Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Вот было б у него лекарство против пьянства!
Да только не открыли еще травы подобной и не откроют никогда.
Семя болезни этой лежит у человека в сердце и в душе. Болезнь эта — болезнь духа, и она смертельная.
Сусанна говорит, что в пьесах моего супруга много клевет возводится на женщин и на их природу.
То он ставит женщин на пьедесталы, всех уверяет в их полной чистоте, какой на свете даже не бывает, то он их боится, им не доверяет по причине их (обыкновенно напридуманной) неверности.
В пьесах у него женщины в полной власти у мужчин, то как невинные богини, то как бляди.
А по мне, так швырнуть бы его в реку с кулем грязного белья за такие вещи, а сперва бабой нарядить да избить за то, что печатно силой своей кичился, и пусть бы мальчики испорченные ему что надо прищемили за похоть его скверную и за многие его грехи против любви.
Глава двенадцатая
Секст
Как кончил он заниматься этой, с позволения сказать, любовью, мой супруг мистер Шекспир перекатился на спину на громадной постели.
Ноги скрестил и стал чесать коленки.
У него же руки неописуемо длинные были, я еще не говорила?
А потом, ни тебе «прошу прощенья», ни тебе «позволенья просим», стал трубочку курить.
Трубка у него была белая, глиняная, запах у табака приятный.
Я скушала одно яблоко и пять печений.
Лежу я себе и смотрю на балдахин, на свечи. Черный воск капал вниз, на похабную резьбу.
По правде сказать, эта резьба напомнила мне образы Страшного суда, какие были раньше на стенах Ратушной часовни здесь у нас, в Стратфорде. Их забелили, когда я еще девочка была, за то что чересчур папистские. Мой свекор Джон Шекспир тогда был казначей и отвечал за эту вымарку.
Помню, бывало, хвастался, что всего в два шиллинга побелка ему обошлась.
А помер он папистом.
Вот уж впрямь чужая душа потемки, да?
Лежу я и смотрю, как черный воск катится, густеет.
— Эта кровать, — вдруг я спросила, — во сколько же сонетов она тебе встала?
Я на спине лежала и ладонями простыни оглаживала.
Мягкие, как масло.
Мистер Шекспир не вздрогнул, хоть мой вопрос был грубый.
Сосет себе свою длинную трубку. И бровью не повел.
— Ни одного сонета, — говорит. — Только две поэмы.
— Скажите! — говорю. — И длинные?
Мистер Ухмыл пыхнул трубкой, кивнул.
— Довольно длинные, — говорит. — Да я тебе покажу.
Тут мой супруг отложил трубку и поднырнул под одну пуховую перину. Как будто вплавь пустился. И даже пятками брыкал. А когда вынырнул, в каждой руке держал по книге.
Два тонких томика, с золотым обрезом, в четверть листа размером.
И всучил их мне, очень собою гордый.
Такие книги я только у богачей в библиотеках и видала.
Это вам не то что грошовые листы, тетрадки, книжицы.
(Потом уж я узнала, что все-то издание тех книг не столь изящное. Эти два тома были переплетены особо для моего супруга: от покровителя в подарок.)
«Венера и Адонис» — одна книга называлась.
Другая — «Поругание Лукреции»[55].
И на каждой книге, на первом листе, большими буквами означено: Вильям Шекспир.
И на каждой посвящение Высокочтимому Генри Ризли, графу Саутгемптону и барону Тичфилду[56].
Читаю и на ус мотаю.
Ага, думаю.
А сама молчу.
Не лыком шита.
И говорю про совсем другое.
— Про Венеру, — говорю, — про ту я знаю. А Лукреция кто же такая?
Мистер Шекспир опять взялся за трубку.
— Римлянка, — он мне объяснил.
— Римская дама, которую поругали? — спрашиваю.
— Вот именно, — отвечает.
Я надкусила новое яблоко.
Он начал кольца дымные пускать.
Я на локоть оперлась, смотрю на эти кольца.
И получше видывала.
— А кто ссильничал Лукрецию?
— Тоже порожденье Рима, — сказал мистер Шекспир.
— Тоже римлянка? — я его спрашиваю.
Тут мой супруг закашлялся.
— Разумеется, нет. — Он сказал. — Римлянин. Царского рода, если на то пошло. Из рода Тарквиниев. Секст Тарквиний.
— Секст, — говорю. — Красивое имя.
Он нахмурил брови:
— Ты полагаешь? — И очень, кажется, он удивился.
— Секст, — я повторила. — Да. Мне нравится, как этот Секст звучит.
Ну конечно, я его дразнила.
Плевать мне, как звучат слова и имена.
Звук слов не в соответствии с их смыслом.
