Валентин Азерников - Долгорукова
Потом он увидел себя и Катю с детьми на прогулке в Царском Селе... Всё было привычно, но отчего-то позади них не было ни Рылеева, ни Коха с его казаками. А впереди уже маячили два бородатых субъекта с угрожающим видом. Они неумолимо приближались, держа в руках по пистолету... Александра удивило, — он потом рассказывал сам Кате, — что пистолеты были дуэльные, начала века. «Какая чепуха», — подумал он, видя, как субъекты нажимают на курки... Осечка, осечка, осечка, потом дымный выхлоп... И он проснулся. Испуга не ощутил, но липкий пот выступил на спине, на лбу.
Удивили дуэльные пистолеты, удивило и то, что действие сна происходило в Царском и злодеи проникли туда. Мысль, что они всюду, они подкарауливают его, была неотвязна.
— Господи, зачем всё это, — проговорил он вслух совершенно машинально. Но камердинер, дежуривший за дверью и оберегавший сон государя, тотчас осторожно приоткрыл дверь.
— Ваше императорское величество, изволили звать?
— Нет-нет, ничего. Ступай.
— Послышалось. Прощенья просим-с.
«Шалят нервы, — вздохнул Александр. — Надо бы скорей выбраться отсюда. Но прежде всё закрепить. По всей форме, дабы никто не мог придраться, и права Кати и детей были неоспоримы».
Александр поколебался, посвящать ли Лорис-Меликова в свой план. Он доверял ему более чем другим. Но поразмыслив, решил, что скажет ему после совершения церемонии. И вообще, круг посвящённых должен быть как можно уже.
Когда Адлерберг в очередной раз явился к нему за приказаниями, Александр сказал:
— Знаешь, я решил назначить церемонию бракосочетания на завтра.
— Позвольте, Государь, — ошеломлённо пробормотал граф. — Всё-таки эта поспешность может повредить вам в глазах...
— Бог с ними — с глазами, ушами и ногами, — прервал его Александр. — Мне совершенно на это наплевать. И потом, сколь раз я должен требовать исполнения своего желания. А лучше сказать — повеления. Ты что-то отбился от рук, друг мой...
— Но хотя бы уведомить его высочество наследника-цесаревича.
— Потом, потом, — нетерпеливо произнёс Александр. — Он далеко, он не узнает. Всё потом. С моей стороны будут ты, Рылеев и Баранов, со стороны Кати госпожа Шебеко. И всё. Протоиерей Никольский здесь и исполнит всё по форме. Вот и весь круг посвящённых. Гордись, ты удостоен доверия как старый друг. Я лишил его даже Костю, которому я бесконечно доверяю. Впрочем, в этой церемонии он ни к чему. Скажи Рылееву и Баранову.
Было ли это торжество бракосочетания. Отнюдь нет. Правда, для церемонии был избран Большой царскосельский дворец — любимое обиталище прабабки Екатерины. Здесь она задавала балы, здесь грешила смачно и много, принимала иностранных гостей. Дворец был её детищем и потому звался Екатерининским.
Было некое знамение в том, что в его стенах правнук, царствующий император, поведёт к венцу другую Екатерину, свою избранницу, и то будет союз любви.
Он не предуведомил Катю, решив это сделать в последний момент, когда ему доложат о том, что всё готово. Подвенечное платье? Чепуха. Ничего такого не нужно. Он сам будет в гусарском мундире. Отчего в гусарском? Оттого, что он молодит его. Всё-таки... С другой стороны, велика ли разница — тридцать лет! Подумаешь. Иные вельможи под семьдесят брали себе в жёны семнадцатилетних. Это было как бы в обычае. Молодая жена призвана разогнать старую медленно циркулирующую кровь и вообще омолодить своего почтенного супруга.
Кате уже тридцать три. Она несколько погрузнела — всё-таки мать троих детей, у глаз зазмеились тонкие морщинки, но фигура всё ещё тонка и вообще она ещё очень молодо выглядит. Она счастлива с ним. А он?..
Александр отогнал от себя эту мысль. Да и что такое счастье? Никто не может дать внятного ответа на этот вопрос. Ему с ней хорошо, она мать его детей. Да, она возвратила ему счастье и ощущение молодости — этого было вполне достаточно. И потом, ничего лучшего зрелые годы ему не принесли. Связь была крепкой и надёжной. Воспоминание о восторгах любви не изгладилось. Но уж было в этом всё больше воспоминаний, некоей инерции. И то хорошо. При нынешних-то треволнениях.
Вошёл Адлерберг и доложил, что всё готово, в домовой церкви затеплены свечи, Рылеев и Баранов уже там, протоиерей подготовил венцы...
— Ну и ладно. Я отправлюсь за Екатериной Михайловной и мадам Шебеко. Ступай, Саша, мы сейчас будем.
