"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет

Рим притягивал людей со всех концов света, так что в борделе был широкий выбор. Стоило только захотеть, и я мог получить для своих утех статных галльских женщин, стройных блондинок с севера, смуглых красавиц из Леванта или женщин из закавказских степей. Если мне была нужна утонченная хрупкая женщина, я ее имел. Хотел крупную и властную (чтобы могла и хлыстом пощелкать) – получал и ее. Я мог заполучить любую, но больше никогда не заказывал двойника из борделя Воракс. И не потому, что не желал ее, а потому, что боялся своих чувств. Бывало, мне нестерпимо хотелось заказать ее, и только две причины удерживали меня от этого шага. Первая: нечто внутри меня вырвется на волю и я уже никогда не смогу снова посадить это на цепь. Вторая более практичная: Воракс узнает и запомнит, что в этот раз я сам ее заказал. Подобная информация – опасное оружие, и я не хотел вручать его тому, кто сможет применить его против меня в будущем.

Однажды, далеко за полдень, по пути из борделя Тигеллин сказал:

– Воракс заслуживает доверия, заказывай все, что пожелаешь…

Все, кроме одного.

– Как тебе сегодня та молодая халдейка?

Воракс совсем недавно ее наняла. Стройная темнокожая красавица с невероятно длинными ресницами, я таких в жизни не видел… если они вообще были настоящие. Эта халдейка так меня распалила, что предполагаемый короткий визит в бордель растянулся на несколько часов.

– Будто сам не знаешь, – рассмеялся я.

Тигеллин понимающе на меня посмотрел:

– Как и многих аристократов под прикрытием, тебя привлекают чужестранки, экзотика и запретные удовольствия.

– Очень может быть.

Вероятно, в том и была проблема Октавии, помимо всего прочего. Меня действительно влекло к людям, с которыми можно убежать от реальности в мир острых ощущений. Тигеллин был как раз таким человеком, и тогда он служил мне своеобразной дверью в этот мир.

Спустя несколько часов я – послушный и верный своему долгу сын и муж – возлежал на кушетке за семейным ужином. После изматывающих страстных часов с халдейкой я так проголодался, что мне не пришлось изображать удовольствие от еды и вина.

Возможно, дело в резкой смене обстановки, но в тот вечер все за столом показались мне необычно напряженными и скучными. Я пил вино, чтобы сгладить контраст с расслабленной атмосферой борделя, но за Клавдием мне было не угнаться. Он постоянно тянул руку к рабу – тот наливал вино, Клавдий осушал кубок и тут же требовал повторить.

Мать попыталась его остановить, но он ударил ее по руке и невнятно пробормотал:

– Оставь меня в п-покое.

– Отец, может, тебе лучше пока не пить, – неожиданно вмешался Британник. – Мы хотим послушать твои мудрые речи, так что ты уж не уходи спать.

Голос у него был высокий, как у всех мальчишек, он даже немного взвизгивал, но запала не хватило, и последнюю фразу он произнес чуть ли не шепотом. На лице матери отразилась смутная тревога – она услышала то же, что и я.

Клавдий подпер голову рукой.

– М-может, ты и прав, сын м-мой. – Он рыгнул и, наклонившись вперед, потрепал Британника по волосам. – Мой дорогой сын. – Он огляделся по сторонам. – Так о чем мы… г-говорим?

Все молчали, каждый за столом пытался найти тему для разговора. Но пауза длилась недолго.

– Мы с Нероном хотели бы обновить обстановку в наших покоях, – как ни в чем не бывало бодро сказала Октавия. (Мы этого хотим?) – Хорошо бы заказать новые мозаики для атриума…

Но Клавдий уже уснул, голова его опустилась на подлокотник, челюсть отвисла.

– Слишком поздно, дорогие мои, – поцокала языком мать, – надо было днем спрашивать. Но думаю, я смогу с ним это обговорить, а вы пока спокойно обновляйте свои покои. Мы только порадуемся – ведь ваше решение свидетельствует о том, что вы счастливы вместе.

Когда мы вернулись в нашу часть дворца, Октавия не стала уходить к себе и, устроившись в кресле в общей комнате, взмахом руки показала на мозаичный пол.

