Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

Подобное обличение казалось Доре, при всех ее прежних протестах против предрассудков, слишком суровым. Все словно хотели выплеснуть из ванночки вместе с водой и ребенка — что же это за народная культура без присущих ей особенностей? Пускай даже непрогрессивных? Да вот именно такая, как сегодня. Дора представила себе грандиозные фольклорные праздники, которые служат витриной деревенской социалистической культуры, народные фестивали в бетонных домах культуры, что торчат посреди некогда живописных площадей и напоминают обывателям о достижениях пролетарского рая, и ее передернуло. Это и есть итог ученых изысканий и эстетических представлений профессора и кандидата наук Любомира Гобека.

Ей только и оставалось, что либо отказаться выполнять требования Линднера, либо избрать строго описательный подход, ограничившись рассмотрением вопроса в исторической перспективе. Она выбрала второе. И с тех пор ее не покидает чувство вины. Чувство, будто своими лицемерными и нерешительными попытками установить с режимом дружелюбные отношения она предала Сурме-ну и ее наследие. Но что ей было делать? Навсегда остаться в униформе продавщицы за прилавком гастронома? Ждать редких минут, что она проводила с Якубеком в те выходные, когда ей не надо было заступать на смену? Или все же окончить вечернее отделение вуза и попробовать связать свое будущее с тем, чем она была одержима, — с житковскими ведуньями.

Дора устало и с горечью перескочила через несколько абзацев. Пробежала слипающимися глазами последние строчки первой главы.

Мне удалось проследить изучаемое явление до середины XVII века, и есть основания полагать, что традиция, по которой ее носительницы передавали свои знания, уходит своими корнями еще глубже. Однако о ее происхождении можно лишь строить догадки.

Зато доказанным фактом является то, что данный феномен существовал до второй половины XX века, в настоящее же время автохтонная форма этой традиции находится на грани исчезновения.

В связи с исторической направленностью моего исследования, а также с доступностью письменных материалов и архивных документов я выбрала для своей работы временной отрезок между 1630 годом, к которому относится первое упоминание о деятельности житковских ведуний («Подноготная книга городка Бойковице»), и 1925 годом, когда в целом заканчивается эпоха их активной деятельности…

КАТЕРЖИНА СГАНЕЛКА

Она видела ее совершенно отчетливо, как если бы женщина стояла у нее перед глазами. Высокая, стройная, однако же иссохшая до костей. Кожа на прежде крепких сильных руках обвисла, ноги подкашивались. От пышных темных кудрей осталось только несколько прядей, во рту, который что-то бормотал, не хватало большинства зубов. Дора не разбирала слов, не слышала ее. Но это было не важно: она и так знала, что хочет сказать женщина, чья история известна ей в мельчайших подробностях.

Надо было вернуться в Житковую, где жила еще ее мать, сожалела сейчас о своем давнем неверном решении Сганелка. Или перебраться в Брод, к сестре Куне. Зря она осталась одна в доме, и уж тем более в городе, где никого толком не знала, даже родню покойного Михала, который и привел ее сюда из Копаниц. Все от нее отвернулись, никто словечка доброго про нее не проронил. Не говоря уже о том, чтобы свидетельствовать в ее пользу. А ведь таких добрых душ должно было сыскаться целых шесть. Ее здесь не знали и боялись, потому что ходили толки, будто она умеет делать странные вещи. Пока она им была нужна, это никому не мешало, наоборот. Одному она исцелила корову, другому помогла найти пропажу. Да и недуги лечить могла, все к ней за травами шли. Для этого-то она им годилась.

Но с той минуты, как Фуциманова донесла на нее, Сганелку словно перестали замечать. Анча успела еще рассказать, что про нее болтают, но было уже поздно — за ней пришли.

Дора увидела, как измученное лицо Сга-нелки передернул тик и губы искривились в болезненной насмешливой гримасе. Гримаса была адресована городским стражникам, которые тогда обшаривали ее дом в поисках украденных священных облаток или человеческих костей; ничего они не нашли, эти безумцы, зачем бы ей что-то такое могло понадобиться?! Только травы они нашли, много трав, что сушила она на чердаке и раскладывала по полотняным мешочкам, свисавшим с балок. Но травы есть в любом доме, хотя бы некоторые, так почему же их заинтересовали именно ее? Однако же заинтересовали. Стражники сорвали их, бросили на рогожу, раскидали по телеге, которая за ней приехала, чтобы и нога ее не коснулась бойковицкой земли. Так тогда возили колдуний.

