Странник века - Неуман Андрес Андрес

Ханс раздраженно замолчал. Он взглянул на нее, она собирала вещи, готовясь к уходу, а потом сказал: Сразу видно, что ты не зарабатываешь переводами на жизнь. Руди, конечно, тоже.

Он увидел, как стиснула рука Софи дверную ручку, как напряглись суставы ее пальцев. Через секунду она опустила руку. Стоя к нему спиной и медленно натягивая перчатки, Софи сказала: Поступай как знаешь. Раз уж ты взял на себя труд напомнить мне об этом, то да! я всего лишь любительница, в то время как ты профессионал. Весь вопрос в том, нужна ли профессионалу помощь любительницы. До свидания.

Плечи Руди Вильдерхауса, думал Ханс, глядя на эти плечи, после отпуска выглядят так, словно на них теперь лежит больше груза, чем прежде. И уже не прежним был тон, которым Руди обращался к Хансу в Салоне, хотя слова, возможно, произносились те же, но голос звучал как-то придушенно, словно ему каждый раз перехватывало горло, когда, обернувшись к Хансу, он говорил что-нибудь вроде «доброй ночи, рад был вас видеть» или «господин Ханс, не передадите ли сахарницу?», во всем том настороженном внимании, продолжал анализировать Ханс, с которым Руди разглядывал каждый его жест, каждую реакцию, было что-то напоминавшее лупу. Ханс старался не замечать этих новых обстоятельств и даже пробовал вести себя еще любезней, всеми силами вытравляя из своих повадок непроходящее чувство вины. Но деваться было некуда, Руди был тут как тут каждую пятницу, дышал Хансу в затылок и чересчур энергично пожимал ему руку. И все-таки мало-помалу, хоть и со скрипом, в обоих семействах все вернулось на круги своя: Вильдерхаусы водворились в свой помпезный особняк на Королевской улице, Руди открыл охотничий сезон, а в доме Готлибов продолжали готовиться к свадьбе, обещавшей стать в городе свадьбой года.

Бледная миловидная дама, глядевшая из рамки на письменном столе, все чаще отводила взгляд от раскисших глаз господина Готлиба, когда он, уставившись на портрет и словно ожидая от него каких-нибудь слов, какой-нибудь подсказки, хоть чего-нибудь! сжимал в руке шестую рюм-ку коньяку. Как выяснил Бертольд, прошпионив у двери кабинета все последние недели, господин Готлиб вечерами напролет только тем и занимался, что выдвигал и задвигал ящики письменного стола. А намедни слуга уличил хозяина в неслыханной, в несвойственной ему забывчивости: вместо того чтобы завести настенные часы ровно в десять, господин Готлиб завел их почти на двадцать минут позже. Плюс ко всему сегодня он не встал, как обычно, спозаранку, зато в полдень ворвался в кухню и наорал на Петру из-за каких-то маслин.

Потренировав слух у дверей кабинета, Бертольд осторожно постучался. Из-за двери донеслось недовольное брюзжание. Камердинер вошел, прижав подбородок к груди. Сударь, запинаясь, начал он, я пришел, чтобы, э-э, одним словом, я только хотел вам напомнить, что сегодня у вас запланирован визит к Грассам, и вчера они прислали повторное любезнейшее приглашение, вот, собственно, и все, сударь, а экипаж готов, так что, как только вам будет угодно (К Грассам? рявкнул господин Готлиб, вытягивая шею, как черепаха, к этим кретинам? и с каких это пор я должен навещать всяких тупиц только потому, что они прислали мне пошленькую записульку? из-за этого ты колотишь мне в дверь? из-за этого меня беспокоишь?), о! нет, сударь, я не хотел вас беспокоить, но дело в том, что, и простите мне мою дерзость, что уже много дней вы почти не выходите из дому, и сей факт, честно говоря, заставляет беспокоиться за ваше здоровье, сударь, а прошлой ночью, сударь, вы неразумно (неразумно? вскинулся господин Готлиб, ты это обо мне или о себе?), э, я хотел сказать, неосторожно вышли на ночную прогулку в одиночестве, даже не приказав мне вас сопровождать, и подвергли себя тем самым бог весть каким опасностям, а я даже не знал, тепло ли вы оделись, поэтому, сударь, сегодня я взял на себя смелость подумать о подготовке экипажа, хотя бы на завтра, кроме того (можешь идти, Бертольд, спасибо, отмахнулся от него господин Готлиб).

