Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан
Каждую ночь он ускользал к своему укрытию. Однажды Хокан оказался неподалеку и видел, как он сдвигает плоский камень над ямой и складывает в нее добычу дня. Затем какое-то время так и сидел, вглядываясь в яму. Потом он вернул камень на место, забросал песком и галькой, стащил штаны и опростался на него.
Откладывать вылазку в город уже было невозможно. Они нуждались в припасах первой необходимости и прежде всего — в новых инструментах: Джеймса главным образом заботили лампы, чтобы работать всю ночь напролет. После долгой тайной подготовки он решил, что пора идти. Скрупулезно наставил Айлин и детей, хотя все его наказы сводились к одному: не разводить костров. Он легко навьючил осла и приказал Хокану следовать за ним.
Путешествие прошло скучно. В дороге никто не встречался. Они редко нарушали тишину. Хилый осел еле волочил ноги. Джеймс редко отрывал руку от груди, где за пазухой рваной блузы висел на шнурке холщовый мешочек. На третье утро они пришли.
Весь город состоял из одного квартала: гостиница, магазин и полдесятка домишек с закрытыми окнами. Грубые кособокие постройки словно возвели только этим утром (в воздухе еще висел запах опилок, дегтя и краски) с единственной целью разобрать на закате. Этим новым, но шатким домам, словно со встроенным в них ветшанием, будто не терпелось развалиться. У улицы была только одна сторона — равнина начиналась сразу от порогов.
У коновязей вдоль улицы подергивались под роями мух истощенные лошади. Мужчинам же, прислонившимся к стенам и дверным косякам, насекомые словно не докучали — скорее всего, из-за дыма забористого табака, который тут курили все. Как и Джеймс с Хоканом, все носили лохмотья, а их обветренные лица под широкополыми шляпами были рисунками из коры и дубленой кожи. И все же за местных цеплялись слабые признаки цивилизации, совершенно стертые из обликов новоприбывших жизнью на природе.
Джеймс и Хокан шли под немыми взглядами курильщиков, эта тишина последовала за ними в магазин. Торговец прервал разговор со стариком в поблекшей форме драгуна. Джеймс кивнул им. Они кивнули в ответ. Он обошел помещение, собирая керосиновые лампы, инструменты, мешки муки и сахара, одеяла, вяленое мясо, порох и прочее, осведомляясь лаконичным бурканьем у торговца за стойкой. Затем торговец пересчитал товары, мягко тыкая в каждый указательным и средним пальцами, словно благословляя, и предоставил счет, написанный графитом. Джеймс на него почти и не взглянул. Он ушел в угол, кое-как скрывшись за бочонками, повернулся ко всем спиной, согнулся, словно делал что-то неприличное, пару раз бросил подозрительный взгляд через плечо и, наконец, вернулся к стойке, чтобы выложить несколько золотых самородков.
У продавца наверняка был наметан глаз, потому что он не торговался и не приглядывался к золоту, а проворно убрал, поблагодарив покупателя. Паренек возраста Хокана, но вдвое ниже его начал перетаскивать их покупки на улицу. Драгун ускользнул, не попрощавшись.
Навьючив осла, Джеймс и Хокан направились в таверну. К ним повернулись головы, буравя взглядами поверх увенчанных пеной кружек эля, сдающая рука застыла в воздухе, огонек задержался перед сигарой. Ирландец и швед тоже помедлили. Все смотрели на них. С первым их шагом к стойке посетители снова ожили.
Бармен кивнул им издали, и, когда они приблизились к стойке, их уже ждали две кружки эля и тарелка сушеного мяса. Хокан ни разу не пробовал спиртное и нашел теплый горький напиток отвратительным. Он постеснялся просить воды и совершил ошибку, попробовав мясо. Джеймс присосался к элю. На них никто не смотрел, и все же они явно были центром всеобщего внимания. Джеймс хлопал по груди, стараясь скрыть мешочек, то и дело проглядывавший в прорехах драной рубахи. Бармен продолжал ему подливать.
