этот день, и не забывай о том, кого следует за это благодарить…

— Я не в восторге от потери сознания, и боюсь, что..

— Будь мудрецом сам для себя…

— Для меня важнее найти в себе смелость, чтобы без колебаний пойти по переулку и войти в одно из этих заведений…

— Пей, пока не почувствуешь, что тебя больше не заботит проблема, как туда зайти…

— Прекрасно. Я надеюсь, что не пожалею впоследствии о том, что сделал…

— Пожалеешь?! Я уже давно приглашал тебя от всего сердца, а ты отнекивался под предлогом своей набожности и религиозных убеждений. Затем ты открыто провозгласил, что больше не веришь в религию, и я вновь повторил своё приглашение. Но каково же было моё удивление, когда ты отказался, но уже во имя морали!.. Однако, должен признаться, что в конце концов ты последовал за логикой…

Да, в конце концов, после всех волнений и смятений, когда он разрывался между аскетизмом Абу Аль-Ала Аль-Маарри и гедонизмом Омара Хайяма, то согласился на это. По своему нраву он стремился к прежней доктрине, и проповедовал строгую и трезвую жизнь только потому, что она соответствовала тем традициям, в которых он воспитывался. Но внезапно, прежде чем разобраться в том, что происходит с ним, он обнаружил, что душа его стремится к самоуничтожению, словно какой-то таинственный голос шептал ему на ухо: «Нет ни религии, ни Аиды, ни надежды, так пусть будет смерть». В этот момент его позвал голос Омара Хайяма в лице вот этого самого друга, и Камаль отозвался, хотя и продолжал придерживаться своих возвышенных принципов. Он расширил смысл добра, включив сюда же все «радости жизни», говоря себе: «Вера в истину, красоту и гуманизм — высшая форма добра, и поэтому Ибн Сина заканчивал каждый свой день, наполненный мыслью, вином и красавицами. Как бы то ни было, только такая жизнь и обещает избавление от смерти…»

— Я в этом согласен с тобой, но от своих принципов я не отказался…

— Я знаю, что ты никогда не откажешься от своих иллюзий. Ты жил с ними всю свою жизнь, так что они стали для тебя истиной даже большей, чем сама истина. Нет ничего плохого, если ты будешь читать, да можешь хоть писать, если найдёшь себе читателей. Сделай из писательства средство завоевания славы и богатства, но только не воспринимай это слишком серьёзно. Ты был очень религиозным, а сейчас ты стал ревностным агностиком. Ты всегда слишком обеспокоен, как будто это ты в ответе за всё человечество. Но жизнь намного проще этого. Сосредоточься на политике и получи себе место в правительстве, какое захочешь, которое обеспечит тебе неплохой доход, и наслаждайся радостями жизни с сердцем, свободным от забот. Придерживайся, когда нужно, позиции силы и агрессии, и это обеспечит тебе защиту твоей чести и успех. А если такая жизнь согласуется с религией, то наслаждайся ею, а если нет — то религия здесь не при чём…

«Жизнь слишком обширна и глубока, чтобы сводиться к чему-то одному, пусть даже она сводится к обретению счастья. Удовольствия — моё убежище, однако покорение трудных вершин по-прежнему остаётся моей целью. Аида ушла, но я должен создать другую Аиду, которая будет иметь всё то, что много значило для меня, или я без сожаления откажусь от этой жизни».

— А ты никогда не задумывался о том, какие ценности стоят выше этой жизни?

— Ха! Я задумывался только о самой жизни, или, лучше сказать, о своей жизни. У нас в семье нет неверующих, но нет и чрезвычайно набожных, да и я сам такой же!

«Друг в нужде подобен досугу. У него необычная внешность, как и у тебя, и к тому же он связан с воспоминаниями об Аиде, так что ему самое место в твоём сердце. Он ходит туда-сюда, изучая эти оживлённые переулки, но если бросить ему вызов, он будет настоящим тираном; посещает дома развлечений без всяких проблем и мук. Он не озабочен духовностью. Твой духовный друг-интеллектуал исчез за семью морями… Фуад Аль-Хамзави же сообразительный, но не склонен к философии. Он преследует собственную выгоду во всём, даже в наслаждении красотой… В литературе он ищет красноречия, которое использует для написания юридических сводок. Кто сможет заменить мне лик и дух Хусейна?!»

Тут к ним подошёл официант и поставил на столик два высоких стакана с основанием в форме графлёных кубов. Он распечатал бутылку содовой и налил в стаканы. Тут золотое содержимое их превратилось в платину, разбавленную жемчужинами. Официант разложил в ряд тарелки с салатом, сыром, оливками и болонской колбасой, а затем удалился. Камаль перевёл взгляд со своей рюмки на Исмаила. Последний с улыбкой сказал:

— Делай так же, как и я. Начни с большого глотка. За твоё здоровье…

Однако Камаль довольствовался одним глотком, и принялся смаковать его. Затем помедлил, выжидая… Но ум не не воспарил, как он ожидал. Тогда он отпил большой глоток, взял кусок сыра, чтобы рассеять странный привкус, что распространился во рту.

— Не торопи меня!

— Спешка — от шайтана. Важно, чтобы ты, когда будешь уходить отсюда, был в таком состоянии, что смог бы взять штурмом любую крепость, какую хочешь…

Но чего он сам хотел? Женщину из тех, что вызывают у него отвращение, когда он в трезвом уме? Или алкоголь скрасит горечь пошлости? Раньше он боролся с инстинктом с помощью религии и Аиды, а сейчас их место стало вакантным, уступив инстинкту. Но появился иной стимул для приключений — открыть для себя женщину, это таинственное создание, к которому относилась и Аида по своей природе, пусть это и было неприятно ему. Возможно, в этом он найдёт утешение от своих бессонных ночей и тайно пролитых слёз, компенсацию тех кровавых мучений, надежды на излечение от которых нет, за исключением отчаяния и оцепенения. Сейчас же он может сказать, что выбрался из темницы подчинения, чтобы сделать первый шаг на пути к свободе, пусть даже этот путь будет вымощен опьянением и чреват страстями и порочными занятиями.

Он отпил ещё глоток и подождал. Затем улыбнулся… В животе его всё бурлило от рождения нового ощущения, источающего тепло и юношеский задор. Он последовал за ним, отдавшись ему, как реагируют на прекрасную мелодию.

Исмаил усердно наблюдал за ним, и с улыбкой произнёс:

— Где же Хусейн, чтобы он мог сам стать свидетелем такого зрелища?

«Да, где же Хусейн, где?!»

— Я сам ему об этом напишу. Ты ответил на его последнее письмо?

— Да, ответил. В таком же лаконичном духе, что и он сам написал…

Хусейн подробно и полно писал одному только Камалю; он запечатлевал в своих письмах даже каждую мысль. Какое же счастье выпало исключительно ему! Но не стоит об этом распространяться, чтобы не вызывать ревность у своего наставника…

— Его письмо ко мне тоже было кратким, за исключением разве что рассказа о том, что ты и так знаешь, и что тебе не по нраву!

— О, идеи!.. — тут Исмаил рассмеялся… — Какая у него в том нужда, когда он унаследует состояние, способное объять целый океан?! В чём секрет его увлечения всеми этими небылицами? Это притворство или тщеславие, или то и другое вместе?!

«Пришла очередь Хусейна оказаться между молотом и наковальней. Интересно, что он говорит обо мне за моей спиной?!»

— Нет никакого противоречия между идеей и богатством, как ты думаешь. Философия процветала в древней Греции благодаря некоторым господам, что не посвящали себя заработку на хлеб насущный, а предавались науке…