KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Историческая проза » Валентин Азерников - Долгорукова

Валентин Азерников - Долгорукова

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Валентин Азерников, "Долгорукова" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

При наивно циническом самовосхвалении,

при грубом каждении государю и грубом

изложении разной лжи, — прежняя мысль

о каких-то редакционных комиссиях из

призывных экспертов.

Валуев — из Дневника

   — Нет, ты меня не понимаешь, все вы меня не понимаете, — расстроено говорил Александр своему министру двора, — я вынужден торопиться. Надо мною рок... — не договорив, он махнул рукой. То был жест отчаяния — жест простого смертного, а не повелителя огромной империи.

Лицо Адлерберга выразило удивление, и тогда Александр со странной обречённостью прибавил:

   — Меня мучает предчувствие... Вот уже несколько месяцев... Я никому не обмолвился... Даже ей... Ты знаешь, что меня преследуют убийцы. Бог меня хранил до поры. Но милость его не бесконечна... Они меня достанут. Жизнь моя замкнётся... Меня преследует число двадцать шесть. Брат Костя говорит, что я суеверен. Может быть. Но каждый раз это число как-нибудь пакостит мне — мелко или по крупному. Я ничего не могу поделать, ничего. Стараюсь ничего не предпринимать двадцать шестого числа, не связывать своих действий с ним. Но непременно что-нибудь случается. Либо со мною, либо с моими близкими. Близится двадцать шестая годовщина моего правления. Меня донимает неотвязная мысль: она станет последней. Я обязан обеспечить Катерину Михайловну и моих детей. Моих и её. Я должен торопиться. Бог с ними, с приличиями, с обычаями. Четырнадцать лет назад я дал ей слово. Я обязан его сдержать.

Адлерберг пожал плечами. Он был поражён. Настолько, что не смог выговорить не слова. Такого на его памяти не было с государем. Такой обречённости, такой безысходности. Он был натурой в общем-то сильной, чуждой всяких суеверий, ничего такого за ним не водилось.

Министр не знал, что сказать. То, что он услышал, было так неожиданно, так ошеломительно. Наконец он промолвил:

   — Я что... Я, Государь, забочусь только о вашем добром имени. Старшие дети... Ваши братья и сёстры... Двор... Священный синод... Как отнесутся они к вашему решению?

   — Мне в высшей степени наплевать. Я волен в своих поступках и решениях, доколе я император. Об этом акте будет знать ограниченное число лиц. Ты в том числе.

Адлерберг поклонился. Он был тронут и в то же время обеспокоен. Александр продолжал:

   — Я не намерен посвящать в это даже моих братьев. Кроме, может быть, Кости. И даже старших детей, за исключением наследника. Каждый, кто будет посвящён, должен дать слово молчать об этом моём решении, об акте бракосочетания. Разумеется, я должен буду оформить его при свидетелях. Оставить, так сказать, законное завещание, по всей форме узаконить мою волю. А дальше... Кто знает, что случится дальше. Один Господь над нами. Но он промолчит, — с горечью закончил Александр.

   — Государь, я всецело на вашей стороне, — Адлерберга понесла волна сочувствия и даже жалости. Он был предан — без лести — своему повелителю и если решался ему возражать, то в его же интересах. — И если я позволю себе противность, то только потому, что это отразится...

   — Э, да Бог с ним, — не дал ему докончить Александр. — Мне в высшей степени безразлично мнение двора, света, общества. Даже европейских дворов, да. Я действую так, как подсказывает моя совесть и честь. Именно честь. А на мнения мне наплевать. Дядюшка Вилли в собственноручном письме предостерегает меня от потворства конституционерам. До него дошло, что Лорис-де возымел сильную власть и намерен уговорить меня принять конституционную форму правления. А я и без Лориса склонен пойти на это. Представительная форма власти неминуема, и Россия последует примеру европейских монархий. Нужна лишь постепенность, обдуманность каждого шага.

   — Сопротивление будет слишком велико, — нерешительно заметил министр.

   — Волков бояться — в лес не ходить. Будто я не предвижу. Сколько уж мне пришлось преодолеть, чрез такой частокол продираться... Все мне мешали, даже доброжелатели. Да и я хорош был — клонился то в одну, то в другую сторону, слушал то одного, то другого. Ничего хорошего, как видишь, из этого не вышло: власть зашла в тупик и никак не может из него выбраться.

На Александра нашла какая-то ожесточённая покаянность. Он стремился выговориться, словно бы торопясь сказать то, что давно его преследовало и терзало. Такой Александр представал пред Адлербергом едва ли не впервой.

   — Меж молотом и наковальней — и так всё царствование. Отец не ведал ни сомнений, ни колебаний, шёл вперёд и вперёд. Его царствование было жестоко. Я должен был оправдать надежды тех, кто ждал от меня совсем иного. Не получилось!

   — Помилуйте, Государь: получилось, но не вполне. Да и кто из ваших предков был последователен в своих намерениях...

