Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Гнев наполнил его грудь. Ему было тяжело получить за свою великую любовь всего лишь это холодное надменное избегание его общества, и горько от того, что гнев его находил своё выражение в любви и преданности. На такой удар он мог ответить только молитвой и обращением к Богу с просьбой. Если бы в том был повинен кто-то другой, а не сама Аида, например, Хусейн Шаддад, он бы без всяких раздумий порвал с ним. Но раз это была любимая, все осколки его гнева обратились против него же. Вся его враждебность изливалась на одну единственную цель: на него самого. Его разрывало на части от желания отомстить и наложить наказание на провинившегося — приговорить его к лишению всех жизненных удовольствий. Стойкая, всепроникающая печаль наполнила его, диктуя ему отказаться от неё навсегда!.. Он был доволен дружбой с ней и даже считал, что это превосходит все его самые алчные мечты, несмотря на то, что силу его любви не выдерживали ни земля, ни небеса. Но ещё больше он наслаждался отчаянием в том, что она когда-либо полюбит его, и заставлял свои необузданные желания довольствоваться нежной улыбкой или деликатным словом, пусть даже то была прощальная улыбка или слово «до свидания». Но игнорирование ввергло его в печаль и сбило с толку, отторгнув весь мир от него. Он мог почувствовать, что умер, если бы мертвец мог испытывать какие-либо чувства. За всю неделю, проведённую им вдали от дома Шаддадов, не было ни единого часа, когда бы мысли сжалились над ним и дали покой; туда отчаянно стремились все его чувства, что он перемалывал их в себе снова и снова; они раздражали его постоянно: утром за столом, когда он завтракал с отцом, когда гулял по улице, сидел в педагогическом колледже и рассеянно слушал преподавателей, когда невнимательно читал вечерами, или умолял сон унести его в своё царство, а затем, когда открывал глаза ранним утрам. Мысли подхватывали его, словно строили западню его сознанию, пока поджидали или будили в ненасытном стремлении вторично поглотить его. До чего же ужасна душа, когда она предаёт своего хозяина!..

Наконец в пятницу он отправился в дом любви и страданий. Он прибыл туда незадолго до обычно назначаемого времени. Почему он с таким нетерпением ждал этот день? На что он надеялся сегодня?.. Желал ли он найти пусть даже совсем слабый импульс, чтобы внушить себе мысль о том, что жизнь ещё не покинула тело умирающей надежды? Мечтал ли он о чуде, что неожиданно принесёт довольство его возлюбленной без всякой причины, так же как неожиданно и без повода вызвало её гнев? Или он подольёт масло в огонь, жаждая испробовать насколько холоден пепел?! Охваченный воспоминаниями, он прошёл в сад и увидел Аиду: та сидела на стуле, а перед ней на краешке стола — Будур. Кроме них в беседке больше никого не было!.. Камаль остановился и даже подумал уйти до того, как она обернётся в его сторону, но с пренебрежением и вызовом отбросил эту мысль и подошёл к беседке, движимый непреодолимым желанием встретить лицом к лицу своё мучение и отбросить завесу тайны, губившей его спокойствие и благополучие. Знало ли это милое прекрасное существо, этот бесплотный дух, переодетый в женское платье, о том, что сделала с ним эта суровость? Неужели её совесть беспробудно спит, довольная собой, пока он жаловался на свои страдания? До чего похожа её абсолютная власть над ним с господством солнца над землёй, которой суждено вращаться вокруг него по заданной траектории — не приближаясь к нему — ведь тогда бы они слились воедино, и не отставая — тогда бы земля навсегда погибла!.. Если бы она подарила ему хотя бы одну улыбку, то излечила бы его от всех страданий! Он намеренно шумно приблизился к ней, чтобы она обратила внимание на него, и она удивлённо повернула к нему голову, но на её лице не отражалось ничего. Она встал в паре шагов от неё и, смиренно склонив голову, улыбаясь, сказал:

— Доброе утро…

Она легко кивнула в ответ, но ничего не произнесла, затем посмотрела прямо перед собой.