— Отчего она именуется мадамой? — осмелился спросить граф. — Сколько я знаю, она не была замужем.
Александр рассмеялся.
— В самом деле, она натуральная мадмуазель. Но уж к сорока годам-то пора бы стать, как ты говоришь, мадамой.
— Перестарок. Разве что кто-нибудь по пьянке возьмётся сделать её мадамой.
— Не говори так, — оборвал его Александр, впрочем, нисколько не сердясь, — она как бы дуэнья при Екатерине Михайловне, она блюдёт её и детей. Варвара Игнатьевна — преданный друг. Я сделал её старшего брата Бессарабским губернатором, а сестрица Софья — за родным братцем Катерины. Так что мы в родстве, — закончил он со смехом. Чувствовалось, что Александр — в приподнятом настроении, как и должно было в столь торжественный момент.
Когда он вошёл в апартаменты Кати, она как раз беседовала со своей наперсницей.
— Дорогие дамы, — важно произнёс Александр, — наступает торжественная церемония. Катенька и ты, Варвара Игнатьевна, ступайте за мной.
— Куда это? — недоумённо спросила Катя.
— В дворцовую церковь, дорогая. Нас ждут. Я поведу тебя под венец.
Из глаз Кати брызнули слёзы. Она бросилась на шею Александру.
Он поцеловал её в лоб и с деланной укоризной сказал:
— Ты омочила мне мой парадный мундир.
— Боже мой, Боже мой, — бормотала Катя, отстраняясь и торопливо утирая слёзы. — Наконец-то! Это вершина моей жизни!
Она бросилась обнимать Варвару, продолжая бормотать всё то же. И вдруг спохватилась:
— Так? В таком виде? Но мне же надо бы заготовить платье...
— Ничего не надо. Надень какое-нибудь светлое, у тебя их достаточно. Простенькое. Но быстрей, пожалуйста, не затягивай...
— Варя, идём! Мы сейчас, мы недолго.
— Ну вот, начинается, — проворчал Александр. — Вечно эти дамские затяжки.
Они возвратились быстро. На Кате было изящное светлое платье, которое очень к ней шло.
— Пошли, пошли, — Александр, взяв Катю за руку, повёл её по дворцовым коридорам, сквозь анфиладу пышных зал. Шаги гулко отдавались под сводами, паркет, навощённый до зеркальности, отражал фигуры: за ними следовали тени, словно некая свита.
Их уже ждали. Ждали давно. В церкви было душно, горели все паникадила, лампады перед образами.
Александр подвёл Катю к аналою. Протоиерей Никольский окропил их святой водою. Церемония началась.
— Венчается раб Божий государь император и самодержец Всероссийский Александр Николаевич и раба Божия княгиня Екатерина Михайловна...
— Светлейшая княгиня, — решительно вмешался Александр, — светлейшая княгиня Юрьевская, что будет утверждено моим указам. Продолжай, отец Ксенофонт.
— Светлейшая княгиня Юрьевская, — покорно повторил протоиерей.
Шаферы, державшие венцы, застыли как два истукана. Шаферами были генерал-адъютанты Рылеев и Баранов. За ними встали Адлерберг и Варвара Шебеко.
— Боже пречистый, и всея твари содетелю, — начал отец Ксенофонт, — ребро праотца Адама за твоё человеколюбие в жену преобразивый и благословивый...
Протоиерей, видно было по всему, желал соблюсти чин последования венчания. Александр стал нетерпеливо переступать с ноги на ногу. Он вовсе не хотел затягивать церемонию. Священник на мгновение оторвался от требника и, бросив мимолётный взгляд на государя, как видно, понял свою оплошность и зачастил:
— ...И ниспошли руку твою от святого жилища своего государю и самодержцу нашему Александру Николаевичу и сочетай его и рабу твою Екатерину светлейшую княгиню Юрьевскую зане от тебе сочетавается мужу жена... Венчай их в плоть едину, даруй им плод чрева, благочадия восприятие...
Он снова оторвался от требника и глянул на государя. Александр улыбался одними краями губ. И протоиерей, восприняв это как одобрение, уже решительней возглашал:
— Положил еси на главах их венцы, от каменей честных: живота просиша у тебе и дал еси им.
Взяв у шаферов венцы он возложил их на головы новобрачных.
— Исайя, ликуй! Возвеличися, женише, якоже Авраам... И ты, невесто, возвеличися, якоже Сарра...
Александр фыркнул, но тотчас состроил благолепную мину.
— Обменяйтесь кольцами, дети мои, — растерянно произнёс отец Ксенофонт и, желая закончить церемонию, возгласил: — Слава тебе, Христе Боже, упование наше, слава тебе. Слава и ныне, и прясно и во веки веков!
