Странник века - Неуман Андрес Андрес

Ханс и господин Готлиб присматривались друг к другу. Хозяин дома пытался угадать истинную причину неожиданного визита, а посетитель пытался выяснить, получила ли огласку новость о его аресте и столкновении с Руди. Ни одному из них не удалось прийти к какому-либо выводу. Хотя оба заметили друг в друге перемены: всегда гостеприимный господин Готлиб держался сухо и раздраженно, а Ханс выглядел нервозным и не таким элегантным, как обычно. Откуда у вас царапины на щеке, господин Ханс? спросил господин Готлиб, не позволяя ни малейшему намеку просочиться сквозь усы. Кошка, ответил Ханс, на постоялом дворе полно кошек. Да, сказал господин Готлиб, с кошками никогда не знаешь. Этим, согласился Ханс, они похожи на людей. Золотые ваши слова, сударь мой, с серьезным видом кивнул господин Готлиб, золотые ваши слова.

Ханса отнюдь не выпроваживали, но и чаю не предложили. Когда он собрался уходить, господин Готлиб попро-сил его секунду подождать, сходил в кабинет и вручил ему диптих, украшенный изящными арабесками. Пришлось сделать их именными, сказал господин Готлиб, покусывая трубку, слишком много намечается гостей. Увидев отпечатанные имена сочетающихся браком, Ханс почувствовал, что внутри у него все сжалось. Уже направляясь к двери, он обратил внимание на декоративную вазу, в которой Софи составляла букеты: букет был лиловый.

Ханс оставил позади Оленью улицу и на Рыночной площади встал в очередь за экипажем. Пока он ждал, мимо него, покачивая пузом, проковылял господин Цайт.

Хозяин постоялого двора семенил с большим трудом: он спешил забрать сына после урока катехизиса. С церковного крыльца с ним поздоровался дьякон. В это время сын господина Цайта выписывал пируэты под портиком церкви. Как только господин Цайт начал подниматься по ступенькам, дьякон растворился в сумраке храма. Почти в ту же секунду на его месте возник отец Пигхерцог.

Дай Бог тебе доброго дня, вымолвил священник, как поживает твоя супруга? Мое вам почтение, святой отец, поклонился господин Цайт, все хорошо, премного благодарен. Я рад, сын мой, заулыбался отец Пигхерцог, здоровье семьи — это наша главная благодать. Раз уж ты здесь, я хотел спросить тебя, а как там твой постоялец? Который? не понял господин Цайт, а! этот? хорошо, хорошо. Ничего особенного. Ложится поздно, спит до обеда. Целыми днями читает в своей комнате. С ним никакого беспокойства. Ты разве не видишь, что он безбожник? спросил священник. Я мало что вижу, отец мой, пожал плечами господин Цайт, старею, надо полагать, помаленьку. Единственное, что я подмечаю, знаете ли, это талеры и гроши, ведь их всегда можно пощупать рукой. Не знаю, еретик ли господин Ханс. Но, коли вы так говорите, святой отец, у меня сомнений нет. Однако платит он исправно, этого никто не может отрицать.

За весь день шарманщик не оторвал головы от тюфяка. Лоб его был залит потом. Есть он не хотел. В присутствии Ханса старик немного оживился. Увидев, что хозяин шевелится, Франц бросился вылизывать ему бороду. Говоришь, кхэ, лиловые? Огромный букет, кивнул Ханс. В таком случае, сказал шарманщик, опять роняя голову на тюфяк, тебе незачем о ней беспокоиться, кхэ, такие цветы выбирает спокойное сердце, а знаешь, что мне сегодня снилось? так странно! кхэ, целая толпа безруких мужчин. И что они делали? спросил Ханс, промокая шарманщику лоб. Это и есть самое удивительное, ответил старик, они меня приветствовали!

