Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан
Вот что за великое открытие совершил Лоример, путешествуя по равнинам и собирая образцы, и теперь он мечтал найти последнее доказательство. Все признаки указывали на то, что разумный протоорганизм, чьими прямыми потомками являются люди, зародился в воде (а именно — в соленой), где и разрастался, как мыслящий моллюск без ракушки. Исследовать дно океана на предмет доказательств, конечно, не представлялось возможным. Но, к счастью, иногда по дну моря можно пройти. И одно такое дно — большое соленое озеро Саладильо. Некогда бывшее морем посреди суши, Саладильо пересохло миллионы лет назад, и, учитывая недоступность и тяжелые условия солончака, Лоример предполагал, что там еще не ступала нога человека. Если где-то и можно найти подтверждение бытия этого первого существа, этого бестелесного мозга, то только в Саладильо.
После его лекции наступила тишина. То, что сейчас услышал Хокан, казалось далеким, как звезды над головой, — настолько далеким от всего, чему его прежде учили, настолько далеким от всего, что он мог бы придумать сам, что посрамило бы и воображение его брата. Даже самые завиральные сказки Лайнуса бледнели в сравнении с повестью Лоримера, и все в разуме Хокана восстало против услышанного. Собственное скудное знание Библии, здравый смысл и, прежде всего, человечность запрещали ему верить, будто его предки, пусть даже давние, были животными. Да верно ли он понял рудиментарный шведский Лоримера? Еще возмутительней и оскорбительней эта мысль о первозданных соплях. Разве он сотворен не по образу и подобию Господа? Что же тогда есть Бог? И если этот процесс, как утверждал Лоример, еще не закончен, чем же станут люди в далеком будущем? Не увидят ли потомки в его костях остов примитивного зверя?
Однако вопреки всем глубоким сомнениям Хокан чувствовал, что его прошлое (и все, что он вроде бы знал из редких твердых слов отца, безусловной доктрины священника и даже чарующих сказок брата) растворяется в ночи и тает пред лицом этой внушительной и устрашающей истории.
7
Свет удушал. Они захлебывались, давились, переполнялись белизной. Сквозь слезы и трепещущие веки едва ли можно было разглядеть равнину — гладкую и ослепительную, как замерзшее озеро. Несмотря на гнетущую жару, первым позывом Хокана было посмотреть под ноги и убедиться, что лед под ними не провалится. На замерзших равнинах во всех направлениях простирался, сколько видел глаз, узор улья, где каждая ячейка была около метра в самом широком месте. Рисунок оказался удивительно упорядоченным, и линии соли, торчащие на несколько сантиметров, с хрустом осыпались под колесами фургона, но часто выдерживали их поступь. Горизонт удушал петлей.
Лоример заводил отряд все глубже в ослепительный простор. Как Джеймс Бреннан мешкал на каждом шагу и переворачивал камень либо промывал песок в поисках золота, так он постоянно медлил, собирая крупицы соли, внимательно их осматривая и наконец отбрасывая, мрачнея с каждым отвергнутым образцом. Он так часто спешивался, что в конце концов решил продолжать путь пешим ходом, и так часто припадал на колени, что в итоге просто полз на четвереньках. Его люди, все еще в седлах, поглядывали на него с недоумением. Никто не говорил. Хотя они не задерживались на отдых, к тому времени, как они наконец встали лагерем на ночь, продвинулись, по ворчливым словам их следопыта, не более чем на десять километров. Лоример, насупившись после первого неудачного дня, отказался от ужина и ушел работать в фургон. Той ночью партия сгрудилась у слабого костерка (топливо было в недостатке), а натуралист остался на краю круга света — одинокий силуэт. Хокан не понимал слов, шептавшихся над жестяными кружками, но ожесточение было налицо. Когда костер погас, все согласились, что выставлять дозор в этой пустоши — излишняя предосторожность.
