Странник века - Неуман Андрес Андрес

Друзья вышли из таверны. Шагая рядом, они пытались сменить тему, на что-нибудь отвлечься, и так до тех пор, пока не остановились на углу улицы Старого Котелка. Здесь они встретились глазами. Вздохнули. Кивнули одновременно. Пообещали писать. Снова вздохнули. Ханс сделал шаг вперед и раскрыл объятия. Альваро отступил назад. Нет, лучше не надо, сказал он, хватит. Не могу я, серьезно. Хватит с меня того, что завтра придется одному возвращаться в эту чертову таверну. Давай сделаем вид, что завтра встретимся, как обычно. Вот так. И все. Я пошел домой. Спокойной ночи. Que descanses, hermano [168].

Альваро поднял руку, развернулся и исчез за поворотом.

Он ударил себя по щекам ледяной водой и сам же вздрогнул. Затем побрился перед разбитым зеркальцем акварельной картинки. Порезался в двух местах. Ему хотелось верить, что ночью он немного поспал, но не проходило ощущение, что до рассвета он что-то тихо говорил.

Одежду пришлось утрамбовывать, книги втискивать плотнее, бумаги складывать в несколько раз. Наконец удалось закрыть все крышки. Ханс огляделся вокруг, проверяя, не забыл ли чего. Под кроватью, среди клочьев пыли, пестрела какая-то тонкая тряпица, которую он принял за носок, но это оказался совершенно неожиданный предмет: в руках он держал ночную сорочку Лизы. Он расставил по стенам стулья, подровнял канделябры, прикрыл ставни, и сразу же оконные створки разлиновали крыши соседних домов. Ханс вытащил в коридор чемодан, сундук за обе ручки, остальные пожитки. Сундук показался ему еще более тяжелым, чем в день приезда. Оборачиваться на пустую комнату он не стал. Просто вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

По дороге к лестнице он чудом не налетел на елку: накануне вечером ее здесь вроде бы не было. Весь багаж он оставил на лестничной площадке. Спустился вниз и застал госпожу Цайт уже облаченной в рабочую робу, подвязанной фартуком, в разгаре кипучей деятельности. Завтракать? спросила она, держа в каждой руке по ведру грязной воды. Спасибо, только кофе, ответил Ханс. Как это «только»? осекла его хозяйка, собираетесь отправиться в путь на пустой желудок? ничего не выйдет! а ну подождите! Госпожа Цайт поставила ведра (две грязные тряпки зашевелились в мыльной воде, как осьминоги) и вышла на кухню. Затем она снова появилась с двумя свиными колбасами, головкой сыра и глиняным горшком, обвязанным салфеткой. Возьмите, приказала она Хансу, и питайтесь как следует. Сейчас подойдет муж и поможет вам с вещами.

Физиономия господина Цайта краснела, надувалась, поблескивала, выталкивала воздух со свистом, как воздушный шар. Пока они спускались по лестнице, Хансу казалось, что хозяйское пузо, передавленное свертками и расплывшееся по ним сверху, добавляло тяжести его поклаже. Они составили все вещи за конторкой. Господин Цайт рухнул на стул (дрожащий, с провисшей, как гамак, спиной) и раскрыл гроссбух. Сегодня понедельник, неуверенно объявил он. Ханс протянул ему кошель с монетами. Хозяин развязал кошель и вопросительно взглянул на Ханса. Чаевые, пояснил Ханс. Это лишнее, сказал господин Цайт, но я не из тех, кто отказывается. Скажите, спросил Ханс, а Лиза дома? Только что ушла, ответил хозяин, повела Томаса в школу, ей что-то передать? Нет, нет, заколебался Ханс, спасибо, ничего.

