Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
— Нет, — устало качала головой Сганелка.
Тогда ей показали пыточную. Тиски для больших пальцев и испанский сапог, дыбу и то, как растягивают на ней тело. Ей стало плохо. Бога ради, что же мне говорить? — устремила она молящий взгляд на Дору. Что я была любовницей дьявола? Это же бессмыслица, разве бы я в такое впуталась?! И что сказала бы на это моя мать, или сестра Куна, или родня покойного мужа Михала?
— Нет!
После этого ее подвергли допросу с пристрастием. Ей раздробили большие пальцы, хотя она плакала и умоляла смилостивиться. С ее босых ступней стекала кровь, капли которой жадно впитывал земляной пол пыточной.
— Зачем давала ты Фуцимановой ту мазь? — в сотый раз слышала Дора.
— Да она же сама ее хотела, чтобы после соития с мужем родить давно желанное дитя, — отвечала Сганелка.
— А какие чары ты использовала, когда готовила эту мазь? Кто дал тебе ее рецепт?
— Безо всяких чар, это же травы, которые можно найти в любом лесу и на любом лугу, их варят с салом и потом мажут этой мазью мужчин, чтобы вернуть им мужскую силу. Никто не давал мне этот рецепт, его знают все, кто хоть немного разбирается в травах, спросите какую ни возьми повитуху или лекаря.
— Какую повитуху? Какого лекаря?
Сганелка ненадолго перестала плакать, но вместо ответа потупилась и покачала головой. Она не знает.
— Ты пользовалась при ее приготовлении трупами детей? Сколько женщин избавила ты от нежеланного плода? Твой ноготь потому столь длинный, что ты протыкаешь им плодный пузырь?
— Не бойся, наш суд справедлив, и мы не алкаем крови. Признайся — и будешь прощена!
Дора видела, насколько Сганелка растеряна. Может, ей надо было признаться, а потом отказаться от своих слов? Тогда бы она избежала испанского сапога и пытки огнем. На обеих ее грудях сбоку виднелись мокнувшие раны от ожогов. Пузыри лопнули, и гной промочил сорочку. Она не могла больше терпеть и подписала все, что ей подсунули. По доброй воле, все, на чем стою и ради чего готова жить и умереть, подписала без всякого давления, потому что в тот день допроса с пристрастием не было. Ее держали под руки, а поскольку писать она не умела, то ее дрожащую кисть вели по белому листу бумаги. Она оставила на нем коричневую полоску засохшей крови из раздробленных больших пальцев.
Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет, а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают! [4] — услышала еще Дора и увидела, как Сганелка удивленно обернулась к ней, охваченная внезапным испугом, ужаснувшаяся, потому что эти слова, слова их Господа, Иисуса Христа, перед которым она ни разу не провинилась, прозвучавшие из уст бурмистра, заключали в себе самую страшную для нее угрозу. А потом внутри у нее что-то дрогнуло, как будто она это вдруг осознала, на костлявом лице вспыхнули вытаращенные от испуга глаза, она открыла беззубый рот, и по комнате, где спала Дора, разнесся нечеловеческий, жуткий крик.
Дора проснулась еще до рассвета, по спине у нее бежали мурашки. Она отодвинула дипломную работу, на которой уснула, включила лампу и при ее ослепительном холодном свете принялась отыскивать путь в ванную. Гостиничный номер был чужим и незнакомым, и это сбивало с толку.
Опять этот сон о процессе над Катержиной Сганелкой. Опять. Который уже раз?
Он снился Доре с тех пор, как в «Подноготной книге городка Бойковице» она нашла записи о ее трагической жизни, оборванной казнью: обвинение в занятиях магией, в колдовстве. Дора узнала тогда, что именно она, Катержина Сганелка, и есть та первая, самая первая в длинной череде ведуний. Несмотря на все старания, глубже в прошлое Доре проникнуть не удалось. Она стояла перед пустым бесконечным безвременьем, куда не вела ни единая ниточка, за которую можно было бы уцепиться. Реестры или поземельные книги отсутствовали, приходские книги, ведшиеся до Тридцатилетней войны, оказались неполными, короче говоря — больше никаких подсказок. Конец. Искать негде.
