Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
— Знаешь небось, что я сюрпризы ненавижу, — я ему напомнила.
— Ну, этот-то тебе понравится, — пообещал мистер Шекспир.
А я и вправду терпеть не могу сюрпризы, приятные ли, печальные ли.
На деньрожденье, на Рождестве, всегда я — это ужас прямо — все свертки перещупаю.
Хочу дознаться, что там, под оберткой.
Чтобы заранее знать, какое выражение мне сделать на лице, когда подарок развернут.
Я прямо ненавижу, если кто-то вдруг, сюрприза ради, ко мне подкрадется.
Если кто, без слова, без упрежденья, вдруг к тебе притрагивается — от такого я аж взвиваюсь вся.
И если я, к примеру, над мойкой отскребаю котелок, а сзади кто-то подкрадется, пощекотит меня или под ребра ткнет, я прямо дергаюсь, от вас не скрою, и мне такое, прямо вам скажу, нисколько не приятно.
Мистер Шекспир выпростал и держал наготове свой шарф.
— Глаза мне, стало быть, завяжешь? — спрашиваю.
А он стоит, такой хитрый, нежный и такой довольный, как мышь в сыру.
— Да, душа моя! Да, непременно!
Мой супруг никогда не был, что называется, красавец, но тут лицо у него сделалось милое, веселое, как у мальчишки.
И хоть и понимала я, что чепуха все это, меня разобрало любопытство.
Что греха таить:
У меня даже мурашки побежали по хребту.
С повязкой это он хорошо придумал.
Тут радость мерещилась какая-то, чудилась какая-то детская забава.
Но он-то был не дитя, да и я тоже, и чуяло мое сердце, что ничего такого детского меня не ждет.
Может, потому-то, что из меня девчонку сделали, когда невесть что ожидало впереди, у меня мурашки и побежали по хребту?
Может, и так.
Что-то в сходном духе.
Тайна ли мне какая-то помстилась.
Или угощенье.
Мистер Шекспир угощеньями меня не очень баловал, с тех самых дней гуляний майских, да ведь это когда было!
Глава третья
Вверх по лестнице
Ну, и не стала я перечить своему шутнику-супругу.
Поддалась на его блажь.
(Хотя теперь, когда назад оглядываюсь, я вижу, что все-то он заранее придумал.)
Да все равно, блажь ли, расчет, а я ему позволила мне на глаза надеть повязку.
Позволила повязать мне на глаза тот шарф.
Шарф мягкий, теплый. Теплый от пальцев мистера Шекспира — уж как он мял его, теребил, пока меня улещивал.
А потом мистер Шекспир взял меня за руку.
И повел наверх.
Рука его была горячая и липкая.
И дрожала.
Так дрожала у него рука, что я подумала, уж не в горячке ли он.
А он и был в горячке.
Только такую докторам не вылечить.
Мы ни единым словом не обмолвились, покуда поднимались.
Он меня держал под локоть.
Лестница была узкая. Нас друг к другу прижимало, пока по ней мы шли.
И я чувствовала жар мистера Шекспира. Не только жар его руки. Он весь горел.
Если вам такого не случалось, я вам должна сказать, что очень это странно, когда идешь вслепую вверх по лестнице, а мужчина держит тебя под локоть.
Я вся была во власти мистера Шекспира.
Лестница была крутая.
Ступени скрипели под ногами, пока мы взбирались.
Вот только этот скрип, а так здесь тишина стояла, как в могиле.
Но тут, известно, могила и была, и с рыбной вонью.
Мы взобрались на самый верх.
Я услыхала, как мистер Шекспир отпирает дверь, услыхала визг несмазанных петель, когда она отворилась.
Снова он меня взял за руку, и мы вошли.
Я услыхала, как дверь за нами затворилась, как он ее запер.
— Одну минуту, — шепнул мистер Шекспир.
Слышу — трутницей потарахтел.
Чую — серный дух.
А потом он снял с моих глаз повязку, и я — увидела.
Глава четвертая
Что я увидела
Кровать.
— Ох, Господи Иисусе! — я крикнула. — Да это ж как алтарь папистский!
Глава пятая
Кровать
Это была громадная кровать, о четырех столбах, и каждый столб толщиной со взрослого мужчину, и малиновый, тяжелый, бархатный полог свисал до полу, а снурки толстенные, что веревки на звоннице.
В жизни я не видывала громадной такой кровати.
А когда сдвинешь полог, видна сама постель, и на ней шелковое покрывало, черное, как ночь, и все расшитое звездами.