Чтобы убить время до назначенного возницей часа, Ханс в последний раз обошел Вандернбург. На улицах пахло грязью, хлебом и мочой. В магазинах и лавках уже заскрипели решетки. Рассвет подтопил ночную наледь. Ханс прогулялся по Стрельчатой улице, миновал церковь, обошел Рыночную площадь, постоял на углу. Он заметил нищего, тот шел, пиная ногами воздух, чтобы размять затекшие члены. Хансу показалось, что это Олаф. Он окликнул его. Нищий обернулся: это был не он. Извините, сказал Ханс, вы помните шарманщика, который играл здесь, на этом месте? Какого еще шарманщика, буркнул нищий и пошел дальше.

Ханс взглянул на часы Ветряной башни. И медленно побрел обратно на постоялый двор. Только оказавшись перед дверью, он с удивлением сообразил, что ни разу не сбился с пути. На двери дрожал рождественский венок.

Ветер — это борона, подъемный блок, рычаг, ветер всё знает, полирует земную поверхность, бегает повсюду, всюду чужой, приближается и принимает определенные формы, очерчивает пояс вокруг Вандернбурга, позволяет себе обрушиться вниз, фланирует между крышами, оголяет трубы, будит фонари, царапает стены, скользит по ним со свистом, раскидывает снег, присаживается на порогах, стучится в двери, вертится, кружит, снует по переулкам, летит на площадь, на площади пустынно, мостовая скользит, рождественские прилавки еще не готовы, из барочного фонтана сочится нечто вроде ледяного крошева, ветер стряхивает его и разметает, делает резкий вираж, ускоряется, уносится вверх, словно по откосу, карабкается на башню, земля внизу мельчает, козырьки крыш вибрируют, сама башня невозмутима, но не заключенное в ней время, оказавшись в ловушке, оно кашляет в механизме часов, и ветер развлекается тем, что трясет флюгер, заставляя его повернуться в другую сторону, проделывает пару кругов, с силой вытягивается вверх, выбрасывается наружу, падает по параболе, уходит в штопор, обрушивается на крышу экипажа, немного тормозит его ход, отскакивает и ползет между каменными плитами, гудит на заднем дворе городского совета, на Рыночной площади пусто или почти пусто, бродит только собака, обнюхивает прилавки, черная собака с треугольными ушами, с подвижным хвостом и внимательной мордой, ветер прикасается к загривку Франца, лохматит его хвост, Франц поднимает голову, в животе у него урчит, он спешит дальше, покидает площадь, рыщет возле чьих-то дверей, копает лапами землю, что-то находит в разных местах, ошметки жира, шелуху, подгнивший фрукт или кость, теперь он глядит веселее, любопытствует там и тут, поворачивает за угол, пересекает Стрельчатую улицу и, пробегая мимо церкви Святого Николауса, мимо ее кривого фасада, готового сию минуту рухнуть, задерживается, чтобы обильно его обмочить, стена впитывает в себя часть мочи, Франц продолжает путь, исчезает из виду, остаток мочи сохнет на ветру, ветер вытирает стену, разбегается по разным лестничным пролетам, обнимает портик, вылизывает арки, проникает под железную дверь, катится по центральному нефу, заставляя дрожать свечи и масло в лампадах, кружит по боковым нефам, налетает на лавки, ознобом пробегает по спинам ранних пташек, одна из прихожанок ежится, подносит руку к груди и теребит свои четки, госпожа Питцин шевелит накрашенными губами, под глазами у нее синяки, она молится и молится, в то время как другая спина, покостлявей, читает те же молитвы в голос, госпожа Левин выразительно интонирует, расставляет акценты, смакует каждую фразу, ветер сворачивает к алтарю, протирает распятие, канделябры, выстуживает ангелам ноги, а в это время в ризнице, по другую сторону алтарных украшений, отец Пигхерцог опоясывается цингулумом, открывает дверь, и, едва она оказывается открытой, внутренний воздух сталкивается с ветром, и, словно отброшенный поршнем, ветер отскакивает назад, проскальзывает под дверью, снаружи распадается на части, и на какое-то время воздух над Вандернбургом замирает в