Но хотя заглянуть уже и впрямь было некуда, Дору не оставляло ощущение незаконченной работы. Интуиция подсказывала, что вовсе не Сганелка была первой носительницей таинственной традиции, секреты которой столетиями передавались от матери к дочери.
Что ж, делать нечего, коли так, то она возьмется за ниточки, вившиеся от Сганелки к ее сестре Куне и к их двоюродной сестре Катержине Мразке, которая спустя пять лет чудом избежала такого же приговора трибунала, оставив на эшафоте Зузку Уржедничку, ту самую, что и затеяла против нее весь этот процесс. И ниточки уводили Дору все дальше, к еще одному бойковицкому судилищу над ведьмами, во время которого от палача из Угерского Брода, наезжавшего в Бойковице для проведения экзекуций, не удалось спастись Катержине Дивокой, одной из внучек Куны. Правда, та, по милости бурмистра, приняла смерть не от пламени костра, а от острого топора.
Закрыв глаза и сосредоточившись, Дора могла услышать свист этого топора, разрезавшего воздух: единственный звук, нарушивший тишину на площади перед бойковицкой ратушей, хотя там яблоку негде было упасть. А потом стон Катержины Дивокой — после неловкого удара кату пришлось зарезать ее. Дора чувствовала, как на ее лбу выступает пот, такой же холодный, как и у палача. Он тек у него под красным капюшоном по вискам, заливал глаза, и их сильно щипало. Пот или слезы, трудно сказать, потому что перерезать горло тому, кого знал с пеленок, ему все же приходилось не каждый день.
Дора помотала головой, чтобы избавиться от этой картины. Опершись руками о раковину, она сонно рассматривала в зеркале свое отражение. Заметила рубцы, оставленные на щеке острым углом диплома. Он впился в ее бледную сухую кожу, выглядевшую куда старше своих лет. Льстили хозяйке разве что каштановые, ниже плеч, волосы. Уже за сорок, а ни единого признака седины. Хотя, подумала Дора, ничего бы не случилось, если бы седина и появилась, все равно ее отсутствие никто не ценит.
Она повернула кран и окатила лицо холодной водой. Ощутила приятную прохладу и то, как к щекам приливает кровь. Взяла с полочки стакан, наполнила его, напилась. Спать больше не хотелось.
Расположившись на кровати, она снова раскрыла черный том. Долистала до главы о Ка-тержине Сганелке и Катержине Дивокой и принялась неспешно переворачивать страницы в поисках иллюстративного приложения.
Гравюры того времени с изображениями допросов с пристрастием. Пытка тисками для раздавливания пальцев. Пытка испанским сапогом. Пытка дыбой. Пытка огнем. На следующей гравюре колдунья натирается перед полетом мазью. И еще: ксерокопия записей о процессе над Катержиной Дивокой 1667 года. В глаза бросился позднеготический курсивный шрифт.
Катержины Дивокой, июня 11-го дня 1667 года в городе Бойковице вынесенный
Катержина Дивока, в сношениях с дьяволом подозреваемая, с которым она заведомыми чарами занимается, допросу с пристрастием подвергнута будучи, призналась в том, что она:
1) После полуночи на кладбище ходила собственноручно части тел некрещеных младенцев отрезать, из коих затем разные снадобья готовила, дабы соседям своим вредить. Это удостоверил Юра, бондарь из Лугачовиц, который ее видел, однажды вечером мимо кладбища из корчмы возвращаясь.
2) Такожде непотребные зелья молодым девицам навязывала, каковые мужчин сума свести должны были, дабы те за ними, как помешанные, бегали. Это удостоверила Марке-та, суконщикова дочь, почтенного члена бойковицкого магистрата, которая любодейные обольщения Дивокой отвергла.
3) Такожде, в своем дому диковинные дела творя, на стол горшок вверх дном поставила, под который травы подложила, а на него водрузила миску, куда вливала нечто через рубаху Талаша, у него с забора стянутую. Все это, сопровождаемое некими заклинаниями, словно она совершала дьявольскую мессу, не что иное, как любовные чары собой являло, из-за которых Талаш к Дивокой против своей воли ходил неотступно, не в силах от нее отвязаться. Это удостоверила Мария Кршестничка, которая все видела, будучи соседкой Дивокой.
