Странник века - Неуман Андрес Андрес

Сначала его удивило, что надзиратель так настойчиво навязывает ему ужин. Даже недобрые шутки тюремщика (на казнь и то отправляться веселей, прокомментировал тот, ежели не на пустой желудок) Ханс счел забавными. Он жадно съел соленый хлеб, кусок сала и сосиску. Позднее ему с неожиданной предупредительностью был предложен еще один кусок соленого хлеба. Вскоре он понял причину такой заботы: надзиратель получил приказ не давать ему воды. Ничего личного, сказал он, и не нойте: могло быть гораздо хуже. А вы что думали? что мы вас свяжем? будем бить? подвесим за ноги? Не будьте идиотом. У нас принято экономить силы. Помучайтесь жаждой целый день. Или же подписывайте показания и ступайте себе восвояси.

Среди ночи Ханса разбудил судебный исполнитель, колотивший дубинкой по прутьям решетки. Непрерывно прихлебывая воду и специально расплескивая ее по сторонам, он требовал, чтобы Ханс подписал письменное признание в подстрекательстве и организации общественных беспорядков в обмен на немедленное освобождение. Каждый раз, когда Ханс отказывался, чиновник оборачивался к тюремщику и восклицал: «нет! ты видел?», «ты понимаешь?», «что ты на это скажешь?». Тюремщик отвечал: «говорят, он в Йене учился», «весь из себя важная цаца» и прочее в том же духе. Если Ханс ссылался на закон или требовал адвоката, чиновник, смеясь, повторял: «адвоката!», а тюремщик комментировал: «какая прелесть!»

Раздраженный упрямством заключенного (в душе уже порядком напуганного), судебный исполнитель, прежде чем уйти, сказал: Законы, говоришь? ты мне будешь толковать про законы? так я тебе напомню, как работают законы! Фриц Рейтер два года просидел в тюрьме за демонстрацию черно-красно-желтого флага. Арнольда Руге приговорили к пятнадцати годам по подозрению в принадлежности к подрывной организации. Некоторые из твоих приятелей в тюрьмах покончили с собой. Другие умоляют отправить их на каторжные работы, чтобы получить возможность пить воду и видеть солнце. В Граце закон не запрещает калечить заключенных. И не только там. Если ты вдруг не в курсе, то в нашем княжестве допускается казнь топором. Крестьянам, которые воруют, отрубают головы. И многие платят по восемь грошей, чтобы на это посмотреть. И правильно делают. Назидательное зрелище. Не знаю, доходчиво ли я объяснил. Это и есть закон. Это и есть реальность, сукин ты сын! Спокойной ночи.

Придя наутро будить Ханса, надзиратель застал его без сна. Через решетку в камеру заползал свет, густой и маслянистый, как бульон. Молоденькому капралу поручили проводить арестанта к комиссару, который так и не снял с себя вчерашней одежды или надел сегодня утром ту же. Ну что? успокоился ли, чужак? поприветствовал его комиссар, удалось ли ему собраться с мыслями? готов ли он оформить документы? Охваченный страхом, раздираемый сомнениями, Ханс снова отказался подписывать показания. Комиссар велел отправить его обратно в камеру. У задней стены куба Ханс беззвучно поплакал. Через несколько минут тюремщик открыл решетку и выпустил его на волю.

Ханс растерянно вышел из участка. На углу улицы Шпоры его поджидал Альваро. Наконец-то! воскликнул он, затянулось все это, однако! Как тебе удалось меня вызволить? обнял его Ханс. Очень просто, ответил Альваро, внесением залога. О! но разве это было возможно? удивился Ханс. Причем в весьма умеренной сумме, кивнул Альваро, а что? тебе об этом не сообщили? Угадай! вздохнул Ханс, и что же они тебе сказали? Я пришел с самого утра, объяснил Альваро, и мне объяснили, что нужно дождаться, пока составят протокол.

Понурив головы, они прошли Гончарную улицу, зигзагами приближаясь к кафе «Европа». Ну ладно! хлопнул Ханса по плечу приятель, как ты себя чувствуешь? Превосходно, hombre! [165], ответил Ханс, они всего лишь хотели меня припугнуть. И своего добились! улыбнулся Альваро. Отчасти, кивнул Ханс.