неподвижности, дым из печных труб выпрямляется, оконные стекла обретают покой, белье на веревках отдыхает, но лишь до тех пор, пока ветер не находит все свои части, не собирает их воедино, после чего крепчает и снова ска-чет по лестницам, берет высоты, покоряет церковь, ломает шпиль на башне, трясет колокольню, пролетает несколько улиц и слабеет, смягчается, струится по балконам, изливается каплями, смешавшись с водой из цветочных горшков, делит себя на пряди, одна из которых ползет по земле, бродит по Стекольному проезду, извивается между лошадьми, колесами и ногами, избегает витрин, не появляясь в их отражениях, облизывает вход в кафе «Европа», пропитывается запахом шоколада, медлит у двери, за которой Альваро сидит у стола, опершись локтями на экземпляр «Газеты», он всю ночь не спал, давно уже здесь и, не читая, смотрит в стену, ветер летит дальше, спешит вперед и на следующем перекрестке сталкивается с остальными своими частями, кружит на месте, раздается в объеме, пересекает улицу Старого Котелка и через заднюю дверь проникает на постоялый двор, подметает коридор, врывается в комнаты Цайтов, заглядывает в детскую, трогает игрушки Томаса, обнаруживает Лизу со свечой под кроватью, где она занята тайной учебой и чтением по слогам из тетради, пока на другом конце комнаты трещат дрова, ветер ныряет в дымоход, преодолевает его и вылетает к белесому небу, гибко вытягивается над центром города, опирается на рыночную башню, обматывается вокруг нее, как лассо, крутит флюгер и прокладывает диагональ до Оленьей улицы, дверные молотки на воротах Готлибов, лев и ласточка, готовы ударить по толстой древесине или даже незаметно ударяют, вибрация передается на галерею, в каретный сарай, в заледеневший сад, верхушка ветра уже забралась наверх, наверху господин Готлиб спит и не желает вставать, Бертольд не утруждает себя уговорами, Петра проклинает еду, которую готовит напротив пяти колокольчиков, ведущих в пять комнат, оборудованных устройством для вызова прислуги, а на последнем этаже Эльза без особого запала листает учебник английского языка, в последнее время у нее мало работы, этажом ниже настенные часы ждут, чтобы кто-нибудь завел их пружину, в гостиной все кажется неподвижным, но шторы цвета берлинской лазури все-таки шевелятся, они изгибаются, образуют складки от проникающего через неплотно закрытую раму ветра, его порывы выбрасывают немного пепла из мраморного камина, на каминной полке скучают позолоченные статуэтки и бесполезные цветы, по одну его сторону, между семейными портретами, копиями Тициана, трактирами и сценами охоты, скромно красуется картина с изображением путника, уходящего в лес, в заснеженный лес, похожий на сосновую рощу, в которой и сейчас дует ветер, прокладывая путь между камнями холма, между скелетами тополей и замерзшей лентой Нульте, между иглами сосен и входом в пустую пещеру, ветер проникает во всё и всё покидает, покидает гладкие, белесые поля, посевы озимых, застывшие пастбища, стада овец, начавших ягниться наперекор зиме, он покидает огороженные участки, на которых крестьяне закапывают корни, покидает лопасти ветряков, текстильную фабрику, красящую воздух, стертые тропинки, главную дорогу, огибающую Вандернбург с востока вместе с немногими дилижансами, спешащими на север, в сторону Берлина, или, может быть, на юг, в сторону Лейпцига, покидает дорогу, ведущую к мосту, на которой стоит с двумя чемоданами Софи, придерживая от ветра капор, и ждет ближайшего экипажа, с двумя чемоданами, заполненными одеждой, бумагами и сомнениями, а вдали, очень далеко отсюда, ветер впрягается в карету Ханса, который едет неизвестно куда со своим сундуком, трясущимся на брезентовой крыше, придавленным парусиной, веревками и снегом, Ханса, который везет в ногах деревянный ящик с шарманкой, Ханса, который расчищает рукавом окошко, открывает его, выглядывает наружу и чувствует, как его приветствует ветер.