Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
И саржею подбит.
Я его показала своему супругу.
— И ты своими руками это сделала? — он меня спросил.
А я возьми да и соври.
— Ну да, — говорю. — С деньрожденьем тебя.
Тут мистер Шекспир меня поцеловал.
Потом взял кафтанчик мой, ну и его поцеловал.
Знал ведь, что не по мне дела такие.
Знал, что не швея его жена.
— Примерь, — я ему говорю.
Примерил.
Надел он на себя овчинный мой кафтанчик.
Стоит, улыбается, как дурак, возле постели той громадной.
Только вот улыбался-то он зря.
Я разглядела черные обломанные зубы.
Жидкие волоса свои он начесал вперед, чтобы залысины прикрыть.
— Вот я и волк, — сказал мистер Шекспир. — Волк в овечьей шкуре.
А потом он снял с меня платье, и рубашку мою льняную, и чулки, и уложил он меня на ту кровать, и мы любились.
Глава десятая
Любовные утехи
Любовь у нас не очень сладкой вышла.
Я, по совести сказать, не удивилась.
С самого начала, и даже в самый первый тот разок в Уэлфорде, у мельничного пруда, всегда одно воображение, одна мечта все чувства чаровали у мистера Шекспира.
Вкус у супруга моего, как дойдет до главного блюда, оказывался можно сказать, что пресный. Самого смака он не разбирал.
Сахарный-то мой — в кусок вонзиться не умел.
Ну, да ничего, марципанчик мой меня обрюхатил, за милую душу заделал нашу Сусанночку возле того пруда.
Я на четвертом месяце была, когда мы обвенчались.
— О, моя любовь, — он вздыхал, — о, жизнь моя.
— О, жизнь моя, — я вздыхала, — о, моя любовь.
Любовь?
Да ну, уж какая там любовь.
Не мог он просто.
А я не хотела.
Вот и всё.
Супруг мой в трудах любовных всегда был не совсем мужчина.
Все вам выкладываю, как есть.
Как это ни печально.
Бог мне свидетель, наше брачное ложе сроду не было прекрасно.
Ни тебе блаженства, рая и покоя.
Не так, как полагается.
Ах, да и в самый первый тот разок, в длинной траве, под теми сережками, когда сперва он половил форель руками, с нею поигрался, а уж потом принялся за меня, когда, уж кажется, могла бы новизна его зажечь…
Нет, и не зажгла.
Без обиняков вам скажу.
Той форели, известно, в сравнении со мной побольше радости досталось.
Помереть мне на этом месте, если вру.
Не больно он горячим оказался в тот день в Уэлфорде.
Не сильно меня потряс мистер Шекспир, да и тряс не сильно, если на то пошло.
Ха-ха! (Скорей — увы!)
Сама фамилия-то у него — сплошная шутка[51].
Ну, и моя тоже, помните?
Да, любезный мой Читатель, и пришлось мне самой потрудиться, даже главную работу взять на себя.
Чтобы от девственности этой избавиться, будь она неладна.
(Я подарила ему самое дорогое, что только может подарить девушка.)
Ну, ясное дело, волновался он. От ожиданья весь дрожал.
Но потом-то я очень скоро убедилась, что желанье у него всегда было не в соответствии с тем, что получалось.
Ну как бы это объяснить?
Весь жар у мистера Шекспира уходил в пар.
Хотелось сладенького, а не умел куснуть.
Не очень он меня своими трудами ублаготворял.
И теперь, в ту ночь на той постели, в ту ночь перед его тридцатым деньрожденьем, сперва я думала, что все так у нас и получится, как всегда.
Дух бодр, плоть же немощна[52].
Господи Боже, ну прямо цветочек нежный-тонкий.
— Анна? — он закричал в тревоге.
— Да, — я соврала с досадой.
Глава одиннадцатая
Клевéты
Теперь пора, по-моему, вам рассказать про те клеветы Джона Лейна.
Почему теперь?
А потому что я так сказала, вот почему.
Моя книга, как напишу, так и будет написано.
Это моя история, ну, конечно, еще история про меня и мистера Шекспира, и вот — играю я нынче утром на клавесине, обычай у меня такой, и вдруг меня как стукнет, что я ведь вам еще не рассказала про клеветы Джона Лейна, а давно уж обещалась, аж в главе восьмой первой части.
Ну вот и хватит вас обещаньями кормить.
А все случилось так. Слушайте меня внимательно.
Джон Лейн, сам он стратфордский, хозяйский сын из Алвестонского поместья, отсюда в двух милях вверх по Эйвону. Лейны эти и Шекспиры друг друга терпеть не могут.
