Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан

Хоть и ослабев от потери крови, изувеченный мальчик быстро приходил в себя. Несколько дней Хокан давал ему успокоительное, считая постоянный небольшой жар добрым признаком того, что организм выжигает болезнь. Время от времени мальчик во сне исступленно скребыхал по простыне там, где не хватало его конечности. Хокан навещал его чаще необходимого. После осмотра швов девушка часто угощала его едой или чашкой молока, чтобы он задержался подольше. Ел или пил он в стеснительном молчании. Набираясь смелости поднять взгляд, он иногда видел, что она смотрит на него — как ему хотелось верить, с восхищением.

День ото дня ее волосы казались то медными, то золотыми, а с волосами и цвет глаз менялся от зеленого к серому. Веснушки то множились, то пропадали, то возвращались и перемещались, будто созвездия. Никогда еще Хокан не присматривался к человеку так близко, гадая, действительно ли происходят эти превращения, или все дело в его обостренном внимании. Ночами он почти не спал, воображая, какой она предстанет на другой день.

Если бы все зависело от Хокана, он так бы и не узнал ее имя. Она словно поняла, что он слишком стесняется или робеет вступать в разговор и что от любых поощрений только глубже уйдет в себя. Но все же сумела показать свою открытость небольшими жестами. В том же духе Хелен сама назвала свое имя, не спросив его. После недолгих колебаний он пояснил, что его зовут не Ястреб, а Хокан. Хелен — одна из немногих в Америке — в самом деле пыталась это произнести. Она смеялась, когда искала нужную форму странных гласных, но, хоть Хокан и смеялся с ней, он впал в хмурый транс, глядя, как ее губы складывают его имя. В тот день она даже его записала, не зная, как будет правильно, и Хокан хранил тот клочок бумаги еще долгие годы, думая каждый раз, как на него смотрел, что он здесь — в этих бледнеющих линиях на пожелтевшем обрывке обертки, где невозвратимое прошлое умудрялось цепляться за настоящее, — он здесь даже ощутимее, чем в собственном теле. Однажды он принес семье сушеные фрукты и цукаты. Они не посмели к ним даже притронуться.

При каждом посещении Хокан старался избегать отца мальчика. Он поверил в мошенничество Джарвиса, но все еще носил на ремне большую пушку — и от этого брататься было сложнее. Хокан с радостью бы порвал с нанимателем, но тревожился также и о том, что, если вернет пистолет, Джарвис просто отдаст его другому — скорее всего, тому, у кого руки чешутся спустить крючок. Хокан рассуждал так: пока пистолет у него, одним пистолетом для волнений меньше. Боялся он не за себя: он уже давно решил оставить партию Джарвиса. Короткий это путь или нет, он мешал планам самого Хокана. Уже было ясно, что лошади скоро ждать не приходится и лучше вернуться на тропу и идти пешком против течения до самого Нью-Йорка. А значит, пистолет не имел отношения к его безопасности. Волновался Хокан за раненого мальчика и его сестру. Что станется с ними? Кто заступится за Хелен? Впервые он разрывался между верностью брату и обязательством перед другим человеком.

Скромную лощину, которой они ехали, окружали низкие холмы, но она едва ли заслуживала громкого звания долины. Первой всадников за грядой заметила Хелен. Они появлялись гуськом один за другим, и вот уже на каждой стороне долины, в полукилометре впереди, ехало по шесть человек. Хокан обернулся и увидел похожий отряд в нескольких сотнях шагов от хвоста их партии. Он чувствовал их настороженный враждебный взгляд. Если бы всадники помчались галопом по склону, они бы легко разрезали партию. Обоз встал. Из-за холмов показались новые всадники.

— В круг! В круг! — воскликнул Джарвис.

С неповоротливостью, противоречившей звенящей в воздухе панике, фургоны поставили в круг. Непонятно, кто отдал приказ, но люди баррикадировали проемы между фургонами ящиками, столами, бочками, мешками с зерном и мукой, а женщины заряжали оружие — по большей части однозарядные пистолеты и мушкеты — и доставали дубины, ножи и даже мечи, выкованные из плугов. Почти никто не говорил. Всадники неторопливо надвигались на баррикады вдоль подножий холмов. Из отряда на северном фланге раздался крик. На юге им ответили. Всадники стекались со всех четырех сторон.

