Валентин Азерников - Долгорукова
— Но они же и ваши обстоятельства. И ваши.
— Мои? С какой стати?
— С той, что кто-то ведь тогда хотел причинить вам зло. С моей помощью, винюсь, и всю жизнь буду молить прощения, но этот кто-то ведь и сейчас опасен вам, и даже более, чем тогда, раз тот план не удался... И кто знает, может, сейчас, в эти минуты, делается что-то ещё, чтоб погубить вас? А вас некому защитить.
— Меня есть кому защитить.
— О, нет, вы заблуждаетесь. Если вы думаете, что вас может защитить тот, кто невольно является причиной вашей опасности, вы очень заблуждаетесь. Он слишком высоко, а подлость творится внизу. И я умоляю вас позволить мне защитить вас... Если я не прав, если вам ничего не грозит, тем лучше. Но если хоть в малой степени мои опасения окажутся справедливы...
— То я обойдусь без вас, — перебила его Катя. — И прошу вас никогда больше не приближаться ко мне и не вынуждать меня обращаться к помощи тех, кто сможет меня от этого наверняка уберечь.
— Вы мне грозите?
— Я вас предупреждаю.
— Ну что ж... Тогда и я предупреждаю вас: мы всё равно ещё увидимся. Но если обстоятельства, при которых это произойдёт, вам покажутся ужасными, пеняйте только на себя — я хотел иного...
2 июля 1871 года. Эмс. Вилла «Петит Элизе».
Варя ворвалась в комнату Кати — возбуждённая, помолодевшая.
— Ну, слава Богу, всё решилось.
— Что решилось?
— С концессией. Пусть будет фон Мекк, нам теперь всё равно.
— Что так?
— Он нам даёт те же условия, что и Ефимович — полтора миллиона и акции. Так что можешь ни о чём не просить Государя.
— Но он уже переиграл всё.
— Ну и что? Мы-то в выигрыше в любом случае.
— Но как же так? Я же просила его, унижалась. Да и ему отменить своё прежнее решение...
— Господи, что за нежности. Он же император, что ему стоит сделать такой пустяк.
— Ты неверно судишь о нём. Любому чиновнику нарушить правила — это одно, а Государю...
— Знаешь, дорогая моя, что я тебе скажу. Если ты будешь так понимать своё положение, что ещё и жалеть станешь не себя, а его, ты знаешь, что с тобой будет? Вон пойди погляди на всех этих фрейлин, из бывших «умилений». Без семьи, без детей, без средств к самостоятельному существованию — на казённой милости. Выгони их завтра из Зимнего — куда они денутся, кому нужны? Этого ты себе хочешь? Доживать век в воспоминаниях?
— Александр Николаевич очень добр ко мне и щедр.
— Да, да, слышала. И вижу. Но он на тридцать лет старше, милая, ты это понимаешь? Хорошо, что Господь дал ему счастье быть здоровым до его лет. Но он не вечен. Романовы вообще долго не живут.
— Я не хочу вообще об этом думать, зачем ты?
— Затем, что я люблю тебя и не хочу, чтоб ты повторила судьбу многих.
— У меня своя судьба.
— Особая?
— Особая.
— Ну хорошо бы так. А коли нет?
— Ну, значит, такова Божья воля.
— Ты поговорку знаешь: на Бога надейся...
— Ну, а ты-то сама, что ж ты оплошала?
— Потому что тоже дура была, тоже думала, что всё это вечно и что у меня особая судьба. Вот и додумалась — в приживалках у другой такой дуры хожу.
— Варя, как ты можешь! Ты как сестра мне. Маша даже ревнует, говорит, я с тобой ближе, чем с ней. И верно — разве она знает обо мне всё, что ты знаешь? И не смей говорить так никогда. И думать даже так не смей. Обещаешь?
— Ладно, ладно.
— Нет, обещаешь?
— Ну, хорошо — обняла Варя её, — обещаю. Я хотела сказать тебе, — она шёпотом произнесла это в самое ухо, — ты не будешь против, если я сегодня вечером уйду?
— Нет, конечно, — Катя отстранилась и посмотрела на неё. — А куда, если не секрет?
— А если секрет?
— Да? Ой, Варя, я так рада за тебя. А то мне даже неловко было. Я тут... — она смущённо улыбнулась, — а ты всё одна, да одна. А кто он? Из наших? Или иностранец?
— Наш, наш.
— А кто такой?
— Да сама ещё не поняла.
— Ну ладно, дай Бог тебе. А в чём ты пойдёшь? Возьми моё новое платье. Он тогда положительно не устоит.
5 июля 1871 года. Эмс.
Варя торопилась, шла по парку к видневшейся вдали гостинице. Навстречу ей проехала карета. Вдруг она остановилась, и Варя услышал голос Александра: «Катя!» Она обернулась — из кареты вышел Государь.
