Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев
— Москва-то? — усмехнулся Никита. — Пепелище. В прошлом году девятого июня наполовину выгорела. Казанская церковь на Красной площади и та чуть было не занялась.
— Да ведь каменная!
— Ставни деревянные, ограда. Ограда сгорела, кресты на могилках сгорели. Царь Фёдор Алексеевич каменную ныне Москву строит.
— Людей-то хоть, верных христиан, не жгут, прости меня Господи?!
— Жгут таких, как ты, супротивников царя и патриарха. В Казани тридесять человек за раскол в срубы поставили, в Боровске четыренадесять. Во Владимире — шестерых. Смотри, батька, не серди царя, и вам будет та же участь! — сказал и поскорее отошёл от ямы, не услышать бы ответа, о коем положено властям доносить.
Дождавшись ночи, Аввакум пробрался в яму Епифания, кликнул Лазаря, не обошёл и духовного недруга своего дьякона Фёдора. Распря меж ними поутихла.
Говорили о московском пожаре — знамении Господнем новому самодержцу, об огненной казни сподвижников в Казани, во Владимире, в Боровске...
— И в Нижнем жгли, — сказал Фёдор, — мне сын писал о том.
— И в Сибири воеводы до срубов охочи. — Лазарь с глаз своих собрал слёзы в ладонь и приложился к ним как к мощам.
— Что он, огонь, русакам природным! — воскликнул Аввакум. — Нас жгут, а мы и сами в огнь! В Закудемском стану, на родине моей, тысячи две ушли к Богу своей волей.
— А в Пошехонье? — вздохнул и перекрестился Епифаний. — Много там людей сожглось.
— Вся Россия чадом исходит, но силён сатана, залепил глаза и уши и Алексею, и сыну его, Федьке! — Аввакум устало поник головой. — Наши верные от нас ждут слова о гарях. По мне — блажен извол сей!
— Батька! Батька! — Епифаний ткнулся головой в колени Аввакуму. — Судьбу Бог даёт.
— Бог даёт дыхание, а воля — быть с Богом али с сатаной — твоя. Нет, милые! Русакам истинным — дьяволу угождать не пристало. Мы народ самим Исусом ведомый. Семён Иванович Крашенинников, земляк мой, ныне инок, прислал мне речи младенцев, готовых за Христа пострадать. Так и рекут: пойдём в огнь. На том свете нам рубахи золотые дадут, сапоги красные, мёду, орехов, яблоков довольно!..
— Отец Аввакум! Страшно тебя слушать. — Дьякон Фёдор черпнул воды, испил, остаток плеснул в ладонь, отёр лицо.
Аввакум взял его за плечи:
— Ты, Фёдор, пойми. Царю и властям станет неповадно людей жечь, когда увидят — не страшен огнь православному человеку. От них, антихристов, сами в огнь бегут, лишь бы сатане не послужить!
— Блаженны принявшие огненное крещение! — задохнулся от слёз Лазарь.
— Блаженны! — заплакал Епифаний.
— Блаженны. — Фёдор сжал ладонями пылающую голову. — Боже мой! Вот до чего дожила Святая Русь!
— Блажен, говорю, извол сей, о Господи! — закричал на них Аввакум.
В ту же ночь написал протопоп иноку Симеону, духовному чаду своему, пространное письмо. Вместо приветствия сорвалось выстраданное: «Чадо Семионе, на горе я родился». А закончил помином гонимых покойными царём Алексеем и Никоном.
«И оттоле двадесяте три лета и пол-лета и месяц по сё время беспрестани жгут и вешают праведников Христовых...»
Закончил письмо к Симеону, а пламя в душе не унимается, бушует. И дабы не спалить самого себя огненным словом, намахал Аввакум письмо ко всем чадам, горемыкам верным, ищущим живота вечного.
«О братие и сёстры! Радейте и не ослабейте. Великий старец Аввакум благословляет и вечную вам память любезно воспевает. Да всё огнём сгорите! Приближися — по семо, старче, с седыми своими власы, приникни о невесто, с девическою красотою. Воззри в сию книгу, священную тетрадь, егда мы вас мутим и обманываем. Зрите слог словес и чья рука! Не буди нам вам лгать и на святых клеветати: сам сие чертал великий Аввакум, славный страдалец, второй во всём Павел»[51].
И когда утром пришёл к яме десятник Никита Солоношник, протопоп окликнул его и подал ему письма:
— Доставь жаждущим испить из моего колодца.
Принял Никита послания опального протопопа. Руки жгло, сердце от страха умирало, но принял, ибо кто же не любит на Русской земле правду уст, за которую грозят разорением, пыткой и смертью.
8
Укропом пахло. Цветов из немецких стран не успели доставить, и Фёдор Алексеевич велел вокруг пруда перед Дворцом укроп посадить. Запах приятный, и видом Африка, если снизу-то смотреть.
Ко дню рождения Петра, а родились оба 30 мая, на преподобного Исаакия, — Фёдор подарил брату потешный корабль, доставшийся от Матвеева, и ещё один подарок оставил про запас, себе и брату на добрую потеху.
