Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Во как! — удивился Никита. — Надо же. Отец Алексий зазря не попросит. Выходит, так нужно. Чистой жизни и помыслов человек. Что ж, пусть остаётся. Посмотрю, есть ли у него склонность к кузнецкому ремеслу.

— Я валяльное ремесло знаю, — встрял Егорка, — могу войлоки валять, могу шапки.

— Войлоки сейчас не нужны. Видел, с Москвой что стало?

— Видел.

— А как татары будущей весной придут — то и сожгут всё, что нынче не дожгли. Кремль вон — не смогли взять, так захватят с собой людей, знающих осадное дело — и возьмут, и земли разорят вчистую. И не станет тогда Святой Руси. А войлоками от них не отобьёшься, тут пищали да сабли нужны.

— Ты смотри за мальцом, — сказал боярин, — я отцу Алексию обещал, что его пристрою, а его обманывать — большой грех. Я и сам буду подходить, смотреть, что тут да как.

— Да ты, Михаил Семёнович, и без того подходишь. Пищали-то мои всегда нужны.

— Так ещё больше подходить стану, Никита. А тебе я его отдал, потому что мастер ты хороший да человек разумный. С помощником дело у тебя быстрее пойдёт.

Никита в сомнении почесал затылок.

— Учи его дельно, мастер, а мне пора.

— С Богом, Михаил Семёнович, — сказал кузнец.

Боярин, не произнеся больше ни слова, ушёл, а Никита, повернувшись к Егорке, сказал:

— Ну что, отрок, ты дело пытаешь или от дела лытаешь?

Егорка насупился:

— От работы никогда не бегал. Войлок какой угодно сам сваляю, без помощи. Хоть плотный, хоть мягкий, хоть толстый, хоть тонкий. Хотя тонкий да плотный труднее, конечно. Но всё равно сделаю, не раз делал уже. Хочешь, шапку тебе сваляю? Была бы шерсть да валяльная снасть.

— Забудь про войлок, Егор. Забудь, пока татар не отгоним. Сейчас для нас важнее железное ремесло. Ты пока смотри да запоминай, что и как я делать буду. А потом, после работы, и поговорим.

Он подошёл к горну и поднёс ладонь с растопыренными пальцами к топке. Пламя уже начало гаснуть.

— Прогорело, кажись, пора и за дело.

Никита клещами вытащил из печи железную крицу. Положив её на наковальню, принялся молотом обрабатывать металл. Прищурившись от летевших во все стороны искр, он бил и бил по крице, пока из ноздреватого комка не стала получаться однородная плотная масса.

Егорка, раскрыв рот, смотрел, как Никита расплющивает крицу на наковальне, превращая её в толстую и широкую железную полосу Даже подошёл поближе, чтобы лучше разглядеть волшебное действо. И надо же такому случиться: засмотревшись завороженно на кузнецкое священнодействие, он споткнулся и полетел носом вперёд, чуть не уткнувшись в наковальню.

Но это ещё полбеды! В тот же самый момент Никита, переворачивая крицу на наковальне, неловко перехватил её клещами, не удержал и она полетела туда же, куда только что кувыркнулся Егорка.

Тяжёлая раскалённая болванка угодила на правую руку, чуть повыше кисти. Могла бы и голову задеть, да Егорка в последний миг сумел увернуться, а вот руку не уберёг. Послышался мерзкий хруст. Егорка взвыл от боли и вскочил, словно ошпаренный. Да что там ошпаренный! Раскалённая докрасна железяка была горячее самого крутого кипятка.

Егорка стоял, на его глазах против воли наворачивались слёзы. Бывает и так: вроде и не хочешь плакать, а они текут и текут. Стыдно даже. Левой рукой он придерживал кисть правой, которая болталась свободно, как плеть. Он уже не кричал, а только тяжело дышал.

Никита быстрым движением закинул остывающую болванку в печь, а сам внимательно осмотрел Егоркину руку:

— Э, да у тебя, кажется, кость сломана. Да и ожог.

Он подошёл к стоящей в углу кадке с постным маслом, в котором закаливал булатные клинки и, зачерпнув немного, осторожно размазал по ожогу.

— Вот так. Главное — сразу, как обожжёшься, маслом смазать, потом лучше заживать будет. Кость я тебе срастить не смогу. Знаешь что? Давай-ка беги в кремль. Там у меня брат Данил лекарем у царя служит. Спросишь стрельцов на воротах, они покажут, куда идти.