Мистер Шекспир был такой человек, для которого на первом месте стоял звук слов.
А я такая женщина, для которой на первом месте их смысл и только смысл.
То есть смысл только один меня и занимает, как всякую порядочную женщину.
Ну да, и просто я дразнила моего супруга, нахваливая Секста.
Мистер Шекспир, он этого не понял.
Он очень даже медленно соображал, когда ему удобно.
— Ну, — он мне сказал, — этот Секст был большой мерзавец.
Я улыбнулась черным свечкам.
— Само собою, — говорю.
Я еще немножко пожевала яблоко.
Что твоя Ева.
— А все равно мне звук имени его нравится, — сказала я мистеру Шекспиру.
Глава тринадцатая
Изгнание, вепри, и больше ничего
Темнее стало в комнате.
Мистер Шекспир лежал, качал головой и сосал свою трубку.
Но скоро он заметил, что трубка у него погасла.
— А что стало с Лукрецией? — я его спросила. — Ну, потом, то есть когда уж Секст ее ссильничал…
— Она все рассказала мужу, — ответил мой супруг. — А потом закололась.
— А Секст? — я его спрашиваю.
— Секста отправили в изгнание, — сказал мистер Шекспир.
Я перестала кушать яблоко, лежу, облизываю пальцы.
— И это всё? — говорю.
Мистер Шекспир возился со своей трутницей.
— О чем ты? — он меня спросил. — Что — всё?
— Изгнание, — говорю.
Мистер Шекспир нахмурился.
— Слабоватый конец, по-моему, — я говорю. — А может, пускай бы лучше этот муж убил твоего Секста?
— Но он не убил, — мистер Шекспир весь встрепенулся. — Ты не поняла. Основа историческая. Истинное происшествие.
Я улыбнулась ему самой лучшей своей улыбкой.
— По-моему, поэтам и приврать не грех, — я ему сказала.
Я опять откинулась на подушку и стала смотреть, как горят свечи.
Слегка побарабанила по постели пятками.
— Ну, а в другой поэме кто кого сильничает? — спрашиваю.
Мистер Шекспир аж спичку уронил.
— Прошу прощенья?
— Вопрос простой, — я говорю. — Твоя Венера ссильничала твоего Адониса или твой Адонис твою Венеру?
Вижу: мистер Шекспир начал краснеть от мысли о Венере, которая сильничает Адониса. Мельничный пруд в Уэлфорде вспомнил, какое же сомненье. Или небось в Чарлкоте вечер, под тем громадным дубом.
— Ясное дело, — я поскорей прибавила, его жалеючи: — Если это строго историческое, или — как тут правильно сказать? — мифическое, тогда…
— В моих поэмах не сплошь одно насилие, — пробурчал мистер Шекспир.
Ишь как.
Не на таковскую напал.
— Ладно уж, — говорю. — Сделай милость. Знаю я немножко эту историю про Венеру. Там женщина мужчину сильничает, так ведь?
Мистер Шекспир втянул воздух своими тонкими белыми ноздрями.
Потом вздохнул.
Лицо у него стало краснеть.
— Венера — богиня, — он сказал. — Она влюбляется в смертного, в Адониса. Она не хочет отпускать его на охоту. Удерживает, домогается. Но не может завоевать его любовь.
В точности как у нас, я подумала. Я его не отпускала на охоту. Он гнал оленя, у Томаса Люси в Уэлфордском лесу. И в Чарлкоте тоже, когда ему почти уж повезло.
Я прямо уверена была, что мистер Шекспир знает, о чем я думаю.
Он читал мои мысли, я уж объясняла, как по открытой книге.
А потому про наши с ним дела я ни единого слова не сказала.
Наоборот.
— Интересно, — говорю. — Начало хорошее, и середина, но чем у них кончается? Адониса отправляют в изгнание?
Лицо у мистера Шекспира даже вытянулось все.
Что — то он пробормотал.
— Прости, не разберу? — говорю.
— Его задрал дикий вепрь, — буркнул мой супруг.
Тут я не удержалась, улыбнулась.
Я хмыкнула.
Потом расхохоталась.
Ну, что вы скажете?
А вы бы как вели себя на моем месте?
Я откинулась на подушках и хохотала, хохотала.
Мистер Шекспир вынул трубку изо рта и на меня уставился.
— Что тут смешного? — он наконец спросил.
— Ой, прошу прощенья, — говорю, насилу с собою совладавши. — Чуть-чуть смешные у тебя эти поэмы. То сильничают в них, то ссильничать хотят, потом изгнание, вепри, и больше ничего.
— Сюжеты не важны, — серьезно так сказал мистер Шекспир. — Главное — стихи. То, что я делаю из готовой темы. Дай-ка я прочитаю тебе место…