На втором этаже, напротив стойки, открылась дверь. Обернулись только Джеймс и Хокан. Хокан мельком заметил высокую женщину в пурпурном платье с серебристыми чешуйками. Ее грудь над корсетом тоже искрилась от блесток. Волосы ниспадали на плечи волнами густого янтаря, а губы были такими красными, что чуть ли не черными. Она склонила голову набок, всмотрелась в Хокана с силой, исходившей как будто более от губ, нежели от глаз, и скрылась за косяком. Как только она исчезла, из номера вышел обтрепанный драгун, а за ним — опрятный толстяк. Круглый франт протопал следом за драгуном по лестнице и направился прямиком к гостям. Даже пропитанный насквозь по́том, он был единственным чистым человеком в таверне — единственным без запекшейся грязи. Его окружала аура флердоранжа. Он утер лоб девственно-чистым платком, тщательно сложил его и вернул в нагрудный карман, пригладил волосы руками и прочистил горло. Все это делалось с величайшей торжественностью. Затем, словно кто-то стронул пружину, приводящую механизм в действие, он улыбнулся, чуть поклонился и довольно громко обратился к незнакомцам. Похоже, это была формальная речь. При этом толстяк описал рукой дугу, включая весь бар, а то и всю пустыню за его стенами, затем протянул другую руку, словно принимая или предлагая щедрый дар, блаженно закрыл глаза и произнес в заключение после торжественной паузы: «Добро пожаловать в Клэнгстон».
Джеймс кивнул, не отрывая глаз от пива.
С шумным и напускным дружелюбием, какое Хокан позже встречал у проповедников и уличных торговцев, надушенный мужчина задал очень длинный вопрос, а потом сделался объемнее, заложив большие пальцы в рукава жилета.
В ответ Джеймс буркнул то ли с дерзкой, то ли с испуганной сухостью.
Толстяк, не теряя невозмутимой улыбки, сочувственно кивнул, словно имел дело с больным дитем или безобидным дурачком.
Драгун, уползший в самый темный угол, зажал одну ноздрю и выстрелил соплю. Толстяк вздохнул, взмахнул в его сторону дряблой рукой и извинился усталым, даже материнским тоном. Затем повернулся обратно и задал новый вопрос — с вечной улыбкой, вечной вежливостью. Джеймс таращился в кружку эля. Толстяк повторил вопрос. Лишь немногие игроки и выпивохи могли притвориться, будто ведут свои разговоры. Джеймс несколько раз обмахнул грязную стойку ребром ладони. С наигранным терпением толстяк показал на магазин, где они только что закупались припасами, и что-то снисходительно объяснил. Договорив, он пожал плечами и посмотрел на Джеймса, и тот после долгой паузы ответил: «Нет». Толстяк снова пожал плечами, оттопырил нижнюю губу, хлопнул себе по бедрам, подняв мощную волну флёрдоранжа, и покачал головой, словно отказывался принимать какой-то невероятный вымысел за неопровержимую истину. Он постоял еще с задумчивым видом, затем изогнул брови и кивнул, притворяясь, что наконец понял ответ Джеймса и примирился с ним. Драгун высморкал вторую ноздрю. Ничего не вылетело.
Бармен уж было собирался подлить Джеймсу снова, когда в таверну заглянул паренек из магазина и объявил, что осел готов. Джеймс достал из кармана штанов несколько монет, но толстяк, разыгрывая смертельную обиду, воскликнул: «Нет-нет-нет-нет-нет-нет!», — и вклинил накрахмаленный рукав между Джеймсом и барменом. Коротко и церемонно что-то заявив, он сделал глубокий вдох и, наконец, повторил, пока его пальцы заползали меж пуговиц жилета: «Добро пожаловать в Клэнгстон».
Хокан и Джеймс вышли и проверили веревки и ремни вьюков на осле. Джеймс медленно пустился в путь, не оборачиваясь, но Хокан задержался у коновязи. Он огляделся, убедившись, что его никто не видит, и жадно напился из лохани, черпая бурую воду пригоршнями, бок о бок с лошадьми, осаждаемыми мухами. В баре загоготали. Хокан повернулся, испуганный и сконфуженный, но дверной проем был просто черной дырой в залитом солнцем фасаде. Потом он вспомнил женщину и поднял глаза. Окно поблескивало непроницаемо. Хокан нагнал Джеймса, и они вместе покинули единственную улицу Клэнгстона.
Возвращались они как можно быстрее, останавливаясь с наступлением темноты и снимаясь до первых лучей. Временами Джеймс говорил Хокану следовать за ним задом наперед, обметая землю, чтобы скрыть и запутать следы. Иной раз Джеймс неожиданно останавливался и всматривался в пустоту, приложив к губам указательный палец, к уху — ладонь, выслушивая погоню. Они перекусывали вяленым мясом и галетами (Джеймсу и то и другое приходилось отмачивать в воде) и ни разу не развели костер.
