Александр Грязев - Рассказы и завязи
Серега, как и многие его друзья-шоферы, недолюбливал «Мерседесы», «Форды» и прочие иномарки. То ли был наслышан о высокомерии их владельцев к своим коллегам на «жигулях» и «москвичах», то ли сам сталкивался с ними на городских перекрестках и спроси сейчас его об этом, он бы не смог объяснить свою нелюбовь.
Поэтому Серега и не думал больше о «Мерседесе», а мчался, как на крыльях к родному дому. И вскоре еще за одним поворотом он увидел высокую башни водокачки, сложенную из серого кирпича, черную трубу котельной, мимо которых Серега и выехал на главную улицу села. Возле сельмага он свернул на свою улицу и остановился в широким переулке напротив родного дома.
Серега заглушил мотор, выскочил из кабины и увидел стоявшую на крыльце мать.
— Оля дома? Как там она? — спросил Серега, подходя к крыльцу.
— А её нет, — ответила мать.
— Как нет? — остановился Серега. — А где она?
— Увезли её в роддом, Сережа. Ты разве их не встретил на большой дороге?
— На чем увезли? На скорой помощи?
— Да нет. Ольге что-то занемоглось, и я побежала к Светке-фельдшерице, чтобы та вызвала скорую, а она вдруг приезжает сама на легковой.
— Не на «мерседесе» ли?
— Откуда я знаю. Такая, вроде «Волги», со звездой на моторе-то. Ну, Оля со Светкой на заднее сидение сели, да и поехали.
— Откуда тут машина такая взялась? — почти крикнул Серега.
— Светка сказала, что к Ветровым зять из города приезжал. Он там какого-то начальника возит. Так что все слава Богу, сынок, ты не волнуйся…
Но Серега уже больше не слушал мать. Он бегом бросился к своей машине и вскочил в кабину, резко хлопнув дверцей.
Мотор взвыл, будто раненый зверь от боли, потом мощно и грозно взревел и машина, круто развернувшись, понеслась, набирая скорость по деревенской улочке, гремя бортами и подпрыгивая на пыльных ухабах.
Инспектор Мегрин
Районный автоинспектор Леонид Матвеевич Мегрин третью ночь плохо спал. Во сне он часто вздрагивал, будто по его телу пропускали электрический ток, подергивался и тихонько постанывал, а под самое утро с громким криком вскочил и сел в постели и, зябко поеживаясь, натянул на себя одеяло.
Жена Марья тоже пробудилась и сперва с испугом на него поглядела, а потом обняла за плечи.
— Что с тобой, радость моя? — спросила она, прижавшись к мужу.
— Ничего… Погоди. Ух ты, елки зеленые… Вот это да… Надо же такому приснится. Страшно даже.
— А-а… — зевнула Марья. — Спишь раскутанный, вот и снятся от холода кошмары всякие. Ложись-ка радость моя, поближе. Я тебя согрею.
Но Мегрин не спешил под бок жены. Он слышал где-то, что если про навязчивый сон кому-нибудь рассказать, то он перестает сниться.
— Третью ночь, понимаешь… — Мегрин полез под одеяло. — Все одно и то же. Покою нет… Будто бы сижу я в засаде, но почему-то в кустах в городе где-то и нарушителей жду. Потом кусты зашевелились… темные такие и из них что-то тоже темное на меня надвигается… Фу… Потом пропало и вдруг «Волга» не туда поворот сделала… серая. Я за ней, она — от меня. Я в трамвай вскочил и к водителю. Показываю и кричу, чтобы догонял машину-то. Едем, едем, а «Волга» за угол свернула и мы за ней тут же. Там поле чистое и нет никого. Пропала «Волга»-то… А тут перед нами котлован глубокий и рельсы на краю его обрываются: вот-вот свалимся. Но сперва отъехали, а потом трамвай сам вдруг вперед пошел и с обрыва прямо в котлован…. Тут и проснулся. Б-р-р…
— Говорю тебе — спишь голый. Еще бы не присниться. Давай согрею, радость моя. Вот так, спи…!
Марья еще плотнее прижалась к мужу, согревая и успокаивая его. Она боготворила супруга и не раз ему говаривала: «Да я за тебя, радость моя, любому глаза выцарапаю».
Имя свое, данное родителями лет тридцать назад, она произносила несколько иначе и при знакомстве представлялась Маринеллой. Особенно с тех пор, как муж стал автоинспектором, хозяином дороги и перед ним робели храбрые шоферы. Но знакомства бывали редко и имя, которое она себе придумала, не привилось.
Соседи же, да и знакомые называли ее по прозвищу «Радость моя». Так сама Марья звала везде своего мужа. За глаза и ее все так величали.
Утром она поднялась, как всегда раньше всех. Приготовила завтрак, разбудила и собрала в школу дочку-третьеклассницу Наташку. И только потом пошла будить супруга.