За второй чашкой кофе его сонливость уступила место тому лихорадочному просветлению, которое снисходит на всякого, проведшего бессонную ночь. Ханс рассказал Альваро об избиении на Королевской улице, о допросе, о переводе в тюремную камеру, о разговоре с судебным исполнителем. Болит? кивнул Альваро на его распухшую скулу и покрасневший нос. Ханс собрался ответить, но тут его внимание привлекли два игрока в глубине зала: под стук бильярдных шаров Руди одарил его саркастической улыбкой. Смотри, кто тут у нас, пробормотал Ханс, отводя глаза и понимая, что отводит их в страхе. Сбесившийся барчук! проворчал Альваро, пойду уведомлю его, что сегодня в восемь жду его на мосту: посмотрим, как у него обстоят дела с чувством чести! Не геройствуй! сказал Ханс, закажи лучше себе успокоительного чаю. А я говорю, что вызову его на дуэль, не унимался Альваро, а тебе… да отпусти ты мою руку! отпусти же! Хансу удалось утихомирить друга. И даже без особых усилий: тому совсем не нужны были неприятности с Вильдерхаусами. Когда друзья собрались уходить, официант сообщил им, что их счет оплачен Руди.

Едва он вошел, хозяин с несвойственной ему прытью выскочил из-за конторки. Сегодня уже четверг! озабоченно приветствовал он Ханса. И, обхватив живот, как мешок с фасолью, добавил: Утром к вам заходили жандармы (что? перепугался Ханс, и вы это допустили?), помилуйте! у них штыки! я попытался им помешать, но они, представьте себе! пошли обыскивать ваш номер (черт! воскликнул Ханс, хватаясь за голову), правда, мне удалось шепнуть Лизе, чтобы она перетащила ваш сундук в пятый номер, который нынче пустует. Нет, оставьте ваши благодарности! Вы все-гда исправно платили. А постоялец, сударь мой, это всегда постоялец.

Ханс взбежал по лестнице так быстро, как только мог. На лестничной площадке он столкнулся с Томасом, но мальчишка, как кот, проскользнул у Ханса между ног, дернул его за штанину и кубарем скатился вниз.

Ханс вошел в свою комнату и огляделся. Стулья были перевернуты, половина матраса свисала с кровати, кругом валялись выброшенные из раскрытого чемодана вещи, корыто переместилось в другой угол, бумаги на столе были перерыты, а дрова из печи вывалены на пол. Он внимательно осмотрел каждую вещь и убедился, что жандармы не унесли ничего важного, кроме денег, которые хранились у него в носке, в чемодане. Серьезно пострадала только акварель, он подобрал ее с пола, но зеркальце было вдребезги разбито. Выглянув за дверь и убедившись, что там никого нет, он перешел в соседний номер, где под кроватью с облегчением обнаружил свой сундук, загороженный несколькими метлами и глиняными тазами, которые Лиза нагородила там для маскировки.

Через несколько часов, после хорошей ванны, обеда и непродолжительного сна, Ханс пошел искать экипаж, чтобы ехать в пещеру. Франц, почти весь день проведший у постели хозяина, встретил гостя с тем же восторгом, с каким часовой встречает смену караула. Шарманщик заметно сдал. Он весь горел, глаза его запали. Глаза болят, кхэ, сказал старик, и какой-то морок, кхэ, тянется из ушей, словно я куда-то плыву. Вы долго пробыли один? спросил Ханс. Я не один, возразил шарманщик, за мной ухаживает Франц, кхэ, и Ламберг тоже приходил, кхэ, и приносил поесть. Теперь вам лучше? спросил Ханс. Иди сюда, кхэ-кхэ, сказал старик, посиди со мной немного.

В четверг после обеда Ханс получил бежевую записку. Она была лаконичной, а почерк чересчур чопорным для Софи. Это означало, догадался он, что записку ей пришлось писать против воли или, по крайней мере, заставляя себя написать то, что она написала: завтра ему лучше не приходить в Салон.

Однако перед подписью Ханс прочел слово «любовь», а после подписи постскриптум:

Ханс смял записку и приготовился выйти из дома. Надел берет, засомневался, снял его, снова надел, снова засомневался и с проклятиями бросил в печь.

Шрам Бертольда растянулся до невероятной длины, словно на губах его расцвели сразу две улыбки: одна вежливая, другая издевательская. Сожалею, но молодой госпожи нет дома, объявил Бертольд, оне изволят пить чай в особняке Вильдерхаусов, желаете оставить письмецо? Я хотел бы, сказал Ханс, почти не думая, засвидетельствовать свое почтение господину Готлибу.