Бертольд отступил на два шага и, скрывая недовольство, вскинул подбородок, а затем объявил: Есть еще кое-что, сударь, о чем я пришел вам сказать. Бертольд произнес это твердо и якобы смиренно, но подпустил в свою речь немного яду, чуть ли не укоризну, словно в глубине души не столько хотел услужить господину Готлибу, сколько давал ему понять, что пора брать себя в руки, что это в их общих интересах. Лакей Вильдерхаусов, произнес Бертольд после взвешенной паузы, только что вручил мне визитную карточку господина Руди, в которой он сообщает о своем визите. Вот красотища! мгновенно отреагировал господин Готлиб, и ты только сейчас мне об этом сообщаешь?! какого дьявола ты не сказал мне об этом раньше? Я собирался, сударь, ответил Бертольд, отчеканил вам это в тот момент, когда вы меня. Ладно, ладно! прервал его господин Готлиб, отодвигая бутылку, одергивая лацканы сюртука и одновременно выбираясь из кресла, не будем терять времени, ступай, попроси Петру приготовить легкие закуски и поднос с индийскими чаями, но какого черта ты не сказал мне раньше! а когда, говоришь, заходил лакей? Не более часа назад, ответил Бертольд, вытягиваясь в струнку. В таком случае забери это! скомандовал господин Готлиб, указывая на бутылку, и пойдем одеваться.

Скрип лакированной кожи замер у дверей кабинета. Раздалось легкое покашливание. Словно от неожиданной заминки в разгар шествия, правый ботинок Руди потерся о левую штанину. Густой, почти зримый цитрусовый аро-мат окутал пространство возле кабинета. В дверь троекратно, уверенно постучали: Руди знал, что однократный стук чаще всего свидетельствует о застенчивости, двукратный близок к заискиванию, а троекратный всегда равносилен требованию.

Там, за дверью, господин Готлиб тоже откашлялся, но оба не обратили внимания на то, что копируют друг друга. Хозяин дома хотел было встать и открыть дверь, но почувствовал, что если у него и остались какие-то силы, то воспользоваться ими он сможет только здесь, посреди собственного кабинета, если не покинет кожаное кресло. Да-да, войдите! проговорил он с деланым равнодушием, но чересчур зычно. Руди влетел в кабинет стремительно, как муж, который до времени вернулся домой и бежит, наступая на полы одежды. Они поприветствовали друг друга, предельно сократив церемонии, обменялись двумя-тремя обязательными фразами и приступили к делу.

Поэтому я спрашиваю вас, уважаемый тесть, говорил Руди, и пока назовем это вопросом: почему вы допускаете, чтобы ваша дочь до сих пор работала с этим человеком, да еще на каком-то убогом постоялом дворе! и почему этот господин по-прежнему принят в вашем уважаемом доме? Этот господин по-прежнему принят в моем доме, ответил господин Готлиб со всем апломбом, на который был способен, и ты совершенно прав, называя его уважаемым, потому что не существует причин, по которым господин Ханс не мог бы посещать Салон моей дочери. Неужели, если бы такие причины существовали, дражайший зять, я не принял бы соответствующих мер? и безоговорочно не запре-тил бы эти визиты? не наказал бы Софи? Но раз я никаких карательных мер не принял, и поверь мне, я хорошо понимаю твою озабоченность, то только потому, что причин для этого нет. Этим я хочу сказать, мой благородный Руди… или тебе такие причины известны? они тебе известны? Ты говоришь, что что-то слышал? что-то!, а теперь ответь мне: ты сомневаешься в порядочности моей дочери, своей будущей жены? Но до тех пор, пока ее добродетели ничто не угрожает, этот дом не будет закрыт ни для кого. Поступить по-другому было бы равносильно тому, чтобы признать те гнусные пересуды, в которые моя честь не позволяет мне даже вникать.