Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан

Точка на горизонте не была миражом, потому что ее видели все. Один из людей следопыта издал хриплый вопль. Другой рассмеялся. Точка стала фургоном. Без животных. Фургон стал развалиной. Вокруг выцветших останков — выбеленные кости волов. На дне фургона — скелеты трех детей и их родителей. Один из мужчин разрыдался. Он все завывал, скривив лицо в мину скорби, но слезы не шли. Он схватил берцовую кость и пытался прибить Лоримера. Заступился только Хокан. Остальные метали глазами молнии, но были слишком измождены для слаженного бунта. Оправившись от шока после неудавшегося покушения, Лоример принялся разбирать старую телегу. Он еле слышно велел собрать как можно больше досок. Никто не шелохнулся.

— Хотите воды? Собирайте доски! — взревел Лоример.

Они раскурочили брошенный фургон, не трогая тел. Сняв покрышку со своего, чтобы освободить место для длинных досок, они погрузили дерево и приготовились отправляться.

— Как ни печально, — шепнул Лоример Хокану, когда они снова тронулись в путь, — по-моему, эти тела — добрый знак.

И он оказался прав. Вскоре после этого они увидели облака у земли. Это напоминало конец света — будто равнины внезапно обрывались и дальше шло только небо во всех направлениях, даже вниз.

— Вода, — сказал следопыт.

Обезумевшие люди помчались к отражению неба. Напрасно Лоример пытался их остановить. Они с Хоканом шли трусцой. Когда они добрались до водоема, мужчины задыхались на берегу рядом с лужицами своей рвоты. Один встал, и его вырвало. Лоример попытался что-то проговорить, но голос ему отказал. Он попытался снова.

— Соленые озера, — сказал он.

— Ты обещал воду, — прошептал следопыт.

— Да, — ответил Лоример. — Разведите костер из досок.

Мужчины на выжженной земле уставились на него так, будто не понимали слов, но, преодолев изумление, взялись за дело. Белые равнины светились ярче костра, сводя его не более чем к судороге в воздухе. Пока спутники трудились, Лоример налил рассол на дно их самого большого котла и поставил в него котелок поменьше, прижав камнем. Затем накрыл большой котел вощеным хлопком, привязал ткань по краю и положил посередине камень, так получив вогнутый конус. Все это сооружение установили на огонь. Скоро рассол закипел. Лоример поправил вощеную ткань. Мужчины таращились на невидимое пламя. Когда клокот сменился дребезжанием, Лоример попросил Хокана помочь снять котел. Они убрали ткань, и, ко всеобщему удивлению, котелок в середине — бывший пустым, когда его накрывали, — теперь оказался полон.

— Питьевая вода, — объявил Лоример, пополняя один из опустевших бочонков. Следопыт недоверчиво сделал глоток. Посмотрел на товарищей и кивнул. Все воззрились на натуралиста в благоговении.

Повторяя процедуру, он объяснил Хокану ее общий принцип — испарение, вес соли, конденсация. Объяснил он и как погибшая семья показала ему, что соленое озеро уже недалеко: вполне очевидно, они скончались примерно в одно время, скорее всего — по одной причине. Он предположил, что все они напились соленой воды, а когда и без того обезвоженных путников стошнило, у них не осталось ни шанса.

Солнце садилось. Ночью они продолжали кипятить воду и восполнили запасы. Полыхающее пламя давало дополнительный повод для радости. Они были почти что счастливы.

Наутро Лоример бродил по колено в озере. Отравленная жижа в низине казалась дистиллятом равнин и небес вокруг — бесцветных и бесстрастно враждебных к жизни. У натуралиста была метровая трубка со стеклянным дном и ручками на открытом верху. Погружая в озеро конец цилиндра с окошком, он мог видеть под водой. Чем и занимался весь день. Иногда он вылавливал камешки. Большинство тут же бросал обратно в воду, но время от времени находил что-то достойное дальнейшего изучения и складывал на берегу. К середине утра там выстроилась вереница одинаковых (по крайней мере, на глаз Хокана) белых камешков. Люди тем временем возвели из шестов и брезента укрытия от солнца и прятались там вместе с лошадьми и ослами. Поначалу они наблюдали за Лоримером с любопытством, но, уловив, сколь однообразна его работа, надвинули шляпы на нос и задремали. Хокан вызвался было помочь, но Лоример, пребывая мыслями где-то далеко, ответил, что у него нет времени объяснять, что ему нужно. К полудню вода, соль и солнце выжгли и освежевали Лоримера до неузнавания. Его дрожащие губы чудовищно распухли. Ему было все трудней сдерживать тремор, рябь вокруг его смотровой трубы превратилась в мелкие волны.