Иван Максимыч Языков поджёг тонкий фитилёк, проложенный вдоль борта, и все двадцать пушек пальнули одна за другой. Кораблик окутался дымом, ядра улетели на две, на три сажени.
Глаза Петра сияли.
— Дай! — сказал он брату.
— Что тебе? — не понял Фёдор.
— Пущу. Сам пущу!
— Пускай, — согласился Фёдор.
Пётр развернул корабль носом к простору, толкнул. Тут, на счастье, подул ветер, паруса напряглись, и корабль, оставляя за собой след, ходко полетел к другому берегу. Фёдор и Пётр кинулись через дебри укропа встретить корабль.
Боярин Иван Михайлович, старший в роду Милославских, глядел на игру братьев в окошко. От того глядения глаз у боярина дёргался. Пётр — отродье Нарышкиных. Фёдор больше года в царях, а потеснить удалось пока что одного Кириллу Полуэктовича. У него забрали приказы Большой казны и Большого прихода. Оба этих приказа перешли к Ивану Михайловичу, но пора было кончать с царицыными братьями, с Иваном и Афанасием. Под них и Богдан Матвеевич Хитрово копает, и сестрица его досужая, Анна Петровна, и Стрешневы, и Долгорукие, в одной упряжке тут всё, слава Богу. А вот Одоевские в стороне. Беда невелика, но князь Василий Фёдорович, внук Никиты Ивановича, люб царю. Возведён в крайние с путём. Получил в счёт жалованья девятьсот четвертей земель в полях Украины! Впрочем, за Кириллу Полуэктовича, царицыного батюшку, Одоевские не заступились. Знают свой шесток. Натаху бы убрать из дворца! Тихоня, да здоровьишко-то у Фёдора хилое, потому и приятельство его с братцем Петром — чревато...
Иван Михайлович нарочито не додумывал, чем чревато. Боярину давно уже не терпелось нужду справить, но не мог отойти от окна.
Братья достали из пруда корабль и, сидя на земле, разглядывали паруса. Сворачивали, разворачивали...
Иван Михайлович побежал-таки к поганому ведру, а когда вернулся, братья уходили, натешившись, но как уходили! Взявшись за руки!!!
Петру исполнилось пять, Фёдору — шестнадцать, и он вёл своего меньшого братца явить ему большой подарок. Подарок был за Кремлёвской стеной, и к нему пришлось ехать.
Над Москвой-рекой был устроен плац для потешных игр. Посреди стоял полководческий шатёр, чуть в стороне воеводская изба. На плацу пехотные рогатины и совсем не игрушечные пушки.
Рота солдат-иноземцев показала царю и царевичу потешный бой, и Фёдор сказал брату:
— Набирай войско, а это всё твоё. Царям пристало смолоду к войне привыкать.
Кончили потеху двадцатью пушечными залпами, а команды пушкарям подавал счастливый, взмокший от возбуждения царевич Пётр.
Фёдор Алексеевич тоже чувствовал себя счастливым и здоровым. Начал военные игры с младшим братцем и остановиться не мог.
Седьмого июня со спальниками, с теремными слугами ходил в поход за Ваганьково. Приказал всем из луков стрелять. Потеряли в травах, поломали тридцать три гнезда северег. Северга — стрела певучая, летучая, доску насквозь пробивает, а в гнезде-то двадцать пять стрел — убыточная потеха получилась.
На другой день пускали стрелы в Покровском. 15-го числа — в Преображенском, в роще. Фёдор Алексеевич сам своё искусство явил. Трижды стрелу в стрелу всаживал, в яблоко попадал за пятьдесят саженей, в птицу летящую, в посохи.
А в это время, когда великий государь тешился, гроза над головою Артамона Сергеевича, клубившаяся тучами целый год, разразилась молнией.
В праздник Троеручицы, 11 июня, прибывший из Москвы стольник Гавриил Яковлевич Тухачевский привёз царский указ о низвержении Матвеева из боярства, о разорении и ссылке.
Артамона Сергеевича, супругу его, приезжую боярыню Евдокию Григорьевну, сына их Андрея Артамоновича, учителя Ивана Подборского, повариху Керкиру, карлу Ивана Соловцова и всех слуг, с жёнами, с детьми, провели через город в Съезжую избу. Воевода Иван Богданович Милославский команду прислал со стрелецким головой Иваном Садиковым, а всей Казани было известно — Садиков водит узников на казнь.
Матвеева с женой, с сыном поставили на крыльцо, людей его на ступени крыльца, и перед всем честным народом был зачитан царский указ. В указе говорилось: боярин Артамон Сергеевич с доктором Стефаном и греком Спафарием читали чёрную книгу, и к ним пришло множество злых духов и сказало, что в избе есть ещё один человек. И Матвеев нашёл за печкой карлу Захарку, и бил его, и выкинул за порог замертво. Обо всём этом с пытки донесли лекарь Давыд Берлов и тот злополучный карла Захарка.