На нем с полдюжины белых подушек, лебяжьего пуха, не иначе, такие они пухлые, нежные, и много-много валиков, а перины так высоко навалены, что без лесенки на них и не залезть.
Ну, а простыни — до того громадные, роскошные, будто бы для них паруса содрали с испанского галеона какого из Великой Армады.
И семь черных свечей стояли в серебряных шандалах вдоль всего изголовья, а само изголовье было сплошь резное, и на нем нимфы и как будто бы козлы.
Только они были не козлы.
Я сразу поняла, едва мистер Шекспир согнулся и запалил те черные свечи.
Нет, не козлы были вырезаны на изголовье той кровати.
Скорее бесы.
Глава шестая
Подмостки
Вот я и крикнула: «Господи Иисусе, это ж как алтарь папистский!» — когда уставилась на эту жутко какую громадную кровать, которая чуть не всю комнату заполонила, темную от закрытых ставен, над лавкой живой рыбы, на Турнегейн-лейн, а мой супруг мистер Вильям Шекспир стоял, опершись на один из четырех ее столбов, и мне ухмылялся.
Он позажигал все свечи подле резного изголовья.
Глаза у него, как бусины, блестели в мерцании свечей.
Лицо было бледное, и по нему стекали капельки пота.
Я смотрела, как плюхался этот пот.
На туфли ему плюхался — кап-кап-кап-кап.
Туфли у мистера Шекспира были черные, и на них новехонькие, блестящие серебряные пряжки.
Лицо сияло в свечном свете.
Не только от пота.
Лицо его сияло оттого, что он на меня смотрел.
Свечной свет льстил мистеру Шекспиру, правда, голова, как и обыкновенно, казалась слишком велика по его телу.
Губы были сухие и потрескались.
Язык между них дрожал, как у гадюки.
В левой руке он все держал свой шарф.
Он этим шарфом утер лицо.
Он его заранее понюхал, потом опять понюхал, когда уже утер лицо.
Мой запах, что ли, вынюхивал в этом своем шарфе?
Или пот собственный хотел учуять?
— Не алтарь, — сказал мистер Шекспир. — Подмостки.
И стал тереть свой костистый нос дверным ключом.
Потом потеребил этим ключом усы.
Глава седьмая
Игра
— Я для тебя сюда театр перенес, — сказал мистер Шекспир.
И ткнул серебряным ключом в эту кровать.
А я смотрю на него хмуро, недоумеваю.
— Почем мне знать, похоже это на театр, не похоже ли, — говорю. — Я отродясь в театре не была.
Мистер Шекспир все ухмылялся.
— Так не пора ль это исправить? — говорит.
А я не понимаю.
И что-то мне делать надо, чтоб утаить свое смущенье.
Ну, сняла я этот гороховый плащ.
Стою, дрожу, свечи вокруг горят.
И что-то недоброе чует мое сердце.
Не было у меня охоты театры посещать, спасибочки.
Притон порока.
Скопище обмана.
Ложь сплошная.
Жизнь слишком коротка, чтоб еще по театрам шастать.
— Эта кровать, — сказал мистер Шекспир, — театр только для нас с тобой.
— Ух ты! — говорю. — И что ж мы в этом театре станем делать?
— Играть, — говорит мистер Шекспир, а сам улыбается.
Мой супруг.
Игривый мистер Шекспир.
Чего только не придумает.
Глава восьмая
Суть моей истории
Теперь ты небось думаешь — и зачем ей это надо: толковать про то, что было на уме у мистера Шекспира.
Такое небось мненье у тебя, Читатель, что зря, мол, вообще она взялась тебе описывать, что да как происходило у них в ту ночь на той постели.
И на другой день, на его деньрожденье.
И на другую ночь.
И во все те ночи, и те дни, и неделю целую, которая потом была.
А я вот расскажу, потому что было это не то чтобы обыкновенно.
И в этой самой необыкновенности, в ней как раз и есть вся суть моей истории.
Глава девятая
Овчинный кафтанчик
Я мистеру Шекспиру на деньрожденье привезла из Стратфорда подарок.
И вот решила я его распаковать.
Это кафтанчик был, из овечьей кожи, черной и белой, под холодную погоду.
Подарок, возможно, и не по сезону, и вещь не то что модная.
Однако в моем выборе была забота любящей жены, поскольку я не предвидела, чтоб он со мною дома встретил следующую зиму, да и любую зиму, если на то пошло.
А славный был кафтанчик.
Сшит прекрасно.
И саржею подбит.
Я его показала своему супругу.
