Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан
Толстяк, как обычно, завел внутренний механизм (рубашка приглажена, галстук поправлен, волосы зачесаны, горло прочищено), вызвав у себя улыбку, которая могла лишь подчеркнуть то нетерпение, что должна была скрывать, и приступил к очередной своей напыщенной речи. Не успел он произнести и пары торжественных слов, которые словно пришпиливал к воздуху сложенными большим и указательным пальцами, как женщина в вуали ступила вперед и подняла ладонь, даже не глядя на него.
— Калеб, — повелительно произнесла она, едва разомкнув губы и обжигая колонистов взглядом из-за вуали.
Хокан осознал, что целую вечность не слышал птиц. Теперь же, в напряженном ожидании после ее единственного слова, роща распухла от неведомых песен.
Красильщица вышла вперед, вытирая голубые руки, и сказала, что Калеба нет.
— Тогда я его позову, — ответила женщина и шепнула что-то толстяку, который, в свою очередь, отдал короткий приказ драгуну.
Старый солдат скрылся за экипажем и тут же вернулся с колыхающимся кожаным мешком. Женщина показала на самую дальнюю от школы постройку из дерева и брезента. Драгун неспешно приблизился к ней, откупорил мешок, облил жидкостью стены, запалил спичку и бросил в одну из лужиц. По воздуху пробежала рябь и стала голубыми волнами, а голубые волны — желтым пламенем. Селянки бросились к детям и увели из древесной школы, теперь — не более чем растопки, что занялась бы от малейшей искры. По приказу женщины в вуали драгун запер поселенок и детей в бревенчатую хижину, подальше от огня, и поставил у дверей двух часовых. Горящая лачуга тем временем стала гладкой огненной сферой, словно вращавшейся вокруг своей оси, пламя изгибалось внутрь, поджигая самое себя снизу в усиливающемся круговороте. Хокан метался туда-сюда с отчаянными глазами в поисках воды. Нашел лохань, где отмачивалась одежда, и потащил к пожару, но тут его задержал один из отряда и привел обратно к женщине. Та улыбнулась, словно тронутая отчаянием и добротой Хокана, и погладила его по щеке. Пожар свистел. Над огненным шаром свивался шар из дыма, словно черное зеркальное отражение. Порыв ветра превратил свист в рев и развеял дым, который сперва свернулся, а потом вытянулся и пошел кольцами, растворяясь наконец мрачными завитками в темнеющем небе.
По склону холма скатился галопом отряд всадников, скрытый пожаром. Их предводитель яростно натянул удила и остановил коня прямо перед женщиной. И скакун, и наездник тяжело дышали. Указательным пальцем он велел своим товарищам распределиться. Затем опустил взгляд на женщину.
— Ты пришел, — сказала она с улыбкой сродни той, какой только что одарила Хокана.
Калеб, словно задыхаясь с каждым вдохом, кратко спросил о детях. Женщина кивнула на бревенчатую хижину. Он спешился и ходил маленькими кругами с лицом, обезображенным отчаянными размышлениями, и наконец остановился, гневно воззрившись на женщину. Через ее вуаль сочилось что-то вроде нежности. Наморщив губы и лоб, Калеб заставил себя успокоиться и — голосом разумным и рассудительным, хоть это потребовало всех его сил, — начал объясняться. Женщина хранила молчание все с той же ласковой улыбкой, не соответствовавшей искренней мольбе Калеба, словно она смотрела мимо него, куда-то в другое время. С огромным усилием Калеб сменил тон. Пытаясь подстроить голос под ее выражение, он, похоже, призывал приятные воспоминания или сулил светлое будущее. Даже сам выдавил улыбку. Затем она откуда ни возьмись достала маленький и изысканный карманный пистолет. Калеб уставился на него, как человек, кому показали гигантское насекомое. Затем перевел взгляд на вуаль, и женщина выстрелила ему между глаз. Его голову отбросило, за ней последовало все тело.
Из бревенчатой хижины раздались крики женщин и детей. Драгун с отрядом быстро окружили и обезоружили людей Калеба. Хокан не мог отвести взгляда от лица убитого, уже выбеленного смертью. Его оглушила внезапность, с которой тот прекратил существовать. Все случилось как по волшебству.
