Александр Грязев - Рассказы и завязи
— Но как я сегодня буду проводить эту мысль? — спросил Покатилов.
— Словом, Сережа, словом. Через свою газету, которая начнет выходить все равно. Это и будет твое дело. Пойми: наше настоящее завтра будет прошлым, и что тогда скажут о нас еще не родившиеся правнуки, для которых мы храним завещанное?
— Ты видишь выход из этого демократического бардака?
— Я старый монархист, Сережа, и спасение наше вижу в православной монархии, которой нас лишили насильно.
— Поясни.
— Я глубоко убежден, что России не нужен президент. Эта должность для нас чужеродна. России нужен Государь. Ибо только Государь может быть отцом нации. Государство — это, как семья. Так как же в ней без отца?
— А президент?
— Президент не может быть отцом нации. Он — приходящий папа на четыре-пять лет. Потом снова выборы, снова словесными боями взбудоражено общество, а Государь — это стабильность. Это то, чего нам и не хватает. Согласен?
Покатилов ответил не сразу.
— Для меня это несколько неожиданно. Надо подумать, чтобы согласиться.
— Вот ты и думай, Сережа, думай…
— У меня от дум, Саня, голова пухнет…
…Сушилов захлопнул блокнот, отбросил ручку и, закурив, подошел к окну. Оно выходило на базарную площадь, сплошь уставленную рядами разноцветных торговых палаток. Здесь, пожалуй, было самое бойкое место в городе и, глядя сейчас на суетящихся за окном людей, Александр Иваныч подумал о том, что, «может, им, вот этим людям, совсем и не нужно все то, о чем он хотел сказать».
Ему впервые вдруг расхотелось писать.
«И зачем мне все это надо? — думал Сушилов. — Ну, напишу, а что изменится? Писал и до сего дня сотни раз… Ну и что? Лучше стало? А может, надо писать? Для тех, кому это надо… Для себя…»
…Сушилов вдруг затушил сигарету, взял свою сумку и быстро вышел из редакции. Минуя палатки с заморскими товарами и галдящей толпой покупателей, Александр Иваныч свернул на проспект и там на его углу в магазине купил на оставшиеся от командировки деньги бутылку коньяка и плитку шоколада.
Возвращаясь обратно и задержавшись у табачной лавки, Сушилов вдруг почувствовал, что кто-то дергает его за полу пиджака. Он оглянулся и увидел мальчишку лет семи. Рядом с ним стояла совсем маленькая девочка. Александр Иваныч вопросительно глянул на малыша.
— Дяденька, — заговорил тот. — Дай нам, пожалуйста, денежек на хлеб. Мы есть хотим… Папа наш в тюрьме, а мама все пьет и пьет и нас не кормит…
«Господи, что с нами сделали, — подумал Сушилов, глядя на грязных и неухоженных ребятишек».
Он отдал им шоколад, вытряс из кошелька все остатки денег и почти побежал в редакцию.
В коридоре Сушилов остановился у двери напротив своего кабинета, постучался и тут же распахнул ее.
— Можно? — громко сказал Сушилов.
Наташа Сереброва сидела за столом и писала. Она коротко глянула на него и опять начала писать.
— А, Саша, заходи… Садись… Я сейчас, подожди, — как-то рассеянно проговорила Наташа.
Александр Иваныч сел в кресло напротив, но ждать не стал.
— Слушай, Наташа…
Заметив его настойчивость, она отложила ручку.
— Ну, слушаю, Саша.
— Расскажи мне про Париж.
У Наташи недоуменно изогнулись брови, а нижняя губа ее все еще красивого рта смешно вытянулась.
— Ты че, Саня?! — удивленно сказала она. — Я же вчера вам всем полдня рассказывала про Париж! Ты че, не слушал, что ли?
Александр Иваныч достал из сумки бутылку коньяка и поставил ее перед Наташей.
— А ты сейчас мне одному расскажи, — попросил Сушилов.
Он говорил таким голосом, каким ребенок просит бабушку или маму рассказать ему сказку, а глаза смотрели на Наташу с такой тоской, будто в этом самом Париже Александр Иваныч родился и жил долгое время, а потом насильно был изгнан оттуда, и теперь истосковавшейся душе его была приятна любая весточка с его далекой и милой родины, куда путь ему заказан из-за того, что там нынче хозяйничали недруги и оккупанты.
— Ничего я тебе рассказывать не буду, Саша. Пишу материал срочно в номер. Извини…
— Ну и ладно, и добро… Я, ведь, чего зашел-то… Вот скажи: долго мы еще так позорно жить будем?
— Как это — так?
Ну….безумно, бездомно, бездуховно, безденежно, безработно, беспризорно.
— До тех пор, Саша, пока люди хотят этого.
— А причем тут люди?
