Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Обзор книги Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Роберт Най
— Могу ль тебя сравнить я с летним днем? — вежливо так он меня спросил.
— Нет уж, спасибочки, — я ему в ответ. Видели бы вы, как он на меня глянул. Потом улыбнулся, весь белый от досады. Он улыбнулся мне, мистер Шекспир, супруг. Каков!
Сэр Ухмыл, — звала его, бывало.
Захватывающая книга… Най буквально вдыхает жизнь в Анну Шекспир, доселе почти неизвестную, а заодно и в шекспировскую Англию: мы ощущаем ее вкус, запах, стиль, нравы…
«Дейли мейл»Здесь не меньше сведений и уж конечно больше занимательности, чем в большинстве ученых штудий, посвященных Шекспиру. Ярко, страстно, оригинально — можно позавидовать тому, кто только собирается открыть эту книгу.
«Санди телеграф»Миссис Шекспир
Полное собрание сочинений
Всем дорогим читателям доброго здоровья, особенно Мартину и Дженет Сеймур-Смит
Часть первая
Глава первая
Сладкий мистер Шекспир
— Могу ль тебя сравнить я с летним днем?[1] — вежливо так он меня спросил.
— Нет уж, спасибочки, — я ему в ответ.
Видели бы вы, как он на меня глянул.
Потом улыбнулся, весь белый от досады.
Он улыбнулся мне, мистер Шекспир, супруг.
Каков!
Сэр Ухмыл — звала его, бывало.
На что другое — не скажу, а уж улыбаться, ухмыляться — о, на это он большой был мастер.
Хитрый такой, смеяться-то он не любил.
Смеяться не любил, потому что не хотел выказывать два черных обломка прямо спереди во рту.
Эти гнилые зубы сделались у него из-за того, что сахару сосал не в меру.
Сласти. Ну прямо обожал их.
Имбирные пряники, марципаны, хворост.
А сахар отродясь был для него отрава — все потому, известно, что кровь слишком терпкая, горячая у него была.
Ей-богу.
И он был суетной насчет этих плохих зубов, скажу я вам.
Вообще мистер Шекспир был человек не то чтоб суетной, я вам скажу, но как дойдет до его писаний дело, тут он был ужасно суетной, вечно — вынь да положь ему, чтобы друзья-товарищи в театре заметили, как он расчудесно да как он ловко сочиняет.
Знаете, как говорится:
Шмель на дерьме коровьем мнит себя королем.
Марципан.
Такая белая дрянь, вроде сладкого стылого крема с комками.
Готовится из толченого миндаля и фисташковых орешков. Но главное — чтоб сахар тонкий, с медом, мукой и эссенциями.
Сахарная лепешка: о, это тоже.
Еще одна сласть любимая моего покойного супруга.
Помню, раз под самый пост, у Садлеров дело было, так он пребольшущий торт умял из этих сахарных лепешек — сам, один.
Мы сидим и смотрим.
Все сожрал, а потом еще облизывается.
Юдифь для этих лепешек взяла камедь, три дня, три ночи в розовой воде вымачивала, потом туда горстями сахар накидала, для крепости, потом добавила белки шести яиц и сок двух апельсинов.
Подается на четверых — ну, так Юдифь замышляла. Да уж, чистый сахар, приправленный и запеченный, под видом торта.
Постом, аж до самой Пасхи лез у мистера Шекспира из ушей.
Сладок мед, да не по две ложки в рот.
Гамнет говорил — он сам из сахара, наверно, деланный.
Сладенький.
Марципанчик.
* * *Читатель, я говорю про моего супруга, Вильяма Шекспира.
Вильям Шекспир — вот о ком речь, из Стратфорда и Лондона, сын Джона и Марии Шекспир (оба уж покойники).
Покойный мистер Вильям Шекспир, дворянин[2], что проживал на Чэпл-стрит в Нью-Плейсе, большом доме — втором во всем Стратфорде. (И где я сейчас пишу, если желаете знать.)
Тот самый знаменитый Вильям Шекспир, который в свое время был очень славен как автор 38 пьес, 154 сонетов, а еще жалобы женщины, которая пошла по дурной дорожке, двух неприличных поэм из древности (к ним я еще вернусь) и надгробного рыдания по случаю кончины двух невинных птиц[3].
Мой супруг.
Сладкий мистер Шекспир.
Поганец.
Да, насчет птиц: вы небось знаете, а то и нет, что иные поэтические обожатели прозвали мою знаменитую половину — Эйвонский лебедь.
Глупость — я скажу.
Я скажу — ну ни к селу ни к городу.
