Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Я потянула его за рукав, чтоб он остановился.
Протянула руку к его лицу.
Он даже рот открыл.
И в этот открытый рот я ему бросила крупную вишню.
— Да еще плату получаешь, — говорю.
Мистер Шекспир поперхнулся.
— Сто с лишним, — говорю. — Она обожает небось сонеты.
Я похлопала мистера Шекспира по спине.
Он заглотнул эту вишню, всю, с косточкой.
— Небось она жить не может без сонетов, — я говорю. — Небось она на сонетах помешалась.
Мой супруг откашливался и плевался.
Мотал руками.
Опять он красный стал, как свекла.
— Что? Что? — я крикнула. — Что ты стараешься сказать?
Чуть не подумала, что он прощенья хочет попросить.
Признаться честно, надеялась я, что он попросит у меня прощенья.
Вот дура.
И дождалась, о Господи.
Нет, не сказать, чтоб он у меня попросил прощенья.
Мистер Шекспир глубоко вздохнул, прочистил горло.
— Это не она, — сказал мистер Шекспир.
Мой супруг.
Порочный мистер Шекспир.
В любви отступник.
Глава девятнадцатая
Цикута
Я споткнулась об подол этого горохового плаща.
Я вляпалась в кучу конского навоза.
По крайней мере, по-моему, то, во что я вляпалась, был конский навоз.
А может, это человечье говно было, кто его знает.
Свободно могло быть говно его папаши, если бы он в гости в Лондон заявился.
Да и самого мистера Шекспира могло быть говно, если на то пошло.
(Мы уже недалеко были от его квартиры.)
Лежало на Грейшез-стрит: такая золотая кучка.
Ну, я и вляпалась.
Оступилась и вляпалась.
Фамилию моего супруга можно писать на разные лады:
Шагспер.
Шакспур.
Шейкшафт.
Чакспер.
Пишите любым способом, как только вам взбредет.
Пишите любым способом, пишите, как вам нравится, и как вам не нравится, пишите.
Что греха таить, читатель:
Мне стало тошно.
Потому что, ох! — да поняла я, что имел в виду мой супруг.
И если я всю жизнь чуть не безвылазно торчу в нашем городе Стратфорде, это еще не означает, что я слыхом не слыхала про платоническую любовь.
Знала я, какие ужасы творил Сократ с учениками.
Знала, за что этого грека заставили выпить цикуту.
А посмотрите, что случилось с юношами из города Содома, когда они чересчур себе много позволили, привечая ангелов.
Тот, кто не любит женщин, к мужчинам не может быть причтен.
Нет, но это ж надо!
Глава двадцатая
Новое начало
Эту свою книгу я начала его словами.
И зря, теперь-то мне понятно.
Что ж я, тень его?
Да нет, какая ж я ему тень.
Или может, я его эхо?
С чего бы.
Нет, книгу надо начинать своими собственными словами.
Так что уж вы воротитесь к началу и сотрите самую первую мою фразу, ладно?
Сотрите и думать про нее забудьте.
И пусть книга миссис Шекспир начинается так:
«Нет уж, спасибочки!»
Глава двадцать первая
Примечание
Ох, да, этот плащ гороховый на меня был длинный.
Помните?
Я ж на десять дюймов и три четверти ниже, чем был мистер Шекспир.
Что ему повыше щиколотки, мне было аж до пят.
Вот почему (вдруг вам интересно) случилось так, что я споткнулась об этот его гороховый подол.
Споткнулась и вляпалась в навоз.
Это как сноска к первой фразе моей главы насчет цикуты (номер девятнадцатый из этой из второй части).
Низко опустилась, можно сказать, — к примечанью, под строку.
Вы уж мне простите такую игру словами.
Сама презираю писателей, которые не брезгают играть словами.
Честное слово вам даю, больше не стану безобразить своих страниц.
Глава двадцать вторая
Ризли
— Ну как? — я спросила у мистера Шекспира. — И шел там дождь?
— О чем ты? — он не понял.
— В этом сонете летнем, — говорю. — Шел там дождь?
Мистер Шекспир нахмурился.
Смотрю: перебирает в голове весь этот свой сонет, вовсю старается припомнить, какая в нем погода.
— Нет, пожалуй, — насилу вспомнил. — Нет-нет, там нет дождя[48].
— Понятно, — говорю.
Он прямо вылупился на меня.
— Какого черта, — говорит, — при чем тут дождь?
