Валентин Азерников - Долгорукова
Валентин Азерников - Долгорукова краткое содержание
Долгорукова
Валентин Азерников
ХРОНИКА ЛЮБВИ И СМЕРТИ
Если бы княжна Екатерина Долгорукова знала, к чему приведёт её «нет», сказанное в апреле 1865 года одному поклоннику, и «да», сказанное год спустя другому, если бы она могла предвидеть, что следствием её выбора станет перемена исторического пути России, может, тогда, испугавшись за её судьбу, она и поменяла бы местами эти слова. А может, и нет — ведь ей было тогда всего восемнадцать лет, а одним из двух поклонников был император Александр II.
Вот хроника этих событий. О них мало кто знал тогда, немного знают и теперь: личная жизнь первого лица России во все времена считалась государственной тайной...
Автор
3 апреля 1865 года.[1] Санкт-Петербург. Дом князя Долгорукова на Бассейной.
Михаил Долгоруков рывком отворил дверь в комнату своей сестры и с порога произнёс чуть с придыханием:
— Катя, свершилось! Просил твоей руки.
Катя пожала плечами:
— Ну и что? Подумаешь...
— Что значит подумаешь? — возмутился Долгоруков. — Как это подумаешь? Ты год уже думаешь. Год он вокруг тебя ходит, ты его положительно обнадёживала, а теперь, когда всё готово благородно разрешиться, — подумаешь...
— Но ты же сам говорил: он беден, не знатен, говорил ведь?
— Ну и что, что говорил? Когда я говорил? Год назад, когда казалось, что от женихов отбоя не будет? А ты распугала их всех. Хорошо, хоть один удержался.
— Не я их распугала, Миша, не я, ты сам это понимаешь, а наше положение. Они как узнавали, что за мной, кроме пенсиона, ничего нет...
— Как нет? Как нет? А княжеский титул? А имя Долгоруковых? А твоя красота? Это ли не приданое. Да они просто болваны все, они ещё локти кусать себе будут, когда поймут, что упустили.
— А когда они это поймут?
— Скоро. Вот начнёшь блистать в свете...
— Значит, Васеньке ты решил отказать?
— Как? Почему?
— Ты же говоришь — блистать. А у него блеску — только что от мундира, третий год, поди, носит.
— Мундир — дело наживное. Если выхлопотать ему приличную должность...
— Миша, не надо. Я разве не понимаю, что я тебе обуза...
— Катя, полно...
— Да понимаю вполне. И что ты для меня, для всех нас как родитель — всё понимаю. Но ты только потерпи ещё чуть-чуть, ладно? Я вот истинно чувствую, что-то должно случиться, что-то хорошее. Мне сон виделся нынче. Будто я вся в кружевах, в белых, и на берегу моря... И пенный прибой тоже как кружево... И облака лёгкие такие, пенистые, тоже кружевные... И рядом чайки парят... И я тоже, представляешь, раскидываю руки и чувствую, что вот-вот взлечу... — Катя замолчала, всматриваясь во что-то внутри себя.
— И что? — не выдержал Долгоруков. Катя очнулась:
— Дуняша кофей принесла. Всё испортила.
— Кружева, говоришь? Надо бы у Сильвии справиться, что это значит? У неё сонник есть, итальянский, там все сны описаны. — Он погладил её по плечу. — Ну ладно, кружевная моя, так что Василию Александровичу скажем?
— Что? Чтоб карьерой озаботился.
— Знаешь, это ты ему сама скажи. Он вот велел передать тебе, что будет ждать твоего ответа завтра днём в Летнем саду, сказал, ты знаешь — где. Знаешь?
— Да как не знать, коль он там меня совсем заморозил. Нет, чтобы в концерт пригласить или в театр, а он всё свежим воздухом угощает. Ладно, так уж и быть, пошлю Дуню с запиской.
— Это неблагородно, Екатерина. Он же предложение тебе сделал.
— Мне? Он тебе его сделал.
— Фу, что за вздор ты несёшь. Опять на тебя нашло. Сходи, не убудет тебя.
— Не пойду, холодно.
4 апреля 1865 года. Летний сад.
Катя с Дуняшей шли по аллее Летнего сада. Он был ещё в снегу. Они подошли к бюсту Афродиты. Катя осмотрелась.
Может, они греться куда зашли? — предположила Дуняша.
— Его счастье, что я уже решила отказать ему, не то теперь непременно передумала бы. Ладно, пошли, давай ещё круг сделаем, не мёрзнуть же тут.
Они снова пошли по саду. На пересечении с боковой аллеей Катя остановилась, достала из кармана две конфеты, одну протянула Дуняше.