Это же вовсе в птицах ничего не смыслить надо.
Лебедь поет, когда приходит смерть.
Мистер Шекспир не пел.
Отвернулся к стенке и папистом помер.
Я его тогда поцеловала, и было так, словно свечку церковную целую.
Лицо белое-белое, даже прозрачное все стало.
Стихи с вином: не дай Боже их вместе сочетать.
Эти жуткие близняшки мужиков валили и покрепче моего. Вот до смертного одра его и довели.
Верно я говорю?
То-то.
Но не про смертный одр мистера Шекспира пойдет речь в моей истории.
У меня теперь совсем другая кровать на уме.
Лучшая кровать, какую я видала, в какой спала, в какой любилась.
Кровать — кто скажет, что мой сладкий сон, а кто скажет — мой это был кошмар.
Как бы ни было, лебедь ваш — он царственный. А мистер Шекспир был перчаточников сын.
Не слюнявый обожатель, а любимая жена, притом вдова, я говорю вам: уж скорей он был ворона-выскочка в павлиньих перьях[4].
Мне ли не знать, верно я говорю?
Ну вот, и по хитрости этой старой вороны, теперь уж мало кто и знает, как он обожал сладкое.
Мистер Шекспир, если на то пошло, ну ненасытный был сластена.
Сливы засахаренные, сладкие тюри, синеголовник.
Долго перечислять, ему недолго съесть — лишь бы подсахаренное, медовое да сладкое.
Кушать всласть — твоя власть, а за все придет расплата.
И стали зубы у него порченые, и не очень он любил смеяться.
Понимаете, не очень-то ему приятно было, чтоб кто-то видел черные могильные камни у него во рту (как следствие, что объедался сахаром), особенно чтоб важная персона, но если у вас хватит хитрости, как у него, — улыбайтесь себе, сколько душе угодно, и никто зубов ваших не увидит.
Мистер Шекспир, он ведь как: он, когда улыбался, опускал, натягивал верхнюю губу, ямочку разглаживал посередке, ту, которую, раз как-то матушка мне объяснила, ангел-хранитель пальцем своим небесным вдавливает, когда вы рождаетесь на свет.
Дай Бог матушке Царствия Небесного и пусть земля ей будет пухом, а сэр Ухмыл пусть тоже спит спокойно там у себя в церкви Святой Троицы.
Не то чтобы я верила в ангелов-хранителей.
Не то чтобы мой супруг меня важной персоной почитал.
Глава вторая
22 апреля 1594 г.
День был, значит, 22 апреля, про который рассказываю, а год, значит, 1594-й.
Жиденький, неказистый такой денек, ни то ни се.
Все никак он не мог решить, денек, то ли быть ему весной, то ли зимой остаться.
Ну вот, и вы, конечно, будете дивиться, как это я число упомнила, ведь все давным-давно быльем поросло, и почему насчет погоды так уверена, и как так я в точности вам пересказываю, что он сказал, да что я сказала, и тому подобное.
Что ж, я вас не виню.
Вы небось думаете, вру я. Небось думаете, присочиняю, очки вам втираю, сказки вам рассказываю.
Ан нет.
Все я говорю, как есть, все, как оно было, правду я вам говорю.
Тут выдумки, Бог даст, никакой у меня не будет.
Вот вам мое честное-благородное слово, не видать мне Царствия Небесного, если я вру.
Господь меня наградил или уж наказал, не знаю даже, отменной памятью.
И особенно у меня отменная память на то, что он сказал да что я сказала, потому, известно, что мы годами не говорили друг другу ни единого слова.
А число я помню потому, что было дело под Георгиев день, а иначе сказать, под деньрожденье мистера Шекспира, и того дня канун, когда он ушел от нас к вечной славе. (Да, он на свое деньрожденье помер. Тонкость во всем любил.)
А погоду я помню потому, что не по ней оделась, и еще потому, что все в тот день, каждая малость, у меня засела в памяти, по причинам, которые вы поймете еще прежде, чем я окончу свой рассказ.
Странную историю я вам расскажу.
Уж поверьте.
Верно говорят:
Правда всякой выдумки чудней.
(Мистер Шекспир так не думал? Много вы понимаете про мистера Шекспира!)
Так вот, значит, что тогда случилось.
Слушайте меня внимательно.
Глава третья
На Лондонском мосту
Когда мистер Шекспир мне задал свой этот пустой вопрос, желаю ли я, чтоб он меня сравнил с летним днем, а я ему ответила, что, мол, нет, спасибочки, мы с ним стояли вместе на берегу у Лондонского моста.
