Серо Ханзадян - Царица Армянская
руки у нее дрожат, значит, буря еще не миновала. Разгоревшееся масло
обдавало брызгами все вокруг, но Мари-Луйс ничего не видела. Не видела и
того, что платье ее тоже забрызгано жиром. Когда огонь в светильниках
разгорелся, царица кликнула Арбок Перча. Он вошел тотчас. Вид у него был
несколько странный, весь какой-то растерзанный, одежда в винных пятнах...
Царица показала на Таги-Усака и спросила:
— Тебе знаком этот человек?
— Да, — низко кланяясь своей повелительнице, ответил Арбок Перч. —
Знаком. Это астролог двора и твой управитель...
Прятавшаяся за шторой мамка затаила дыхание: неужто царица велит
обезглавить Таги-Усака?!
Таги-Усак стоял спокойный, как жертвенный бычок перед закланием.
Арбок Перч вытянул наполовину меч из ножен. Царица была необычно бледной.
— Знай, Арбок Перч, — грозно произнесла она. — Я позвала тебя
сказать, что запрещаю поклонение богу Шанту и отправление каких бы то ни
было обрядов в его храме! Следи за хеттскими жрецами. И если потребуется,
пусти в ход свой меч, испытай его острие на их шеях.
Мамка облегченно вздохнула. Таги-Усак пожалел, что царица не
обезглавила его: избавился бы наконец от вечной муки...
— Худо тебе придется, Арбок Перч, — сказала Мари-Луйс, — если будешь
думать не головой.
Арбок Перч пал к ее ногам. Затем по велению царицы поднялся и быстро
вышел вон. В зале остались один на один царица и Таги-Усак. В светильниках
потрескивало масло.
— Готовься к ночному пированью, Таги-Усак! — сказала царица. Голос ее
теперь был преисполнен ласки.
Пили много. Царица то и дело обхватывала ладонями помутневшую и
словно бы вконец опустошенную свою голову. В какой-то миг вдруг увидела в
зеркале свой блуждающий взгляд и воскликнула:
— Ты несправедлива, богиня Эпит-Анаит. Разве нельзя уберечь меня от
вспышек гнева?.. Наверно, нельзя. И ты, наверно, тоже пьянеешь от вина?..
При армянском царском дворе и в домах наших родоначальников женщина,
которая не пьет вина, не участвует в мужских пирушках, не пользуется
уважением... Это установлено тобою, Эпит-Анаит. Вон жена и дочери
военачальника Нерика тоже пьют...
Кутили долго. Было уже далеко за полночь, когда Мари-Луйс отпустила
музыкантов. Налив полный кубок, она своей рукой поднесла его Таги-Усаку:
— Пей и вспомни нашу священную землю, наш Сисакан! Там некогда
жила-была дикая серна, околдованная песнью леса. Сейчас эта серна в
заточении. Кончилась ее вольная жизнь. Она тоскует о своих предках, о
друге и мечтает о той невозвратной, такой милой сердцу дикости...
— А о чем мечтает моя венценосная госпожа, которая, вот она, с ликом
серны сидит передо мной! — нежно глядя на Мари-Луйс, спросил Таги-Усак.
— О вине с дурманом, чтоб забыться и чтоб все сгинуло! Хочу, чтобы
душа моя и тело обрели согласие, не желаю я жить в угасании, вспоминая
только минувшие радости.
Таги-Усак понимал, что причина ее душевного разлада отчасти в нем. И,
о боги, как он любит эту женщину, как стремится к ней!.. Когда они
встретились впервые?.. Вчерашней ночью или целую вечность тому назад,
когда был сотворен первый человек? Когда?
Рассвело. Уже не так искрилось золотистое вино.
— А теперь в путь! Отправимся навстречу солнцу.
Мари-Луйс взяла с собой только жену и дочерей властителя Нерика. И
они пошли по узким улочкам города. А на достаточно большом расстоянии за
царицей следовали хорошо вооруженные воины из ее охраны. Мари-Луйс многих
из них знала в лицо. Это были воины, дарованные ей отцом, когда она
уезжала из Сисакана в Куммаху. Уже на новом месте царица всех их
переженила, и теперь, куда бы они с ней ни выезжали, Мари-Луйс всегда
брала в свою свиту и их жен.
С отцовыми владениями соседствует земля Арцах, единокровная и
братская для сисаканцев.
Улицы Нерика были многолюдны. Горожане веселились в честь приезда
царицы. Все несли святую воду в кувшинах и кропили царицу и ее свиту.
