Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан

— Я остаюсь.

— Ступай.

— Я помогу.

Лоример кивнул и попросил наложить шину на ногу индейца. Как люди с такими тяжелыми ранами ухитрились спрятаться под дымом — загадка. Размозженные черепа, сломанные кости, разорванные пулями груди и конечности, кишки, с трудом удерживавшиеся трясущимися руками. Как ни странно, многие дети были в сознании и почти не надышались дымом. Когда туча копоти развеялась, немногие сравнительно целые взрослые стали оглядываться, словно очнулись в новом, неведомом краю.

Все были худыми. Одеты — кто во что горазд: кожаные накидки, пончо, штаны, набедренные повязки, блузы, сандалии, башмаки, босые ноги, головные повязки, шляпы, платки. Под кровью они были удивительно чистыми, в отличие от всех белых мужчин и женщин, кого Хокан видел с самого прибытия в Калифорнию. Вплоть до этого времени лица, что он встречал в пустыне, были истерзаны стихиями — огрубевшая кожа, плоть под ней поблескивала, словно отвратительный плод, что со временем неизбежно приобретет структуру и цвет гнилой древесины. Но на этих лицах не виднелось признаков борьбы со средой. Хокану подумалось, что и лицо Лоримера стремится стать таким же.

Он осознал, что всегда представлял эти обширные территории пустыми, — верил, будто они обитаемы только в то короткое время, когда через них едут путники, а за ними следом смыкается, словно океан за кормой корабля, одиночество. Еще он понял, что все эти путники, включая его самого, на самом деле захватчики.

Мужчина с ножом снова попытался напасть на Лоримера, но его повалила боль. Его левая нога была вывернута задом наперед — пятка на месте пальцев, кожа скручена в черную спираль, рваную на лодыжке, где обнажались кость и жилы. В ужасе Хокана оставалось место для изумления и любопытства. Лоример приподнял голову свирепого индейца и утер его покрытый испариной лоб.

— Мы друзья, — сказал он.

Мужчина уставился на него, все еще в ярости. Лоример достал из кобуры пистолет, показал ему, взявши за ствол большим и указательным пальцами, словно грязного зверька, и отбросил прочь.

— Друзья, — повторил он.

Гнев сменился замешательством, но вроде бы индеец понял, что эти двое не желают ему зла. Лоример попросил Хокана принести из фургона инструменты, лекарства и мази. Первым делом они дали успокоительный настой тем, кто страдал от мучительной боли или нуждался в операции. В числе тех, кто оправился быстро, был старик с короткими и очень опрятно подстриженными белыми волосами — исключение среди его длинноволосых соплеменников. Без его помощи Лоример бы не справился. Никто не смел перечить советам или приказам старика. Коротковолосый был если не вождем, то признанным авторитетом, и самые крайние меры, такие как ампутации, не получилось бы осуществить без его поддержки. Он же оказался превосходным лекарем с тонким пониманием человеческого организма, а еще ему удалось спасти от разграбления бесценные припасы — местное обезболивающее из толченых трав и грибов, порошки с чудесными целебными свойствами, прочие снимающие боль мази и припарки. Они с Лоримером обсуждали каждый случай на языке жестов. Хокан смотрел и учился.

Вдобавок к зельям и медицинскому таланту коротковолосый внес два вклада, изменивших отношение Лоримера к хирургическим процедурам и сильно повлиявших на будущее Хокана. Когда натуралист приступил было к первой операции, коротковолосый перехватил его руку раньше, чем скальпель пустил кровь. Он мягко подвел Лоримера к котлу с водой, кипящему на костре. Там лежали его инструменты. Знаками он попросил опустить скальпель в кипяток. Лоример недоумевал, но сделал как велено. Пока инструменты кипятились, коротковолосый мычал мелодию себе под нос. Потом он выловил их деревянными щипцами, стараясь не дотрагиваться до тех частей, что коснутся пациента. Второе — он вымыл руки. Для этого он воспользовался крепким спиртным напитком, уцелевшим после нападения. В отдельных случаях той же жидкостью он промывал раны. Две эти процедуры — кипячение инструментов и мытье рук — повторялись перед каждой операцией. Со временем удивленный Лоример пришел к выводу, что ритуалы знахаря как-то связаны с невероятно низким числом заражений.