— Ах, это вы, Варвара Игнатьевна... Я обознался, думал Катя. Платье, похоже.
— Ах, да, да... я заказала себе такое же.
— На прогулку?
— Да, Ваше величество.
— Ну что ж, желаю приятно провести время.
И карета уехала.
Этой же ночью. Вилла «Петит Элизе».
Варя сидела на постели около Кати. Та была со сна, но, видя, что Варе необходимо выговориться, пыталась прогнать сон.
— ...Он такой странный, — шёпотом почему-то говорила Варя. — Представляешь, не позволил снять платье. Не могла же я сказать, что оно не моё. Ты не сердись, я завтра поглажу, будет как новое.
— Ну и что, Саша тоже иногда...
— Их разве угадаешь. Одному темноту подавай, другому — чтоб все свечи горели.
— Ты у него была?
— В гостинице.
— А который час теперь?
— Заполночь. Я разбудила тебя? Извини.
— Не важно. Я ждала, ждала и... — Катя зевнула.
— А Александр Николаевич не приезжал разве? Я видела его, он ехал в эту сторону.
— У него приём сегодня в честь Бисмарка.
— А я есть хочу — как сто волков. Ты не хочешь за компанию?
— Нет, я поздно ужинала. Думала, ты вот-вот придёшь.
— Ну уж дай погулять от души.
— А он хорош собой?
— Да, очень. Один недостаток — молод. Моложе меня.
— Сильно?
— Вечером ещё ничего, а как днём меня увидит...
— Вздор, ты прелесть как хороша. Завтра же позовём парикмахера. Вы завтра опять встречаетесь?
— Да, вечером. Если я не нужна тебе.
— Нет, нет, иди конечно же. А в другой раз позови его к нам.
— Ты думаешь, удобно?
— Когда Саши не будет.
7 июля 1871 года. Вилла «Петит Элизе».
Варя накрывала на стол к чаю.
— Я пирожных купила, — сказала она Кате. — Будем толстеть.
— Нет, ты знаешь, я пирожные не буду. Саша так неравнодушен к моей фигуре.
— Выпьешь английской соли.
— Ну что за резон: наслаждаться, чтоб потом страдать?
— А, по-твоему, лучше совсем ничего, да? Ни наслаждений, ни страданий?
— Ну, есть другие наслаждения кроме гастрономических.
— Но и страдания при них свои есть тоже. Тебе просто пока везёт, что ты избежала последствий.
— Везёт?
— Конечно, ты знаешь, сколько женщин после родов теряют фигуру или вообще болеть начинают. Ты сейчас для него совершенство — и молода, и хороша. А родила бы... Больная и усохшая у него уже есть.
— Фу, какая ты злая. — Зазвонил колокольчик. — Это он?
— Да, наверное. А где же фрау Минх?
— Я отпустила её до завтра.
— Я тогда открою. — Варя вышла из комнаты.
Из коридора донеслись голоса. Катя у зеркала поправила волосы. В зеркале она увидела, как вернулась Варя вместе с каким-то мужчиной, но разглядеть его Катя не могла — Варя заслоняла его.
— Вот, — сказала Варя, — позволь тебе, Катюша, представить нашего соотечественника. — Варя чуть отошла в сторону, и Катя увидела X. Тот смотрел на её отражение в зеркале, чуть усмехаясь. Катя словно онемела, не решаясь повернуться. Ты чего, Катя? — удивилась Варя.
Катя справилась с собой и повернулась к ним.
— А это моя подруга, — сказала Варя X. — Но раз вы не желаете говорить своего имени... Представляешь, — сообщила она Кате, — упорно не говорит, как его зовут. Икс — говорит. Ну да ладно, а ты тогда К. будешь. Вот ему. Господин X., позвольте представить вас госпоже К. А я тогда буду госпожа В. Вот, и давайте играть в алфавит. Господин Икс, не желаете ли выпить ч.?
— С удовольствием, дорогая В. И ч. и п. они очень аппетитны, — X. поглядел на пирожные. — А я, как вы уже знаете, сластёна.
Варя разлила чай.
— А тебе, моя дорогая К., налить? — спросила она у Кати.
— Нет, спасибо, у меня что-то голова вдруг... Мигрень, верно.
— Вот видите, противный X., как вы действуете на незнакомых женщин — сразу мигрень.
— Я пойду к себе, лягу. Вы извините меня.
Катя обращалась подчёркнуто к Варе. Не дожидаясь ответа, она вышла.
Варя посмотрела на X.
— Вы что, знакомы с ней?
— Нет, отчего ты так решила?
— Как-то странно она себя вдруг повела.
— А я всегда так на женщин действую: или сразу нравлюсь, или сразу мигрень.
