Рётаро Сиба - Последний сёгун
Опекун сёгуна
Хитоцубаси Гёбукё Ёсинобу
Глава Административного совета,
Правитель провинции Этидзэн
Мацудайра Сюнгаку –
B самом перечислении этих должностей было что-то такое, что радовало всю страну. Многие верили: пока эти люди твердо держат в руках штурвал управления государством, есть надежда, что Япония, которая сейчас подвергается невиданному давлению варваров, все же сумеет избежать гибельной судьбы!
Когда эта новость дошла до находившегося тогда в Киото Окубо Итидзо (Тосимити), то даже этот хладнокровный и рассудительный человек настолько потерял чувство меры, что на радостях стал общаться с окружающими высоким штилем: «Уж не во сне ли мне явилось такое счастье?»
Конечно, бурно радовался не один Итидзо; эта новость равным образом взволновала множество заинтересованных лиц по всей стране.
Ёсинобу прибыл в сёгунский замок для того, чтобы в его главном парадном зале получить аудиенцию у сёгуна Иэмоти. Сохраняя в высшей степени официальный тон, он произнес формальные слова благодарности правителю. Выслушавший их Иэмоти также не выказал особой приязни и лишь формально ответил гостю согласно правилам протокола сёгунского дома.
Сёгуну шел восемнадцатый год. Это был элегантный на вид, может быть, слегка флегматичный юноша. Все недоумевали, почему он так сильно, до раболепия, преклонялся перед императорским двором в Киото. Ведь когда в свое время Иэясу стал властелином Японии (причем стал исключительно благодаря собственным усилиям), то первое, что он сделал – это оказал сильнейшее давление на императорский двор, резко ограничил его активность и фактически приказал императору и его приближенным «предаваться лишь наукам и поэзии». Позднее Араи Хакусэки[54] теоретически обосновал идею гегемонии сёгунского дома над всей Японией. Что касается императора, то Хакусэки с юридической точки зрения истолковывал его как местного деятеля, чья священная власть распространялась только на столицу Киото и ее окрестности – провинцию Ямасиро.
Правда, к тому времени, когда в Японию пришел Перри, в стране распространилась и другая точка зрения, основанная на принципе «Почитание – императору, изгнание – варварам». Стали популярны положения, восходившие к работам философов школы Мито, согласно которым «суверенная власть сёгуна вверена ему императором». Особенно рьяно такую точку зрения поддерживали самураи «сторонних» кланов Западной Японии; восточные кланы были к этим теориям гораздо менее восприимчивы.
Иэмоти в этом смысле стремился следовать веяниям новой, современной ему эпохи – скорее всего просто потому, что он был еще юн и неопытен… А, может быть, он просто по природе своей был юношей послушным…
У сёгуна была одна исключительно ценная черта – он ровно относился ко всем окружавшим его людям. И члены правительства, и женщины из внутренних покоев сёгуна считали, что характер у него – просто золото и что никогда у них не было еще господина, которому так легко и приятно служить. Лишь к одному человеку Иэмоти относился предвзято: к Хитоцубаси Ёсинобу. Более того, он его почти ненавидел. Окружающие день и ночь нашептывали ему, что с Хитоцубаси нельзя терять бдительности даже во сне, и, естественно, Иэмоти тоже стал считать, что Ёсинобу – чуть ли не царь демонов в человеческом облике. Впрочем, в отличии от своего слабоумного предшественника, сёгуну удавалось прятать свои чувства под маской формальной вежливости.
С подозрением относился к Ёсинобу не только молодой Иэмоти. Вскоре после того, как Ёсинобу занял пост сёгунского опекуна, подозрительность проснулась в душе Мацудайра Сюнгаку, для которого это назначение стало серьезным ударом. Со времен треволнений о наследнике сёгуна в годы Ансэй даймё Мацудайра постоянно поддерживал Ёсинобу, чуть ли не на руках нес его к вершинам власти, при Ии Наосукэ был из-за этого даже арестован. Но теперь все изменилось…
К первому дню девятой луны бакуфу собиралось выработать, наконец, свой внешнеполитический курс. Приходилось выбирать одно из двух: либо следовать Ансэйским договорам[55], которые под угрозой применения военной силы иностранными державами подписал Ии Наосукэ, либо выполнять пришедший из Киото императорский указ о полном изгнании варваров. А нарушить в одностороннем порядке Ансэйские торговые договоры с иностранными державами – значило повести дело прямиком к войне.