Вокруг курился ладан. Приближаясь к Мари-Луйс, люди сбрасывали с ног
обувь. Царицу земными поклонами приветствовали и хетты, бежавшие от своего
царя и нашедшие убежище в Нерике. Одеты они были в женоподобные балахоны.
В сочетании с их бородатыми лицами это выглядело довольно-таки комично.
Один из них вдруг выкрикнул:
— О богоравная царица, не отдай нас нашим мучителям на истязание!..
Юноши-армяне ярко раскрасили свои полуобнаженные тела. Идущие впереди
царской процессии дворцовые рабы несли медные и глиняные подносы с огнем
для храма Мажан-Арамазда. Встречный люд, примыкая к шествию, громко
приветствовал свою царицу.
— Слава светоносной царице нашей!.. Слава!..
И каждый считал за долг и за счастье прикоснуться губами к полам ее
развевающихся одежд. Девушки и парни поспешно надевали на ноги цепи, как
бы спасаясь от недоброго глаза и от беды, когда будут проходить мост через
пропасть, называемую адовой. Царица время от времени снимала с себя то
одно, то другое из украшений и одаривала девушек, тянущихся к ней с
восторгом и поклонением.
— Иди, дочь моя, — говорила она при этом, — припади к священным
стопам Мажан-Арамазда!
Все, кто получал маленькие подарки царицы, чувствовали себя очень
счастливыми. Веселыми были все сопровождавшие царицу, от мала до велика.
Таги-Усак, опередив царицу, задолго до нее был в храме Мажан-Арамазда
и коленопреклоненно молился перед алтарем. Откуда-то сверху пробивался
узкий луч света и падал прямо на каменный лик великого бога, делая его до
ужаса грозным, словно бы ожившим.
— О, Мажан-Арамазд, всесильный и справедливый, вырви из моего сердца
черный источник греха! Сделай так, чтоб я стал для Мари-Луйс глыбой льда,
нежеланным и чужим! О единственный и всемогущий бог наш, сжалься надо
мной, будь милосердным!..
Шум на улицах все усиливался. Горожане выносили из дома навстречу
царскому шествию сухофрукты, сладкие напитки, пиво и наперебой стремились
угостить и царицу и ее свиту.
Улицы города чисто выметены и политы. На крышах домов выставлены
изображения разных идолищ-богов. «О пресвятая Эпит-Анаит, — думала про
себя Мари-Луйс, — какое множество богов у народа Хайасы! Зачем их
столько?»
Как заноза сидела эта боль в сердце царицы. Бог Митра, Шант, Лелван,
богиня Нуар и сколько еще других!.. «Кто ты, Шант, откуда ведешься? И за
что я должна почитать тебя богом?.. Легко сказать: поклоняйтесь только
одному богу. А как свершить небывалое?..» Хорошо, если бы Мажан-Арамазд в
подтверждение своей великой силы сам бы сотворил такое, что всех убедило
бы в его могуществе, чтобы все поверили в него, все те, кто не верит ей,
Мари-Луйс...
Процессия подошла к храму Мажан-Арамазда. Сотни жрецов встречали
царицу, воскуряя ладан.
Мари-Луйс не поспешила к ним навстречу. Мрачный взгляд ее черных глаз
говорил не столько об усталости, сколько о досаде и недовольстве. Она
словно бы вызывала на поединок и сонм богов, и весь мир. В ее длинных
черных ресницах сверкали иссиня-белые белки. Цвета вороньего крыла волосы,
разделенные на прямой пробор, были заплетены и уложены в высокую прическу.
На губах блуждала загадочная улыбка. Округлые плечи оголены, шея высокая,
и кожа такая тонкая и прозрачная, что кажется, выпей Мари-Луйс глоток
воды, будет видно, как он пройдет по гортани.
Внешне царица выглядела в этот день достаточно ровной и спокойной,
как Евфрат в Тегарамской долине, но душа ее бушевала. Не давали покоя все
те же волнения, все тот же внутренний голос. «В душе всякого смертного
противоборствуют и вера и неверие, и все это болит, как рана», — думала
Мари-Луйс. Видно, потому она и жила как бы двумя жизнями, враждующими одна
с другою. И примирить их, эти две ее жизни, может только могила.
Великий жрец Хайасы Арванд Бихуни, а за ним и другие жрецы,
почтительно кланяясь, приблизились к царице. Дочери властителя Нерика с
отвращением отпрянули. Омерзителен был им вид жреца, иссохшего и словно бы
змеиной кожей обтянутого. Такое впечатление производила пятнистость кожи