Ее заперли в замке Светлов, В подземелье, куда сажали головорезов, грабителей и бедолаг, обвиненных в детоубийстве. В тесной камере шириной как раз в длину расставленных рук. Хотя расставить руки она все равно не могла, оковы, державшие их, крепились цепью к стене под крохотным окошком. Она провела там много дней. Никто не говорил ей, что ее ждет; сынишка тюремщика совал ей иногда через дверь миску с водой и ломоть хлеба. Поначалу она спала, потом уже даже не в силах была сомкнуть глаза. День сливался с ночью, а утро все не наступало — либо она его не узнавала.

Затем ее выволокли наружу. Только на свежем воздухе она поняла, как воняло в ее камере и как воняет она сама, с обмоченной юбкой, облепленной с изнанки и по низу подола кусками кала.

— Верно ли, что ты обкуривала своих коров человеческими испражнениями, дабы молоко упомянутой особы выдаивалось из твоих коров? — слышала Дора. — Верно ли, что это были испражнения Адамцовой, коя сходила по нужде на пустыре, а ты велела потом своей ус-лужнице собрать их, что она и сделала? Верно ли, что ты изготовила для Фуцимановой некую колдовскую мазь, от коей та должна была понести, однако ж вместо этого ее супруг, старый Фуциман, вовсе лишился своей мужской силы?

Нет, нет и нет, мотала головой Сганелка. Они что, умом тронулись? Зачем ей человеческое дерьмо? Как бы помогло оно ее коровам? А Фуциманова? Она не могла забрюхатеть, потому что ее муж давно уже не владел своим хозяйством, да и что удивительного, коли ему под восемьдесят, разве поможет тут какая-то мазь? Нет! защищалась Сганелка и тянула к Доре дрожащую руку, словно ища у той защиты. Но она ее так и не дождалась, Дора точно окаменела, единственное, что она могла, это смотреть, как Сганелку тащат к пруду, чтобы подвергнуть первому испытанию — Божьему суду, ордалии водой.

Было совершенно ясно, что, если ее бросят в пруд в трех ее юбках, она не утонет! Пузыри воздуха надували ткань и удерживали Сганелку над водой, сама же она в это время бешено махала руками, панически боясь водной стихии, которая могла вот-вот поглотить ее. Плавать она не умела. Но вода в пруду была спокойной и стоячей, и прежде чем Сганелка успела в нее погрузиться, ее живот сжала обвязанная вокруг него веревка. Женщина с ужасом посмотрела на мужчин на берегу. Сквозь прилипшие ко лбу мокрые пряди ей удалось разглядеть их яростные лица и руки, указывавшие на нее: «Вода не взяла ее! Она плавает! Вода забирает лишь чистых!»

Потом Дора видела, как Сганелка, обнаженная, лежит на столе — руки закинуты за голову и привязаны, щиколотки широко раздвинутых ног обхвачены холодным железом. Над ее промежностью склонились пятеро мужчин. Один из них — палач. Все они смотрели туда, куда Сганелка не разрешала глядеть даже своему покойному мужу, пальцы их она чувствовала повсюду, в том числе в местечках, каких и сама она касалась, только когда мылась после месячных кровотечений.

Она металась из стороны в сторону, и потому под грудью и вокруг пояса ее перетянули ремнями. Она кричала, и потому рот ей завязали платком, а на голову накинули мешок. Дора успела еще заметить слезы беспомощности, лившиеся у нее из глаз.

— Вот! Вот она! Signum diabolicum! Метка дьявола! Она здесь!

Перед судьями ее слезы уже просохли. Она, сгорбившись, сидела на деревянной скамье, тело казалось безжизненным, голова словно бы вовсе не работала, застряв мыслями на том, что происходило во время осмотра; женщина уже попросту угасла. Смотреть, пялиться, глазеть на своих мучителей — Дора видела, что это единственное, на что была способна теперь Сганелка. Не могла она подробно отвечать четверке уважаемых бойковицких горожан во главе с бурмистром и настоятелем доминиканского монастыря из Брода на бесконечно повторяющиеся вопросы in inquisitio — для отыскания обвинением доказательств вины: приказывала ли она нагой девушке срывать травы и затем купаться в них, чтобы стать красивее, летала ли она в ночь святых Филиппа и Якова, также именуемую Вальпургиевой, на Петровы камни [3], дабы сношаться с дьяволом во время его черной мессы, правда ли, что…