Если бакуфу становится на первый путь (открытие страны), то оно подтверждает свою верность обязательствам перед мировым сообществом, но пренебрегает императорским двором в Киото. В таких условиях именно бакуфу будет вынуждено принять на себя весь удар критики со стороны тех слоев общества, которые выступают за «изгнание варваров». Если же правительство пойдет по второму пути («изгнание варваров») и в одностороннем порядке разорвет договоры, то оно поставит себя под удар военной мощи иностранных держав, которые, в конце концов, могут просто поделить Японию между собой и превратить ее в колонию.
Как глава Административного совета Мацудайра Сюнгаку очень дорожил общественным мнением и стремился всеми силами избежать раскола страны. Поэтому он решил следовать вторым путем, то есть разорвать Ансэйские договоры и попытаться «изгнать варваров».
Донести мнение Сюнгаку до членов кабинета министров и выяснить позицию каждого из них поручили заместителю начальника Управления по высочайшим делам в высочайшем окружении, а фактически личному секретарю сёгуна, правителю Эттю Окубо Тадахиро. Позиции были разные; Окубо их аккуратно фиксировал в письменном виде. Продолжая эту рутинную работу, он, в конце концов, дошел до Ёсинобу, чтобы узнать мнение по этому вопросу и сёгунского опекуна.
«Он, конечно, одобрит решение Сюнгаку, – рассуждал Окубо. – Все-таки выходец из Мито, можно сказать, колыбели движения за почитание императора и изгнание варваров, любимый сын Нариаки, надежа и опора „патриотов“, выступающих за изгнание чужестранцев, да к тому же соратник Сюнгаку – вряд ли он будет выступать против его плана».
Однако первые же слова, которые услышал от Ёсинобу Окубо Тадахиро, когда он поднял голову после глубокого церемониального поклона, его буквально ошеломили:
– Так, значит, Сюнгаку тоже сдурел?
– Виноват? Что Вы изволили сказать?
– Да разве можно сейчас прогнать варваров?!
Окубо не верил своим ушам. Ёсинобу, призвав на помощь все свое красноречие, со всей определенностью высказывался за открытие страны:
– Сегодня, когда страны мира, следуя всеобщему закону справедливости, стали на путь взаимной приязни, негоже отчизне нашей одной оставаться в рутине условностей и затворяться от иностранцев. Да, Ии Наосукэ, сам, кстати говоря, сторонник изгнания чужеземцев, не устоял перед пустыми угрозами мексиканских варваров (американцев) и подписал с ними этот договор, не дожидаясь санкции императора. Оплошность есть оплошность. Однако это исключительно наше внутреннее дело, которое не должно затрагивать иностранные государства. Расторгнуть сейчас заключенные договоры – значит продемонстрировать подлинное вероломство и тем выставить Японию на позор пред всем миром. К тому же нужно понимать, что расторжение договоров неизбежно повлечет за собой войну. И даже если нам в этой войне удастся победить, то все равно никакие выигранные сражения не принесут нам славы, напротив, только сделают страну нашу посмешищем для остального мира. А уж если мы проиграем, то вообще навсегда запятнаем себя позором. И к этому нас сейчас толкает Сюнгаку?!
Растерявшийся Окубо пробормотал, что основная мысль господина Сюнгаку состояла совершенно в другом, что господин Сюнгаку всегда выступал за открытие страны. Однако необходимо принять во внимание позицию западных кланов, на которые, к тому же, влияет императорский двор, подумать об общественном мнении, некоторым образом учесть взгляды сторонников изгнания варваров, а также настроения разных людей по всей стране…
– А потом, при благоприятном стечении обстоятельств, постепенно будут выработаны меры… – пустился в объяснения Окубо.
– Все это – мелкое жульничество! – перебил его Ёсинобу. – Нужно сделать все (и, может быть, даже с риском для жизни!) для того, чтобы просветить императорский двор в Киото относительно истинного положения дел, для того, чтобы убедить его пересмотреть принятое решение, для того, чтобы страна наша не стала вторым Китаем![56]
Узнав со слов Окубо о позиции Ёсинобу, Сюнгаку некоторое время молчал, не в силах произнести ни слова.
«Невероятно! Неужели он действительно против выдворения иноземцев?» – К тому же он сильно обозлился на Ёсинобу за то, что тот назвал его дураком. Всю жизнь Сюнгаку слышал одни только похвалы своим талантам, пользовался уважением в обществе, а подчиненные – так те просто считали его мудрейшим правителем. Он, конечно, старался не воспринимать такие похвалы всерьез, но вот так, публично, обозвать дураком – это уже слишком!