— Индейцы! — воскликнул кто-то, когда они приблизились.

У мужчин в бизоньих шкурах были раскрашенные лица и перья в волосах. Они окружили процессию. Из-под кожаных балахонов показались длинные ружья, мушкеты и мушкетоны.

— Ложитесь! — закричала женщина.

Еще один боевой клич — и всадники разом открыли огонь.

Когда выстрелы отгремели, через последовавшее затишье пробился хриплый стон. Хокан оглянулся и увидел, как вол припал на колени и рухнул на бок. Мигом сбежались псы — лакать растекавшуюся лужицу крови.

— Здесь же дети! — воскликнул мужчина.

— Огонь! — гаркнул Джарвис.

Поселенцы дали ответный залп. Воздух застлало пороховым дымом. Никто не попал.

Всадники приступили к долгому процессу перезарядки — как и женщины, поджидавшие с шомполами и мешочками дроби, пока мужчины укрепляли баррикады. С заряженным оружием они вернулись по местам.

После тишины — клич, за которым последовал огонь.

Поселенцы дали ответный залп.

Ничего. Не считая дырок в покрышках нескольких фургонов, с тем же успехом обе стороны могли бы палить холостыми.

Осаждающие нарушили строй и собрались на совещание.

— Им нас не взять, — громко зашептал Джарвис партии. — Они не могут подобраться. Не могут.

— Но сколько можем держаться мы? — спросила поселенка.

— О, хоть неделями, — пренебрежительно отмахнулся Джарвис. — Но они на недели не останутся. Не стоит того.

В нескольких фургонах справа муж тихо и горячо ругался с женой, которая, как понял Хокан, уговорила его расстаться с безопасностью тропы.

Внезапно и без оглядки всадники сорвались к холмам, поднялись по склону и скрылись за грядой. Кое-кто возликовал. Джарвис призвал к тишине.

— Это еще не конец, — сказал он.

Мужчины стояли на страже. Женщины готовили обед, мешая в котлах шомполами. Все молчали. Люди как никогда остро осознавали происходящее вокруг. За трапезой Хокану казалось, будто он с чем-то прощается.

Вернулось около половины индейцев. И снова они окружили кольцо повозок. После паузы и боевого клича они открыли огонь. Поселенцы ответили. Никто не попал. Все перезарядились — новый залп. Свистели и стонали пули, далеко минуя свои цели. Последовало еще три-четыре громких и безобидных обмена выстрелами.

И вдруг по склону сошел лавой отряд белых — с криками, ревом, потрясая винтовками. По кружку индейцев пробежало рябью замешательство и ужас. Застигнутые между огнем из фургонов и новоприбывшими спасителями, что рассыпались широким кольцом, индейцы принялись улюлюкать и кричать и поскакали на юг из долины. Кое-кто из новоприбывших погнался было следом, но остановился, как только индейцы повернули направо и перевалили за западные холмы.

Внутри баррикад начались объятия, слезы и молитвы. Кое-кто поздравлял Джарвиса. Хокан нашел Хелен с мальчиком. Ребенок, не потревоженный переполохом, спал в удивительно чистой постели. Хокан приложил ладонь к его лбу. Все еще небольшой жар. Хелен положила свою руку на ладонь Хокана. Нежность, удивление, страсть вытеснили все — мир, его самого. Она положила голову ему на плечо. Он приласкал ее ладонь большим пальцем, надеясь, что этим не обидит. Она прижалась к нему. Они соприкоснулись бедрами. Сели, глядя на мальчика и не обращая внимания на шум раздвигающихся фургонов.

— Ястреб!

Его требовал Джарвис. Хокан собрал всю смелость в кулак и посмотрел на Хелен. Ее взгляд все еще был прикован к мальчику, но улыбка на лице предназначалась ему.

Он вышел из фургона. Джарвис махал ему из проема, проделанного в круге, чтобы пропустить спасителей.

— Они идут. Я хочу, чтобы ты был при мне.

Сгрудившись семьями, поселенцы выстроились в выжидающую линию. Солнце жгло, как открытая рана. Две сношавшиеся собаки смотрели в небо набожно и обреченно. Мальчик выстрелил в холмы из палки-ружья. Над дохлым волом кружили птицы.