Субъект в черной шляпе снимает с вешалки длинное пальто. Некоторое время держит его перед собой за лацканы, как охотник, разглядывающий дичь. Сегодня ему почему-то тошно, и странно сосет под ложечкой. Он вешает пальто на место. Согласно установленному ритуалу, перед выходом он разминает руки и ноги. Медленно. Быстро. Медленно. Быстро. Ткань панталон приподнимается от эрекции. Он вздыхает. Снимает шляпу. Ищет в полутемной комнате муслиновый носовой платок. Искать трудно: без очков, не позволяющих надеть маску, он видит с каждым днем все хуже. Наконец платок найден среди его новых стихов. Он расстегивает панталоны. Засовывает руку в нижнее белье. Извлекает пенис. Механически мастурбирует, думая о чем-то своем. Это лишь обыкновенная потребность, которую необходимо удовлетворить, чтобы сохранять спокойствие и терпение, пока он будет ждать. А еще это помогает предотвратить или хотя бы сократить столь неприятные ему поллюции на утро после совершенного дела. Он выплескивает сперму в центр платка. Осторожно складывает его вчетверо. Приводит в порядок одежду. Бросает платок в корзину с грязным бельем. Моет руки с большим количеством мыла. Заодно подстригает ногти. Освежает лицо холодной водой, чтобы обострить рефлексы. С досадой улавливает исходящий от головы легкий запах медвежьего жира. Смачивает голый череп одеколоном. Глотает три половинки помидора, приготовленные на тарелке. Стимулирующим эффектом помидора пренебрегать нежелательно. Затем ополаскивает рот. Снова моет руки. Возвращается к вешалке. Повязывает шарф. Надевает шляпу. Застегивает пальто. Проверяет содержимое карманов: нож, маска, веревка, перчатки. Вздыхает. Думает о Фихте. Протирает глаза. Выходит из дома, игнорируя жжение в желудке. Дверь закрывается; на одном из крючков вешалки смутно белеет украшенный буклями парик.

Herein! клацнул зубами комиссар, открывая ящик стола и извлекая из него срочное донесение, только что доставленное ему конным постовым.

После нескольких секунд преднамеренной задержки, будто специально подстроенной для того, чтобы разжечь нетерпение комиссара, в кабинет вошли оба лейтенанта Глюка. Они шагали чинно, наслаждаясь тем, что на них смотрят. Их сопровождали два жандарма, вооруженные серьезней, чем обычно. Между лейтенантами и жандармами шел со связанными за спиной руками бледный и безучастный профессор Миттер.

В течение получаса профессор Миттер выслушивал подробный отчет лейтенантов и предъявленные ему обвинения. На вопросы комиссара он отвечал односложно. Даже почти не моргал. Губы его подергивались от едва сдерживаемого смеха. Словно сквозь сон доносились до него голоса поймавших его людей. Он слышал, как молодой лейтенант рассказывал, что в квартире злоумышленника (профессор не сразу понял, о ком идет речь, и его развеселил примитивный чиновничий жаргон: «злоумышленник»!) среди прочих инкриминирующих вещдоков («вещдоков!», скривился профессор, какая дикость!) они обнаружили и изъяли коллекцию венецианских масок и набор стальных прусских ножей. Он слышал, как старый лейтенант (тот выражался вразумительнее и, как заметил профессор, имел склонность к естественной лексике, избегая по возможности казенных оборотов) достаточно точно описал его modus operandi [166] (хотя сей чин не употребил, конечно, выражения «modus operandi», да и знакомство с латынью вряд ли входило в список его добродетелей). Он слышал, как молодой лейтенант перечислял (а скорее неуклюже пытался оправдаться) те трудности, которые мешали им сделать выбор среди последних подозреваемых и которые возникли из-за уловок и отвлекающих маневров преступника (профессор позволил себе иронично похлопать глазами: иные из перечисленных уловок ему и в голову не приходили!). И также слышал его слова о том, что, сопоставив все нападения, они выяснили: только одно из них пришлось на пятницу, в августе. И что именно это обстоятельство остановило их выбор на преступнике, чьи привычки они к тому времени уже изучали, в том числе знали о его визитах в Салон Готлибов, который был закрыт только в летние месяцы (прекрасно! возразил про себя Миттер, но разве не подозрительнее было бы пропустить какую-нибудь пятницу в Салоне?). Он слышал, как старый лейтенант уточнил, что одной из причин их сомнений была изрядная резвость, которую ряженый проявлял на коротких дистанциях и которая поначалу казалась им несовместимой с возрастом профессора (примем эту апорию, мысленно съехидничал профессор, за своеобразную похвалу). Он услышал, как молодой лейтенант прокомментировал, что хорошая физическая форма поименованного (Боже праведный! «поименованного»!) их действительно удивила, но что в конце концов они узнали о его пристрастии к физическим упражнениям и здоровому образу жизни. Он слышал, как старый лейтенант добавил, что в ходе расследования одна маленькая улика стала решающей: запах жира, точнее, запах медвежьего жира, который как минимум две жертвы уловили сквозь благоухание его одеколона. До этого момента, продолжал лейтенант, подозреваемых было несколько. Когда мы убедились в том, что речь идет о медвежьем жире, об этом доморощенном средстве от облысения, нам стало ясно, что мы ищем недовольного своей лысиной лысого (что за кретинская тавтология! мысленно возмутился профессор, какой же лысый доволен своей лысиной?), а этот человек, господин комиссар, никогда не выходил из дома без парика. Можно сказать, что он пал жертвой собственного кокетства.