– Ты согласен?

Я был не против перемен.

– Да, идея хорошая, – кивнул я.

– Может, сходим вместе в мастерские и выберем рисунок? Я знаю, ты неравнодушен к искусству.

Значит, она заметила.

– Так и есть, – отозвался я. – Хотя не очень-то разбираюсь в мозаике, меня живопись больше интересует.

– Да, это непросто, но мы можем вместе всему научиться. – Октавия встала, подошла ко мне и, взяв за руки, вынудила подняться следом. – О, Нерон, мне так хочется, чтобы у нас были свои планы и начинания, а не те, которые навязывают нам родители.

И она вдруг меня обняла. Это было так неожиданно, что я чуть не завалился обратно в кресло.

– Это можно только приветствовать, – сказал я, с осторожностью взяв ее за плечи.

Мой ответ прозвучал глупо и по-стариковски благопристойно. Этому есть оправдание – Октавия застала меня врасплох. До этого все наши разговоры были предсказуемы, а значит, безопасны, но тут она повела себя спонтанно.

Я услышал короткий вздох разочарования, а потом она встала на цыпочки и поцеловала меня. У нее были прохладные мягкие губы, а поцелуй – целомудренный, можно сказать, сестринский. Впрочем, она как была для меня сестрой, так ею и осталась, это ничто не могло изменить.

– Нерон, прошу тебя, – тихо пробормотала Октавия.

Она взяла меня за руку, молча провела в свою темную комнату, усадила на постель и села рядом.

– Обними меня, – попросила она и повторила: – Обними меня.

Я обнял. Она была такая хрупкая, что я хорошо чувствовал под рукой ее похожие на маленькие крылья лопатки.

– Иногда я их боюсь, – призналась она. – Всех их боюсь.

Я крепче прижал ее к себе. Меня захлестнула волна сочувствия, я очень хотел ее защитить, ведь она была беспомощной жертвой обстоятельств, в число которых входил и брак со мной.

Но желание защитить – прямая противоположность плотскому влечению. Я прижимал Октавию к себе, и браслет впивался мне в запястье. Тот самый браслет, который хранил (в прямом смысле слова) память о попытке ее матери лишить меня жизни. Преграда между нами, которую никто, ничто и никогда не разрушит. Если бы я испытал нечто похожее на влечение, даже очень слабый намек на влечение, браслет бы его удушил за пару мгновений до появления на поверхности моего сознания.

Один месяц сменялся другим, между нами ничего не изменилось, просто приближалась годовщина нашей свадьбы. Снова наступило лето, полуденное солнце набирало силу и прицельно направляло ее на Рим. Даже на Палатине ветерок дул, словно на последнем издыхании, а в мраморных залах по мраморным, будто бы вспотевшим стенам сбегали ручейки влаги.

Жизнь во дворце шла своим чередом. Сенека делал для меня наброски речей, которые я должен был развить сообразно ситуации. Херемон, мой наставник из Александрийского мусейона [429], разворачивал передо мной карты империи, затем приводил рабов из самых разных регионов, чтобы побеседовать об особенностях их родных земель. Мой учитель игры на лире настраивал толстые струны, чтобы извлечь из инструмента хоть какое-то подобие музыки. Октавия посвящала все свое время наблюдению за тем, как в наших покоях выкладывали новую мозаику. Британник… Кто знает, где он пропадал и чем занимался? У меня вообще было такое ощущение, что он испарился. А Клавдий? У него и дел-то особых не было. В империи царили мир и покой – ни тебе серьезных восстаний, ни крупных кампаний, разве что послы других стран изредка просили об аудиенции в Риме. Воистину замечательная пора – мир словно решил перевести дыхание, а Клавдий не нашел ничего лучше, чем проводить время, накачиваясь вином до полного отупения.

Однажды мать пригласила меня прогуляться по Палатину, но не потому, что хотела вместе полюбоваться садами, а скорее, чтобы поговорить подальше от чужих ушей, коих во дворце хватало.

– Он не так глуп, как может показаться, – сказала мать о Клавдии.