Той ночью, дрожа в мехах, он слезно умолял Хокана не дать его увезти.

— Это пройдет. Это просто солнце, — сказал он, сотрясаясь. — Прошу. Со мной ничего не случится. Если мы уйдем. Я больше никогда сюда не вернусь. В жизни. Обещай. Это. Ерунда. Всего лишь солнечный удар. Скажи им. Деньги. Это. Ерунда. Прошу. Прошу.

Заснул он в слезах.

По-настоящему он уже не проснулся. На рассвете, когда из его снов началось сочиться бормотание, горячка уже сделала из него свою безвольную куклу. Хокан не стал противиться приказу следопыта уложить Лоримера в фургон и уезжать.

8

Новая тяжесть запустения легла на этот и так несчастный край. Безжизненная равнина со множащимися ячейками не менялась. Солнце, как всегда, оставалось пронизывающим и вездесущим, острым и тупым. Лишь одно изменилось в этой неизбывной монотонности — одиночество Хокана, то единственное, что имело глубину в этом плоском и плющащем мире. Лоример угасал среди своих ящиков и банок, и Хокан чувствовал внутри себя дыру едва ли не столь же бездонную, как пустота, поглотившая его во время путешествия через Атлантический океан. По Лоримеру он скучал с тем же чувством (хоть и не с той же силой), что по Лайнусу. Оба его защищали, считали заслуживающим их внимания и даже видели в нем достойные воспитания черты. Но главная добродетель и брата, и натуралиста — их умение наделять мир смыслом. Звезды, времена года, леса — у Лайнуса обо всем находились истории, а через их призму жизнь становилась тем, что можно рассмотреть и понять. Как разбух океан, когда рядом не стало Лайнуса, чтобы оградить огромность словами, так теперь из-за недуга Лоримера пустыня жестоко расширилась до бесконечного ничто. Без теорий друга крошечность Хокана стала такой же безмерной, как простор впереди.

Следопыт уводил их той же дорогой, что они пришли. Он подозревал, что можно и срезать, но у них почти вышла провизия и они не могли себе позволить потеряться. Паек на завтрак и на ужин уре́зали до половины чашки кукурузной каши и печенья. Через несколько дней один спутник залез в фургон, где Хокан выхаживал Лоримера. Он направился прямо к плетеным клеткам с птицами, забрал две и развернулся, чтобы уйти. Хокан схватил его за руку и жестом велел поставить клетки на место. Тот подчинился, но освободившейся рукой достал одноствольный пистолет и приставил Хокану к груди. Его реакцией (позже, по размышлении, поразившей его самого) было не отпустить запястье, а сжать еще крепче. Тот взвел курок. Хокан отпустил. Тем вечером жарили птиц. Хокан ел кукурузную кашу. В дальнейшем они тушили змей Лоримера и варили его кошек. Собак пощадили.

Болезнь так истощила Лоримера, что было почти не разглядеть движения его груди. Глаза угасли глубоко в орбитах; усохшие губы обнажили зубы; кожа на челюстях и скулах натянулась. Лицо превращалось в череп. Вспоминая, как лечили его самого, Хокан выхаживал Лоримера водой с медом, пытался кормить его размягченной кашей, но та оставалась на языке и стекала на подбородок. В тот же день, когда на солончаке запестрела земля, Лоример взглянул на Хокана — не в бреду, куда-то насквозь и вдаль, а глазами, полными, несмотря на неестественно расширенные зрачки, смысла.

— Мы ушли? — с трудом спросил он.

— Прости, — ответил Хокан.

Лоример закрыл глаза и, наконец набравшись сил, снова открыл и попытался улыбнуться. Хокан напоил его с помощью мокрой тряпки. Его друг благодарно кивнул и снова провалился в сон.