Мегрин подниматься не торопился. В те дни, когда накануне домой он возвращался со службы поздно, ему разрешалось не приходить на работу к звонку. Этим он хоть и не часто, но пользовался, отчего в глазах жены вырастал еще больше. Недавно же ему присвоили очередное звание старшины и Мегрин подал документы в заочную милицейскую школу.
Марья по поселку ходила с гордо поднятой головой и в магазинных очередях стояла с независимым видом: после окончания школы муж получал офицерские погоны, а с ними должность старшего инспектора и возможность служить в областном центре. А что? Вполне реальная мечта.
К тому же Мегрин был на хорошем счету у начальства. Да и как не быть, если для него служба и жизнь — одно и то же. Законы, которые он охранял, Мегрин считал святыми и нерушимыми. Тех же, кто их нарушал, должно постигать неотвратимое наказание. Эту очевидную истину он проповедовал и словом и делом каждый день и другого не мог себе представить.
Мысль эта пришла к нему не сегодня, еще с детства носил он ее в душе своей, в армии так даже пострадал за правду. В сержантской школе рассказал как-то старшине о ребятах, ходивших в самоволку. Те догадались и однажды ночью устроили ему «темную». Он все вытерпел и не поколебался в правоте своей: законы нарушать никому не позволено.
После армии, когда Мегрин поступил на работу в милицию и стал участковым в родном селе, он всей своей службой и жизнью доказывал людям именно это, зарабатывая себе неприятности, но не отступая.
Всем и до сих пор памятен случай, когда в какой-то майский праздник Мегрин вызвал из города спецмашину к чайной, где продавали пиво и погрузил в неё четверых пьяных и шумных мужиков. Все бы ничего, да среди них был его родной отец. Но Мегрин никому скидки не делал.
Правда, отец говорил, что теперь из-за такого сынка ему стыдно людям в глаза глядеть. Он, и так редко бывавший у сына, во все эти годы совсем перестал к нему ходить…
За столом, подкладывая мужу в тарелку любимые им котлеты, Марья влюбленно на него глядела и, казалось, порывалась что-то сказать, но не могла решиться почему-то. Мегрин заметил и начал разговор сам.
— Ну чего ты мнешься-то? Говори.
— Да я ничего, радость моя. Просто Нинка Куликова вчера приходила, а тебя не было…
— Ясно. За мужа просила?
— Ага… Это ведь ты у него права-то отобрал.
— Отобрал. Нарушителям от меня пощады не будет. Поняла? Заруби это себе на носу.
— Ладно, ладно, радость моя…
— А моя радость — служба. Поставили на дело и я его делаю. Исполняю служебный долг. Думаю, что честно…
Марья уже и не рада была, что завела весь этот разговор, но все же решила его довести до конца.
— Нинка говорит, что и нарушение-то плевое было. Не так Витька повернул, что ли.
— Маленькое, большое ли — значения для меня не имеет. Если говорить точно, то там разворот вообще запрещен. Нарушен закон дороги, создалась аварийная ситуация. За это должны отвечать все, кто виноват. Все! Таков закон и я его слуга и охранник. И потому ты больше ко мне так не подъезжай. Поняла? Не зли меня.
— Так ведь Нинка-то моя школьная подруга, — попыталась оправдаться Марья.
— Для меня без разницы. Я еже никому спуску не давал и не дам. Поняла? Не зли, говорю.
— Поняла, радость моя… Ты сегодня опять долго не придешь?
— Не знаю. На обед не жди. Поеду в колхоз «Передовик» нарушения разбирать. К ужину тоже, видно, не приеду…
Начальник районной автоинспекции капитан Огурцов был доволен Мегриным, хотя и знал, что многие водители инспектора не любили и часто на него жаловались. Бывали звонки даже от областного начальства, когда Мегрин прихватывал наглых обкомовских шоферов. Но капитан Огурцов относился ко всем таким жалобам спокойно, а иногда и с улыбкой. Он был уверен, что Мегрин свою власть не превысит и закон исполнит правильно, до самой последней буковки, пунктуально и точно.
Правда, как-то раз пробовал с Мегриным поговорить по одному мелкому делу, но тот обиделся, заявив, что в его службе мелочей нет. И Огурцов махнул рукой: как исполнитель Мегрин был надежен.
Тем более, что и работы было много. Особенно сейчас, летом, когда свои застоявшиеся лошадиные силы вывела на дорогу орда частников. Зимой они почти не ездят, а весной садятся за руль, как медведи после зимней спячки и до самой глубокой осени нет от хлопот с ними никакого покоя.
С продажей водки стали большие строгости, а пьяных шоферов за рулем меньше не стало. Нет, что ни говори, с его дотошностью и непримиримостью к нарушителям Мегрин был на своем месте. Ну, а наглых обкомовских «кучеров», как их называл Огурцов, он и сам не любил…