— Наши ученые мужи под сводами академий не поняли того, что этот мудрец узнал, наблюдая за природой: гниение, процветающее в ране, и болезни, проникающие в открытые травмы, можно пресечь на корню. Само семя недугов можно сварить и стереть раньше, чем оно пустит корни в плоти.

Память Хокана о том, что следовало за первой операцией, замазали кляксы крови, но образы за красно-черными завихрениями обладали хирургической точностью картины, написанной кистью с одним волоском. Они до рассвета добывали дробь, засевшую в глубочайших волокнах ткани, прилаживали друг к другу зазубренные края сломанных костей, возвращали на место внутренности и латали животы, прижигали раны раскаленным добела железом, отпиливали руки и ноги, сшивали висящую на мышцах и жире кожу в округлые культи. Погрузившись в дело, Хокан обнаружил совершенно незнакомую ему бесстрастную скрупулезность. Это отстранение, чувствовал он, — единственно верный метод лечения. Что угодно другое, начиная с сочувствия и сострадания, лишь принизит боль, приравняв к воображенным мучениям. Узнал он и то, что жалость неутолима — ложная добродетель, что всегда жаждет больше страданий, лишь бы показать себя во всей безграничности и красе. Ощущение ответственности разоблачило его основополагающее несогласие с доктринами Лоримера. Натуралист заявлял, что вся жизнь-де одинакова и в конечном счете едина. Мы происходим от других тел и обречены стать другими телами. Во вселенной, сделанной из вселенных, часто говаривал он, иерархия теряет смысл. Но теперь Хокан почувствовал святость человеческого тела и считал даже мимолетный взгляд под кожу кощунством. Это не тетерева.

Когда стемнело и проводить операции стало невозможно, Лоример подошел с ружьем к ослу, спокойно прицелился ему в голову и застрелил на месте. Двое легко раненных помогли разделать животное. Слабым дали выпить теплой крови. Те, что поздоровее, сами отбирали себе куски: вынув и съев язык, печень и поджелудочную железу, они переламывали бедренные кости и сосали мозг. Поджарив ребра и посолив оставшиеся съедобные куски, Лоример сварил голову осла и потом накормил бульоном самых немощных. Две женщины испекли некий змеистый хлеб. Для этого они скатали из теста длинную веревку и закрутили спиралью на палке, установив ее над костром под углом, на перекрестье из двух других палок. Палку регулярно поворачивали и наконец сняли с огня. Закрученный хлеб пустили по кругу, и каждый отламывал себе со спирали виток, обугленный снаружи и сдобный внутри.

Той ночью, когда пациенты после лекарств заснули, коротковолосый и Лоример разделили калюмет. По предложению натуралиста, не желавшего оскорблять их хозяина, Хокан тоже сделал пару затяжек. Малина, моча и мокрый пух. Он тайком прокашлялся через нос и почувствовал, будто живот давит на небный язычок.

Лоример пытался узнать, не белые ли напали на поселение. Он передал вопрос пантомимой и рисунками углем. Коротковолосый, сосредоточившись на ворошении табака в трубке, не обращал внимания. Лоример разыграл нападение, задействовав Хокана и бесстрастного старика как актеров. После все более горячих и абстрактных попыток коротковолосый встал, приложил пальцы к щеке Лоримера и произнес: «Вусте». Потом подошел к Хокану и, обведя рукой все его тело, повторил то же слово: «Вусте». Показал на них обоих и в третий раз сказал: «Вусте». Наконец он взял руку Лоримера, как винтовку, прицелился в раненого, лежащего в тенях, и выстрелил. «Вусте».

Шли дни, и те немногие, кто перенес легкие ранения, начали прибирать и восстанавливать поселение. Иглами из костей и нитями из кишок они превращали лохмотья в лоскутные одеяла, а одеяла — в шатры. Дети трудились над собственным лагерем — меньшей копией настоящего, из обрывков кожи и ткани. Возможно, оттого, что миниатюра подчеркивала безграничность вокруг, она казалась плотнее, нагруженнее действительностью, чем настоящий лагерь. Несколько раз на дню дети просили Хокана обойти игрушечные шатры, и все, включая взрослых, бесконечно веселились от того, как здоровяк увеличивается на их фоне еще больше.