   — Великий Пётр. Да и прабабка Екатерина. Не до конца, разумеется: история, как я знаю, не ведает такого монарха, который бы до конца следовал своему плану. Разве что железный хромец Тимур. Но он всё сокрушал на своём пути, огнём и кровью пролагал путь, не ведая ни сомнений, ни жалости. А меня то и дело мучили сомнения, — с неожиданной прямотой признался Александр.

   — Что ж, Государь, я готов содействовать вашему плану. Я понял вас, — со вздохом проговорил граф. — В таком случае надобно уже сейчас подготовить всё действо.

   — Вот и ладно. Я со своей стороны посвящу тех немногих, которые будут в нём участвовать.

Отпустив Адлерберга, Александр отправился к Кате.

В ней произошла перемена, не ускользнувшая от него. Накатила некая решимость, даже властность. Прежде она безропотно клонилась перед ним, перед каждым его словом и желанием. Теперь же, почувствовав, что последнее препятствие на её пути к восхождению пало, она всё более стала принимать тон повелительный. Особенно с теми, кто служил её государю, — с Адлербергом, Лорис-Меликовым, Рылеевым и другими. В редкие встречи с цесаревичем она стала говорить ему не иначе, как «милый Саша».

   — Мачеха да и только, — ворчал «милый Саша», который был младше её на два года, втайне же уже примеривал шапку Мономаха и короны предков.

   — Всё уладилось, — сказал Александр входя. — Адлерберг станет всё готовить к церемонии.

Катя стала ластиться к нему, но он был озабочен, хмур — весь во власти разговора с Адлербергом, своих откровений по поводу магии чисел. Она поняла и отстала, уселась напротив и стала ждать.

   — Я долго говорил с ним, — наконец начал он. — Я высказал ему всё, что тревожит меня... Мои роковые числа.

   — Что за роковые числа? — недоумённо переспросила Катя. Ничего подобного она прежде от него не слышала.

   — Двадцать шесть — однажды я тебе говорил, но ты посмеялась и забыла. Двадцать шесть. Да и восемнадцать и его перевёртыш восемьдесят одно. Это мои оконечные числа, — прибавил он.

Она хмыкнула:

   — Какая чепуха, моё величество. Не надо вбивать себе это в голову.

   — Ты права — не надо. А оно вбивается помимо воли. Ничего не могу поделать...

   — Скажи лучше, когда это произойдёт? — нетерпеливо перебила, она впервые обратившись к нему на «ты». Но он пропустил эту её вольность, изредка, впрочем, пробивавшуюся в постели, мимо ушей.

   — О чём ты говоришь? Что — это? — переспросил он, всё ещё занятый своими мыслями.

   — Когда ты поведёшь меня под венец? — Катя даже притопнула ногой в нетерпении.

   — Теперь уже недолго ждать, — вяло ответил Александр. Он чувствовал себя в западне, кругом в западне. Это было странное чувство, доселе не посещавшее его. Все обложили его — даже любимая женщина, которая до недавнего времени казалась ему единственным и желанным прибежищем.

Он вдруг почувствовал, что хочет одного — чтобы его оставили в покое. Все, все — и Катя, и его дети, старшие и младшие. И министры, и двор с его мушиным гудением, пересудами и сплетнями... Великая усталость навалилась на него. Он не мог её сбросить, весь обмяк и закрыл глаза.

Катя тотчас почувствовала перемену — то было необъяснимое женское чутьё.

   — Что с вами, моё величество, — расхлопоталась она. — Вам худо?

   — Худо. Я устал. Нету сил. Прости меня — пойду к себе.

   — Прилягте здесь, я буду тише воды, ниже травы, — заворковала она, гладя его виски своими невесомыми нежными пальчиками.

   — Нет-нет, — торопливо ответил он. — Я пойду.

   — Что ж, ваша воля, — сердито буркнула она. — Вы мой повелитель. И всех нас повелитель, всегда и везде. Даже здесь, в обители любви.

Он с трудом добрался до опочивальни, разбудил дежурного камердинера, дремавшего в кресле, разделся с его помощью и, рухнув в постель, тотчас погрузился в долгий тяжёлый сон.

Сон был глубок и долог. Постепенно его оковы стали ослабевать, и вскоре в него стали вторгаться сновидения. То были фантастические тени его тревог и размышлений. В какой-то странной пляске то соединялись, то разбегались числа восемнадцать и восемьдесят один: образуя роковой год, приближавшийся с неумолимой постепенностью. Он убедил себя и Катю, она пугалась, хватала детей и неслась куда то, как давеча, когда во дворце прогремел взрыв... Потом какие-то невесомые фигуры сплелись вокруг него в хороводе... «Охранители», — подумал он, и в тот же миг они исчезли — растворились в пространстве. Он силился что-то сказать, но тщетно — язык не повиновался, слова не складывались...

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*