Женщина в вуали рядом с Хоканом дышала мелко, словно могла вобрать только обрывки воздуха. Смотрела она лишь на того, кого уничтожила. Подняла дрожащую руку к губам, и скоро едва слышимые стоны переросли в плач — долгие стенания, прерывавшиеся лишь вдохами тех мелко нарубленных кусков воздуха, которые скорбь перестраивала внутри так, чтобы наружу они выходили уже нескончаемой песнью отчаяния. Дети всё плакали. Поселенки всё кричали. Начали колотить в дверь. После долгих неустанных завываний плач женщины в вуали стал рваным, как ее дыхание: за каждым кратким вдохом следовал равно краткий вскрик. Наконец, словно внезапно приняв решение, она прекратила. Все еще глядя на Калеба, она сказала пару слов одному из отряда, тот, в свою очередь, дал знак двум товарищам. Вместе они унесли тело. Понурив голову и зажав глаза ладонями, женщина вновь овладела собой и положением. Распрямилась — выше, чем раньше, — и медленно подняла вуаль, приколов ее к шляпке, и открыла глаза, горящие от гнева.
— Ты! — проревела она, показав на толстяка. — Иди сюда.
Тот подошел и покаянно остановился в нескольких шагах. Они молча смотрели друг на друга. Те, кто унес тело, теперь собирали костер из сухих веток со школьной крыши. Не выдержав молчания, толстяк пригладил волосы, прочистил горло и заговорил. Но после первого же слова женщина обрушила на него самую свирепую атаку, что Хокан когда-либо видел.
Ее прогнивший рот плевался студенистыми словами ненависти. Забыты все предосторожности, с какими она скрывала десны. Напротив, прогнившая черная дыра словно стала абсолютным оскорблением и угрозой, страшнее рокочущих, мокрых, безобразных слов, хлеставших вместе со слюной. Она все еще держала пистолет, тыкая им то в тело, то в толстяка. На этой связи строилась ее гневная речь. Она словно не замечала, что указкой ей служило оружие, отчего то становилось еще грознее — словно, стоит женщине вспомнить его истинную природу, она будет обязана восстановить и его истинную функцию. Поселенки в хижине голосили с удвоенными усилиями и таранили дверь чем-то тяжелым. Дети всё плакали. Шагнув вперед и нависнув над лицом толстяка, женщина плевала в него оскорблениями пополам со слюной. Хокан понял последние слова, подчеркнутые стволом, ткнувшим в круглую грудь в жилете: «Ты виноват». Она чавкала черными деснами и шипела. Казалось, шипение исходит не от нее, а от пары блестящих слизняков у нее во рту.
Тело Калеба возложили на неопрятный костер рядом с развалинами школы.
— Нежнее, — приказала женщина и опустила вуаль. Затем кивком отправила охранников проследить, чтобы женщины прекратили греметь. Дети всё плакали. Очередным движением подбородка она приказала драгуну зажечь костер. Все мужчины — и нападавшие, и их жертвы — сняли шляпы. Пламя занялось быстро. Ветки затрещали, и тело вдруг провалилось в пламя, распространяя вонь зловещего жаркого.
После мгновения молчания женщина, целиком вернув себе обычное хладнокровие, снова повернулась к толстяку и бросила короткий приказ. Тот с дрожащими губами попытался возразить, но не успело слово сорваться с губ, как он решил, что лучше будет подчиниться. Снял пиджак, жилет, манишку и рубашку. Все смотрели на него. Вечер кровоточил — в темнеющей синеве проглядывала пара звезд. Вот на земле оказались туфли толстяка, затем — брюки. Женщина не скрывала нетерпения. Он нехотя снял нижнее белье и так стоял, обрюзгший и молочный, в одних носках и подвязках. Кто-то рассмеялся. Едва заметный ее жест — и одежда отправилась в угли догорающего дома. Еще один короткий кивок — и поселенок с детьми выпустили. Мужья бросились к ним, но одна осталась наедине с ребенком. Она с непониманием озиралась, а затем, увидев костер, упала на колени и разрыдалась. Женщина в вуали разглядывала ее с большим интересом. Клэнгстонский отряд в полном составе оседлал коней — кроме толстяка, брошенного с поселенцами, пока драгун уводил его серую кобылу. На губах толстяка пузырились сбивчивые мольбы. Хокану велели следовать за женщиной в экипаж. Они уехали вместе с конвоем. Стоны и всхлипы брошенного скоро затихли вдали.