Егорка кивнул и вышел из кузни. Никита уже на пороге накинул ему на плечи кафтан. А то мало ли: вдруг не вернётся сюда, а без кафтана зябко. Да и вернётся ли? Какой из него работник, со сломанной-то рукой?

Короткий в общем-то путь от устья Яузы до кремля показался Егорке длиннющим. Чуть ли не длиннее, чем тот, что они с сестрой проделали от их села до Сергиевой обители. Ожог огнём горит, боль от сломанной кости немного поутихла, и лишь с каждым шагом отдаётся не только в руке, но, кажется, и в голове, и даже во всём теле. Как будто накатывает горячая упругая волна боли. Шагнул — волна, ещё шагнул — ещё волна. Всю его спину покрыла испарина, а с кончика носа капал пот. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. Оказывается, терпеть боль — это тоже работа, причём очень тяжёлая.

Егорка шёл по берегу Москвы-реки, думая только об одном: поскорее бы добраться до кремля. Вроде вот он рядом, но когда каждый шаг отдаёт болью во всём теле, а кажется, что идти ещё — ой-ой-ой сколько.

Но вот наконец и стены. Ещё чуть-чуть… Он подошёл к воротам при Тайницкой башне. Там трое стрельцов в зелёных кафтанах, опершись о бердыши, попросту маялись бездельем, о чём-то неторопливо беседуя. На Егорку они не обратили никакого внимания.

— Мне… к лекарю, — едва слышно произнёс он. — Рука.

Один из стрельцов повернулся к нему:

— Эй, малец, что с тобой?

— Да ты глянь, — ответил ему другой, — хворый он.

— Мне к лекарю Данилу.

Старший из стрельцов подошёл к Егорке:

— Что с тобой?

— Болванка… раскалённая на руку упала. Кость сломана, кажется.

Стрелец посмотрел на его руку, махнул своим:

— Пропустите.

Потом снова Егорке:

— Знаешь, куда идти?

— Нет.

— В Большую палату. Это…

— Я знаю, где. Был уже здесь.

— Иван, — крикнул старший, — проводи мальца! Плох больно.

Рослый рыжий стрелец кивнул и сказал:

— Пошли. Как тебя звать-то?

— Егорка.

— Пойдём, Егорка. Помогу лекаря найти, а то ты по незнанию долго здесь мыкаться будешь.

Найти Данила-лекаря оказалось несложно. Спустя совсем небольшое время рыжий стрелец сдал больного высокому рыжебородому молодому мужчине в синем кафтане. Жил он рядом с царскими палатами в отдельной светёлке. Едва завидев Егорку, спокойно и деловито сказал:

— Вижу, ожог. Брат прислал, что ли?

Егорка кивнул.

— Кажется, ещё что-то?

— Наверное, кость раздроблена.

Данил взял его руку и пробежался пальцами от запястья до локтя, отчего Егорка чуть не застонал, крепко стиснув зубы.

— Плохо дело, — задумчиво произнёс Данил, — похоже, что кость не только сломалась, но ещё и края сместились. Долго тебе лечиться придётся.

Видя, что Егорка едва держится на ногах, спохватился:

— Да ты садись на лавку.

Он вышел куда-то, но вскоре вернулся, неся четыре небольшие дощечки. Положил их на лавку возле Егорки, достал с полки склянку с притиранием и обработал место ожога. Потом наложил кусок чистого холста, а сверху принесённые дощечки, сложив их таким образом, что рука оказалась внутри, словно меч в ножнах. Егорка терпел боль из последних сил, едва не впадая в беспамятство. Данил плотно перевязал дощечки тонким прочным шнурком и сказал:

— Вот теперь хорошо. Молод ты, кости быстро срастутся. Сейчас главное — ничего тяжёлого не поднимать, даже здоровой рукой. А то вдруг споткнёшься, упадёшь. Кости ещё раз сместятся — калекой навечно останешься.

Егорка уже даже говорить не мог, только кивал вслед словам головой.

— Ну всё, — сказал Данил, — иди теперь домой.

— Нет….

— Что?

— Нет дома.

— Татары сожгли?

— Наверное. Я в Москве второй день. Идти некуда. Из Сергиевой обители с боярином Микулинским пришёл, он меня к твоему брату и определил.

— Вот как… — озадаченно сказал Данил.

— Не знаю, куда идти.

Данил задумался. Потом вздохнул:

— Ну, стало быть, деваться некуда. Пока кость срастётся — у меня жить будешь. А там — кто знает? Жизнь сейчас такая — неясно, чего ждать от завтра. Чай, не обеднею, прокормлю тебя.