Лучше не спрашивайте, с чего у них пошло, — вражда еще с дедов начиналась.
Джонов дед, Николас Лейн, как Крез богатый был, а однажды хотел судом, из кожи вон лез, содрать с отца мистера Шекспира деньги за одного поросенка.
Мать Джона Лейна, так та, стервь, язык высунет, бывало, и рожи корчит за спиной у миссис Шекспир, едва завидит на базаре эту святую женщину.
Скверные ругатели они, умом не вышли, Лейны, и вся семья такая.
Джон Лейн, меньшой, так тоже он папист и пьяница — яблочко от яблони недалеко падает.
Вы, верно, помните, что Сусанна наша названа в честь прекрасной героини из апокрифов. Той, которую в распутности напрасно обвинили.
Ну вот, так же в точности и на мою дочь возвел напраслину этот Джон Лейн, поганец.
Случилось это летом 1613 года, как раз когда уж мистер Шекспир отошел от дел в театрах, чтоб тихо-мирно век вековать со мною дома в Стратфорде.
На одном званом ужине, народу много было, Джон Лейн надрался.
Вино развязало ему язык, и изо рта у него уж такая дрянь поперла.
Когда рыбу подали, он плюхнулся лицом в тарелку, однако же успел пробормотать, люди слыхали, что у старшей, мол, у дочки мистера Шекспира в причинном месте теча.
Совсем совести нет у людей.
Под этой течей он сифилис подразумевал.
На гонорею намекал. Когда гноятся почки.
Болезнь венерическая. Дурная. Вот что он приписал нашей Сусанне.
(Если сомневаетесь, сами можете удостовериться по списку болезней, в порядке алфавита приведенном в предисловии к «Выбранным заметкам» по медицине моего дорогого зятя Джона Холла. Там под буквой «Г» первым делом так и стоит: «Гонорея, см. гноеистечение из мочеиспускательных каналов».)
И будто еще мало ему этого, Лейн, зла на него не хватает, ведь не угомонился, щекой в жареной семге лежучи, а выдумал такую пакость, что будто бы Сусанна прелюбодейничала с Ральфом Смитом в доме у Джона Палмера.
* * *Ну, все вранье собачье, ни слова правды.
Тут что ж и толковать.
А правда та, что Сусанна тогда была, как и доныне остается, счастливая супруга и мать нашей внучки Елизаветы.
Правда та, что Джон Лейн — пьяница, а у злого, когда надерется, одно только зло на языке.
Милая, невинная Сусанна!
Как и ее тезка, она изобличила эту свинью Лейна, будучи благоразумна и премудра так, что и мужчинам впору, а те уязвлены похотью к ней и полны беззаконного умысла ее до себя унизить[53].
Оно конечно, пыль неба не коптит, к чистому поганое не пристанет.
И кто же Лейну этому поверит.
Но все равно, зачем спускать такое?
Нет в мире важнее доброй славы.
Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота (Притчи, 22, 1).
Отнимите у человека доброе имя, и вы его погубите.
А потому Сусанна, с полным согласием своего отца и моим собственным, притянула Джона Лейна за его наветы.
В 1613 году, в июле месяце, она подала на него иск за клевету в Церковный суд при Вустерском соборе.
Главный свидетель за нее был Роберт Уоткотт, тот самый, что стал потом душеприказчиком мистера Шекспира. Уоткотт сидел тогда напротив Джона Лейна за столом и согласился подтвердить под клятвой, что слышал те поносные слова.
Да только не насмелился Джон Лейн на этот суд прийти.
Затаился где-то.
Не стал он защищаться.
Ну и дело проиграл, да он его так и так бы проиграл.
И отлучили его от церкви.
И сидит он теперь один-одинешенек, и пьет, и пьет.
Иной раз видишь: сидит, пьяный, у реки Эйвон, отражением своим поганым воду лебедям мутит.
Он и в винной лавке пьет, у Томаса Куини, под названьем «Клетка», на углу Мостовой и Главной.
Из-за этих его походов в «Клетку» у Юдифи с Сусанной теперь и вовсе дружба врозь.
Между собой почти не разговаривают. Если понадобится что, все через меня.
И ведь даже после этакого дела Джон Лейн не научился свой язык держать в узде.
На него уж иск в Звездную палату[54] подавали, за непотребства и за клевету на нашего викария Томаса Уилсона.
И церковные старосты присягнули на суде, что он пьяница.
Ох, боюсь я, Куини, зятя моего, на ту же дорожку клонит.
А мой добрый доктор Холл, заметьте какой человек порядочный, при таком-то несогласии между сестер он лечил Куини от цинги, своим цинготным пивом пользовал, и вылечил.