— Так, — говорю, — просто вот подумала, вдруг ты сонеты пишешь, чтоб плащи получше продавались. Вдруг подумала, не изготовляет ли, часом, твой благодетель плащей.
Тут мой супруг смахнул мою руку со своего локтя.
И на ладонь подул, как будто обжегся моими этими словами.
— Между прочим, — сказал мистер Шекспир, — человек, о котором у нас с тобою речь, высокого рожденья.
Тут я не удивилась.
Я ж вам говорила, что знатных он любил.
Мистер Шекспир всегда был сноб.
— Понятно, — говорю. — И богатый он?
Мистер Шекспир пожал плечами.
Я уж не раз тут поминала о том, как он плечами пожимал, но, сказать по правде, мне следовало бы писать только, что, как мне кажется, он пожал плечами.
Я вам уже поминала про его модный камзол.
А теперь я заметила, что плечи у этого камзола до того уж вздутые, что понять никак нельзя: пожал ли человек плечами, не то он передернулся.
Я люблю, чтобы все точно.
Пожми мистер Шекспир плечами, это бы показывало, что ему безразлично, богат его этот друг, нет ли. По крайней мере, что он передо мной прикидывается, будто ему это безразлично.
Ну, а если передернулся человек — это скорей показывает его смущение.
Или досаду, что я насмелилась задать такой вопрос.
И скорей всего, плечи мистера Шекспира как раз досаду и выказывали.
Я опять взяла его под ручку.
Мне было обидно, чудно, непонятно, но хотелось до сути докопаться.
Я решилась искать в этом деле светлую сторону.
Я всегда во всем ищу светлую сторону.
— Ты не беспокойся, — говорю. — Я рада за тебя.
— Правда? — спросил мистер Шекспир с эдаким сомнением.
— Правда, — говорю.
— Честное благородное слово? — мистер Шекспир спрашивает.
— Честное благородное слово, — я ему в ответ. — Поэзией не больно-то прокормишься, верно? Любая поэтова жена тебе это скажет. Поэту нужно покровителя. Тебе повезло еще, что ты себе такого человека приискал.
— Генри мне больше, чем покровитель, — сказал мистер Шекспир. — Генри мне друг.
— Генри? — говорю. — Его, стало быть, так зовут? Генри?
— Генри Ризли, — сказал мистер Шекспир.
Мы постояли, чтобы телега, которая сворачивала во двор пивоварни, нас не задавила.
Я под шумок бросила вишню остатнюю в сточную канаву.
А потом мы пошли дальше, мимо Корнхилла, под ручку.
— Генри Ризли, — повторил мой супруг, — граф Саутгемптон.
— Да погоди ты, — говорю.
— Что такое? — удивился мистер Шекспир.
— Вот, хочу соскрести конское дерьмо с подметок, — я ему ответила.
Мистер Шекспир на меня смотрел, пока я соскребала.
— И барон Тичфилд, — он прибавил, потирая свой длинный нос.
Я отчистила свои новенькие, чудные башмачки, и мы снова двинулись в сторону Бишопсгейта.
— Граф Саутгемптон, — я за ним повторила, — барон Тичфилд. Вот это покровитель!
— Я уж сказал тебе, Анна, — скривился мой супруг. — Генри мне не то что покровитель…
— Ах да, я позабыла, — говорю. — Он же больше похож на летний день, да?
Давным-давно, еще девчонка я была, стояла я на Стинчкомб-Хилл, под вишнею в цвету.
Только-только рассвело.
Я подняла руку. Пальцем поманила.
И лепесточек один упал мне на ладонь.
Все только начиналось.
Джон говорит, что это был удар.
У мистера Шекспира в голове чересчур много было гемм.
И левая височная артерия стала очень толстая, Джон говорит.
Джон его лечил припарками — возьмет ласточкино гнездо, грязь, навоз и прочее, прокипятит в масле ромашки, лилии, накрошит, провеет через сито, а потом добавит одну унцию дерьма белой собаки.
Да ведь его же херес убил и мадера, его мальвазия убила и мускат.
А еще этот Дрейтон виноват, и этот Джонсон[49]. (Да и раньше, перед ними, от этого Куини не было добра большого.)
Эти поэты даже на похороны не остались.
Простыня вся в дырьях сделалась, где он ее кусал.
Я белье его грязное постирала.
Я на глаза ему монетки положила.
Я матерью ему была, я была его жена, и вот пришлось мне стать его вдовою.
Глава двадцать третья
Я прошу прощения
Ну вот, Читатель!