— Спасибо, барышня, у меня зуб. — Дуняша приложила руку к щеке.
Катя пожала плечами и, развернув конфету, собралась было положить её в рот, как вдруг услышала за спиной мужской голос:
— Здравствуйте, милая княжна.
Катя обернулась — перед ней стоял улыбающийся Александр II. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу генерал-адъютант Тотлебен[2].
Катя, смутившись, уронила конфету в снег и присела в поклоне.
— Ваше императорское величество...
— Не помешаю столь сладкому времяпрепровождению? Я не знал, что вы сластёна, в следующий раз непременно захвачу конфеты. Вы часто гуляете здесь?
— Нет, Ваше величество. То есть да, часто. — Катя заметно волновалась.
— Что ж мы не встречались тут прежде? Как жаль, — он ласково смотрел на неё, она молчала. — Как вы поживаете после Смольного? Не скучаете?
— Да, Ваше величество. То есть нет.
— Сколько же мы не виделись? Полтора года почти. Вы ещё более похорошели. А как сестра ваша? Её Мария зовут, верно?
— Да, Ваше величество.
— Вот видите, помню. Впрочем, что же мы стоим тут. Давайте пройдёмся немного. — Александр взял Катю под руку и повёл в боковую аллею.
Следуя за Александром, Катя обернулась и увидела своего жениха, который стоял поодаль, не смея приблизиться. Увидев, что она на него посмотрела, он заулыбался и поклонился ей.
Александр тоже обернулся.
— Это ваш знакомый?
Катя чуть помедлила.
— Нет, Ваше величество.
— Он вам поклонился.
— Разве мне?
— Мне так не кланяются, — Александр чуть усмехнулся. — Расскажите мне о себе. Как вы живете после Смольного? Есть ли у вас жених? — Катя покачала головой. — Что так? — Катя пожала плечами. — Наши аристократы, верно, ослепли все. Надо издать указ об обязательном ношении очков всеми холостяками. — Он поглядел сбоку на Катю. — Надеюсь, вы не очень переживаете их близорукость, княжна Долгорукова? — Катя улыбнулась его шутке, но робко. — Не переживайте. Как только вы захотите выйти замуж, скажите мне — у вас не будет отбоя от женихов. Я ведь помню, что обещал вам найти достойного избранника, а я имею привычку исполнять все свои обещания. Хотя, не скрою, мне бы не хотелось, чтобы вы с этим спешили. Вам ведь всего...
— Восемнадцать, — подсказала Катя.
— Ну... Вы уж определённо взрослая барышня. Вам следует больше выезжать. Я после Смольного ни разу не видел, как вы танцуете. Что же вы нас лишаете такого удовольствия.
— Мой брат...
— Да, да, понимаю. Недавно женился, не до того... Но всё равно попеняйте ему, он не должен скрывать такую драгоценность от наших глаз, это эгоистично. Скажете? — Катя кивнула. — А в субботу вы будете в опере? — Катя пожала неопределённо плечами. — Я всё же буду надеяться, что увижу вас там. Впрочем, мы можем увидеться и до субботы, зачем же ждать так долго. Вы согласны? Если вы завтра придёте сюда в это же время... Вы придёте?
— Не знаю.
— Я помню наши встречи в Смольном, и если бы они имели продолжение... — Александр дотронулся до её руки. До завтра.
Катя присела в поклоне.
Василий, топтавшийся всё это время на соседней аллее, увидел, как Государь вышел из сада, сел в поджидавшую его коляску и уехал.
Катя шла навстречу Василию, не глядя по сторонам, взволнованная происшедшей встречей и буквально налетела на него.
— Ой, вы... Напугали же вы меня.
— Катя, вы знакомы с Государем?
— Как видите.
— Я не знал.
— А если б знали — что тогда?
— Что тогда? Я бы, может, с большей надеждой смотрел на наше будущее. Вам Михал Михалыч сказали?
— Сказали мне Михал Михалыч.
— Могу ли я, любезная Екатерина Михайловна, надеяться на благоприятное ваше решение?
— Нет, Василий Александрович, не можете. Пока не можете.
Василий даже остановился.
— Как же так, Катя? Михал Михалыч сказал, что...
— Ну вот Миша так сказал, а Его величество по-другому. Не советовал спешить.
— Вы... Вы говорили с ним о нас?
— О нас? Нет. То есть да.
— И он вник? В столь ничтожное для Государя обстоятельство? Вы разыгрываете меня.
— Вы не хотите пригласить меня в субботу в оперу?
— В субботу? В оперу?
— Вы что, Вася, плохо слышите? Вам всё по два раза говорить надо?
— Нет, я слышу. Просто я... Конечно, я постараюсь. А что дают в субботу?