— А как же! За такую жизнь многие сами же добровольно и голосовали, так что винить некого: что хотели, то и получили, а получили то, что заслужили.
— Да, да, конечно. Я с тобой согласен. Но не все так безнадежно, хотя это тебе не Париж.
— Что о Париже говорить? Его надо видеть. Вот поедешь и сам все увидишь.
— Никуда я не поеду… Лучше я пойду и с кем-нибудь сейчас выпью… За… как это у Коли Рубцова, помнишь? За недолгую нежность в груди. Поняла? Вот так, — Александр Иваныч встал с кресла и, немного помолчав, добавил: — И что бы с нами ни делали, Натали, мы будем жить! Жить и работать! Будем!
Сушилов взял со стола коньяк и под недоуменный взгляд Наташи вышел из кабинета.
Опасный поворот
Солнечным майским утром в субботу Серёга Положенцев привез в город на своем «бортовом» КамАзе продавщиц сельповского магазина с товаром на рынок.
Он помог женщинам разгрузить машину и затащить за прилавок тюки и сумки с трикотажем, ящики с банками консервов, множество каких-то коробок и целлофановых пакетов: всё, чем богата была нынче сельская кооперация.
— Спасибо, Серёжа, — поблагодарила его старшая из продавщиц, Тамара Павловна. — Теперь мы с Наташей сами управимся. А ты отдыхай, погуляй по городу. Да обедать-то к нам приходи. Ладно?
— Ладно, — согласно кивнул Серёга.
Женщины стали разбирать товар и выкладывать его на прилавок, а он отогнал на стоянку рядом с базаром свою машину и стал на весь день до вечера и впрямь свободным.
Он мог даже поехать обратно в свое село Сосновку, но хоть и не велика дорога в двадцать верст, да бензина было жалко. Дорог нынче бензин для Сереги. Не прежние времена.
Серёга запер дверцы кабины на ключ и пошел побродить по базару, где несмотря на ранний час уже шастал городской народ.
От самого входа на рынок выстроились в два ряда десятки полосатых палаток-домиков местных торговцев, в которых лежало и висело множество всякого заграничного товара. И Серёга, переходя от палатки к палатке, любовался красивыми и разноцветными вещами, давно забытыми на магазинных прилавках.
Пройдя из конца в конец этой торговой улочки, Серёга в крайней палатке среди развешенных кожаных курток, джинсовых костюмов и вязаных кофточек, среди разложенных на столе носков, перчаток, коробок с помадой и обувью, увидел вдруг знакомое лицо продавца.
Тот доставал из огромной клетчатой сумки какие-то свертки и разговаривал с сидевшей на стуле женщиной.
— Саня? — негромко и не совсем уверенно спросил Серёга.
Парень обернулся и Серёга убедился, что это был действительно Саня Громов, с которым они вместе служили в армии под Архангельском.
— Серёга! — Удивленно и весело воскликнул Саня.
Он выскочил из палатки и друзья обнялись. Потом сели на какие-то пластмассовые ящики позади палатки.
— Ты как тут оказался? — Спросил Саня.
— Да вот привез на базар своих сельповских.
— Все еще возишь?
— А куда денешься. А ты — нет? Не возишь?
— Нет, Серёга. Я теперь вожусь. Видишь — в палатке с женой сидим. Торговлей занялись.
— Ты ведь шоферил, кажется, в пригородном совхозе?
— Да, я шоферил, а жена торговлей увлеклась с подругами. Ездила то в Польшу, то в Турцию за товаром. Теперь в Москву ездим и я ей помогаю с недавних пор.
— Нравится?
— Нет… За баранкой лучше. Я ведь как из совхоза-то ушел… Работали мы работали, а живых денег почти год не получали и вот недавно начальство придумало выдать нам зарплату, ты не поверишь, Серёга… навозом.
— Да, — смеясь согласился Серёга. — Поверить трудно, чтобы зарплату давали навозом. И начальнику тоже?
— Ну, что ты… Нет, конечно. Он у нас на «мерседесе» ездит.
— Сам на «мерседесе», а вам зарплату дерьмом. Да, от трудов праведных не построить палат каменных.
— Честное слово, так и было. Недаром говорят, что при дерьмократии живем. Точнее не скажешь. Ну, а я после того случая с этими придурками решил больше не связываться. До лучших, так сказать, времен. Вот и пошел жене помогать. Не скажу, что легко, но зато свободно. Сам за себя отвечая, да и деньги появились.
— Дети-то есть? — спросил Серега.
— А как же… Дочка… С ней теща водится. Нам пока некогда. А у тебя как на семейном фронте?
— Я только прошлым летом женился. Скоро год будет.
— Свою взял-то?
— Наша… Ольга… Она у меня на следующей неделе родить должна.