Не оставалось больше никаких сомнений в том, что надежда превратилась в окоченевший труп. Ему даже показалось, что она готова закричать ему: «Убирайся подальше с глаз моих с такой головой и таким носом, они заслоняют мне солнечный свет!» А вот Будур помахала ему ручкой, и его глаза устремились к её прекрасному сияющему личику. Он пошёл к ней, чтобы спрятать своё поражение в её невинных чувствах, а она повисла у него на руках. Он наклонился и поцеловал её в щёчку с нежностью и признательностью, и тут голос, открывавший ему своей мелодичностью врата рая, сухо произнёс:

— Пожалуйста, не надо её целовать. Поцелуй — это негигиеничное приветствие…!

У него вырвался смущённый смех; он и сам не знал, как и почему это произошло. Он поменялся в лице, и через минуту, ошарашенный и мрачный, сказал:

— Насколько я помню, это не первый поцелуй!

Она же лишь пожала плечами, словно говоря: «Это ничего не меняет».

Ох, неужели для него начнётся новая неделя мучений, а он так и не произнесёт ни слова в свою защиту?

— Позвольте мне спросить вас, какой секрет таится за всеми этими странными переменами? Я задавался им всю прошлую неделю, но так и не нашёл ответа!

Она, казалось, даже не слышала его, и следовательно, не потрудилась ответить. Голосом, выдававшим его изумление и боль, он продолжил:

— То, что по-настоящему огорчает меня, так это то, что я невиновен, и не совершил ничего, что бы заслуживало такого наказания!

Она же по прежнему хранила молчание, и он испугался, что прежде чем он успеет вовлечь её в разговор, появится Хусейн, и потому с жалобой и мольбой в голосе сказал:

— Разве такой старый друг, как я, не заслуживает, чтобы ему, по крайней мере, сообщили, в чём он повинен?

Она повернула в его сторону голову и бросила на него угрюмый взгляд, подобный грозовой туче, и гневным голосом ответила:

— Не притворяйтесь в том, что невиновны..!

«О Господь небес и земли! Разве грехи совершаются бессознательно?!..», думал он, защищаясь и автоматически поглаживая тянувшиеся к нему ручки Будур, не понимавшей ничего из происходящего вокруг:

— Моё предположение оправдалось, увы!.. Моё сердце подсказывало мне, но я не верил ему. В ваших глазах я виновен, не так ли? Но в каком преступлении вы обвиняете меня?! Заклинаю вас жизнью, скажите мне! Не ожидайте, что я признаюсь, по той простой причине, что не совершил ничего, заслуживающего признания, и сколько бы я ни копался в тайниках своей души, жизни и прошлого, я не нахожу ни намерения, ни слова, ни поступка, направленного против вас. Меня удивляет, как вы не понимаете, что это просто очевидно?!

Она презрительно сказала:

— Я не из тех женщин, на которых можно повлиять таким спектаклем. Спросите себя сами о том, что говорили обо мне!

Он с тревогой спросил:

— Что я говорил о вас? И кому? Клянусь вам…

Она нетерпеливо оборвала его:

— Меня не интересуют ваши клятвы. Храните их для себя. Клятвам того, кто порочит людей, доверять нельзя. Важнее всего, чтобы вы вспомнили, что говорили обо мне..!

Он бросил своё пальто на спинку стула, словно полностью приготовившись к борьбе, и отошёл на шаг от Будур, чтобы избавиться от её невинных попыток завладеть его вниманием, и с пылкостью говорящего правду произнёс:

— Я не сказал о вас ни слова, которого стыдился бы повторить сейчас в вашем присутствии. Ни разу в жизни я не говорил о вас ничего дурного, да и не смог бы, если бы вы только знали. Если кто-то донёс вам обо мне что-то, что разозлило вас, то он презренный клеветник, не достойный вашего доверия. Я готов встретиться с ним лицом к лицу в вашем присутствии, чтобы вы сами увидели, насколько он искренен, а точнее, насколько лжив. У вас нет недостатков, о чём же я мог говорить?! Как же вы плохо обо мне думаете!

Она насмешливо сказала:

— Благодарю за эту похвалу, которой я не заслуживаю. Я не думаю, что я такая уж безупречная, по крайней мере, я не получила настоящего восточного воспитания!

Эта её последняя фраза вонзилась ему в мозг, и он вспомнил, как произнёс её во время разговора с Хасаном Салимом, вступившись в защиту своей возлюбленной от всяких подозрений. Значит, Хасан повторил её так, что она посеяла у неё сомнения в его добрых намерениях?! Этот благородный Хасан Салим? Он совершил подобную вещь? До чего же у него кружится голова!.. В глазах его красноречиво читались изумление и печаль. Он сказал: