"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет

– Понимаю, – коротко кивнул Аникет, – все будет сделано в лучшем виде.

Я встал и обнял своего старого и самого верного друга. Он был моей правой рукой. В голове промелькнула строчка, которую как-то вечером процитировал один из участников моей группы писателей и поэтов, умевший читать на иврите: «Если я забуду тебя, о Иерусалим, пусть моя правая рука забудет свое коварство» [439].

Аникет был моей правой рукой, а его знания о кораблях и мореходстве лежали в основе моего коварного плана.

XLVII

Один год пришел на смену другому, Рим накрыла ненастная погода, наступили и прошли сатурналии, а с ними и день моего рождения. Все эти дни сопровождались пышными торжествами, но меня они мало заботили. На празднование по случаю нового года я облачился в вышитую золотом белую тогу и, стоя перед рядами преторианцев, принимал клятвы верности всех легионов империи. Третьего января мы с Октавией стояли на Ростре и принимали обеты во благо нашей божественной сущности и духов-хранителей. Мы ни разу не переглянулись, смотрели прямо перед собой на храм Божественного Юлия и трехпролетную арку Августа за ним. И храм, и арка искрились от инея.

Море еще было неспокойным и опасным. Фестиваль Минервы всегда символизировал начало сезона мореходства. О, когда же он наконец наступит? Я вспомнил, что Агриппа, прибыв к берегам Греции в сезон штормов, застал Антония врасплох, что и привело к поражению последнего. Когда Агриппа высадился на берег, исход битвы был решен. На таких рисках строится великая империя.

Мать по моему распоряжению жила теперь в доме ее бабки по отцу на холме Пинчо, и я чуть зубы в крошку не стер, нанося ей регулярные визиты вежливости. Внезапный переезд матери, а также факт лишения ее элитных стражников послужили сигналом для всего Рима, что ее сила ослабевает, и в результате начали расползаться, словно кожура с переспелого фрукта, все ее былые сторонники, подхалимы и наушники.

Для своих визитов я брал эскорт из отличных офицеров и старался не задерживаться у матери в гостях, но постепенно и незаметно начал растягивать время посещений, притворяясь, будто потихоньку оттаял. И все ради того, чтобы мое приглашение посетить Байи не вызвало у нее подозрений. Мать должна была поверить, что я простил ее за ту гнусность, что она со мной сотворила… а еще лучше – что ее зелье вытравило все из моей памяти. Но конечно же, случившееся в тот вечер, хотел я того или нет, осталось со мной навсегда.

И вот после нескольких таких коротких визитов я принял предложение матери посидеть вместе и даже отпустил сопровождавших меня офицеров. Я уселся на диван с мягкой обивкой и положил ноги на специальную невысокую скамеечку. Мать не стала предлагать напитки – я бы все равно отказался. Она просто села рядом, но не слишком близко. Сидела с видом скромницы, положив руки на колени. В тот день на ней была бледно-голубая тога, прекрасно оттенявшая ее цвет лица и густые каштановые волосы. Я смотрел на нее, а сам боролся с желанием отвернуться и больше никогда ее не видеть.

Говорили мы о всякой ерунде – о погоде, о садах, одна тема безобиднее другой. А потом зашел разговор о грядущих празднествах. Вот он, мой шанс! Идеальная возможность!

– Послушай… – я чуть подался вперед, рассчитывая, что мать поймет это движение как сигнал готовности пойти с ней на сближение, – я жду не дождусь, когда закончится зима и наступит время фестиваля Минервы в Байи. О, это будет настоящее, ни с чем не сравнимое празднество!

– А я давно и думать забыла о подобных представлениях, – слегка скривилась мать. – Не люблю весь этот шум и толпы гуляк.

Это был не тот ответ, на который я рассчитывал.

– То есть ты не желаешь осчастливить Байи своим присутствием? Жаль. А я надеялся тебя там увидеть.

Наше примирение повисло на волоске. У матери дрогнуло лицо.

– У меня вилла на озере Лукрино. Я могла бы там все подготовить, если ты все-таки решишь…

– Да, далековато от моей, – с притворной задумчивостью сказал я. – Но там тише, и толпы гуляк вряд ли тебя побеспокоят.

– Тут ты прав… – словно над чем-то раздумывая, заметила мать.

– Перед празднеством в честь Минервы я устрою роскошный пир для своих друзей. Если решишь к нам присоединиться, будешь почетным гостем.

Мысленно я молил: «Проглоти наживку! Ну проглоти же!»

Но мать отрицательно покачала головой:

– Думаю, будет лучше, если я отклоню твое приглашение. Я ведь знаю, что большинство твоих приятелей меня недолюбливают. – Тут она со смиренным видом потупила взор. – Не хочу одним своим появлением испортить твой праздник.

– Испортить мой праздник? Что за глупости! Ты будешь его украшением! – Я встал и подошел к матери. – Ты будешь самой желанной гостьей, а наше примирение наконец дарует покой встревоженным нашей временной враждой людям.

– Меня не волнуют другие люди, меня печалит, что мы с тобой отдалились.

– Ну так прими приглашение. – Я усилием воли заставил себя взять мать за руки и помог ей встать с дивана. – Не отказывай мне.

Согласие матери я получил, и теперь оставалось решить вопрос со строительством уготованного ей в дар корабля. Главное – не торопиться. Всему свое время, наши взаимоотношения должны не просто наладиться, нам нужно войти в ту фазу, когда корабль уже не покажется чересчур роскошным подарком.

Я сказал Акте, что собираюсь отправиться на празднества в Байи. К моему удивлению, она не захотела составить мне компанию и отказалась практически по тем же причинам, что приводила моя мать: слишком шумно и слишком людно. Да и в компании моих приятелей она будет чувствовать себя не в своей тарелке, к тому же из-за всех этих пирушек мы будем лишены возможности побыть наедине. А к моему «воссоединению» с матерью она относилась более чем скептически. Я пытался убедить Акте, что, пусть и ненастоящее, примирение с матерью пойдет нам на пользу, но все мои доводы оказались напрасны.

По понятным причинам я не был с Акте до конца откровенным, и в результате наше отчуждение лишь усиливалось. Я не мог рассказать ей, что произошло между мной и матерью во дворце, и тем более не мог посвятить в то, что задумал сделать в Байи. Теперь я не просто раздвоился, я разделился на три разные личности. Почти с самого рождения во мне жили два Нерона: один, августейший, должен был служить народу и Риму; другой, верный почитатель Аполлона, служил музыке, искусству и поэзии. Но как ужиться еще и с третьим? Этак можно развалиться на куски, как специально сконструированный корабль Аникета. Акте любила двух первых Неронов, но вряд ли смогла бы полюбить третьего, который только-только начинал появляться из мрака на свет. Да и я не был уверен, что он мне нравится, но, в отличие от Акте, не мог его покинуть.

– Прошу, отправимся в Байи, – умолял я, – ты действительно нужна мне в этой поездке.

– Пожалуй, откажусь, – просто улыбнулась она. – Это всего лишь очередной фестиваль и еще один пир. Лучше я подожду твоего возвращения, и ты обо всем мне подробно расскажешь. А потом ты будешь мой, и только мой.

«Три Нерона, – подумал я. – Ты хочешь получить всех троих, но вот беда – третий за время нашей разлуки достигнет зрелости».

О, Акте…

Раньше наша связь служила мне убежищем, теперь же я находил его в музыке и поэзии. Чистое искусство принимало меня в свой мир, там я становился лучше и там хотел бы остаться до конца своих дней.

XLVIII

Зима отступала, земля прогревалась, а я в душе все больше противился ползучему приходу весны. Каждый день по капле лишал меня покоя, ближе к фестивалю напитывал ужасом, а с наступлением марта пошла в атаку бессонница.

Я совершил короткую поездку к мысу Мизен, чтобы обсудить с Аникетом продвижение нашего плана. Аникет заверил меня, что строительство корабля в завершающей стадии, а команда из заслуживающих доверия моряков, как он выразился, «проходит ежедневные морские учения».