Следующие дни ничем не отличались. Отряд продвигался по соленым равнинам со скоростью улитки, а Лоример в хвосте присаживался с увеличительным стеклом над каждой крупинкой и проползал мили соли в поисках следов своего первозданного существа. Небо выглядело таким же твердым и запустелым, как земля. Люди закутывались, оставляя только щелку для глаз, — а подчас, изнуренные белизной, не оставляли и того и, зная, что препятствий на многие мили вокруг нет, следовали за расплывающимися призраками сотоварищей, различимыми сквозь ткань. Говорили редко. От пыли солончака заскорузли и растрескались губы, кровоточили носы. Большая часть припасов (печенье, вяленое мясо) были солеными, и Хокану казалось, будто с каждым укусом его самого поедает пустыня. Вода была на исходе.
Однажды утром, до первых лучей, они проснулись и обнаружили, что Лоример пропал. Они искали в сумраке, прикладывая ладони козырьками ко лбу, словно это помогало пронзить взглядом темноту. Вдруг кто-то споткнулся о веревку, туго натянутую в сторону горизонта. Они пошли по ней. Через пару сотен метров они нашли в конце веревки Лоримера, который присел и продолжал взглядом сквозь соль ее прямую линию. Не обращая на них внимания, он прохаживался туда-сюда с наполовину заполненной чем-то банкой, останавливался тут и там и горизонтально клал ее на веревку, разглядывая содержимое. В конце концов он поднял глаза, улыбнувшись впервые за многие дни, и объявил, чтобы они готовились мчать сколько возможно быстро, не загнав коней. Они зайдут в соленое поле еще глубже. После недолгой тишины подал голос следопыт. Никто не знает, как широко Саладильо, сказал он, и неизвестно, доберутся ли они на ту сторону раньше, чем истощат запасы и скакунов. Нужно немедленно идти назад, они и так уже почти достигли точки невозврата. После следопыта и остальные, обычно скромные и уважавшие авторитет Лоримера, признались в своих опасениях и пригрозили, что иначе просто повернут и бросят нанимателя. Лоример строгим голосом, какого Хокан еще от него не слышал, напомнил об их обязательствах, которые они должны выполнить, если хотят, чтобы им заплатили сполна. Еще он сказал, что без припасов в фургоне им далеко не уйти, а значит, им придется украсть его вместе с лошадьми и ослами. Наказание за это преступление, как им хорошо известно, смерть через повешение. Воцарилось молчание. Затем Лоример уже спокойнее попросил довериться ему и успокоил, что не ведет на смерть. Он знает, как добыть воду, чтобы пересечь Саладильо. Вскоре партия нехотя выдвинулась.
Лоример ехал бок о бок с Хоканом и признался ему на их особом жаргоне, что с самого начала неправильно подходил к экспедиции. В подобных суровых условиях да с ограниченным научным снаряжением невозможно найти те миниатюрные крупицы доказательств, что он ищет. Остатки тканей в соленой пустыне на солнцепеке? Невозможно. Вода. Нужна вода. Следы примитивной формы жизни могли сохраниться лишь в жидкой среде.
— Заметил ли ты, что мы идем под уклон? — спросил он.
Хокан заерзал в седле и растерянно оглядел белые пустоши.
— Уклон, конечно, слабый. Но он есть, — сказал Лоример. — Я подозревал, что мы на пологом склоне, и подтвердил этим утром с веревкой, когда вы меня нашли. Я привязал ее к палке в одном футе над землей и ушел, натягивая ее. Через семьдесят шагов я привязал веревку к другой палке, подлиннее. Я подтвердил, что веревка прямая, с помощью уровня, сделанного из банки. И только представь: тот конец веревки оказался на семь сантиметров выше. В такой пустоте уклон незаметен, но он есть. И я уверен, что уклон указывает на водоем. Убежден, что если мы продолжим спуск, то достигнем самой нижней точки и найдем воду в засоренном стоке посреди этой белой пустыни.
Они все подвигались вперед. Из-за непрерывного ячеистого узора на соли равнина угнетала еще больше. Несмотря на весь его ужас, единообразный простор мог и успокаивать. Хокан хорошо это узнал на себе — он частенько забывался и становился такой же пустотой, как бездна вокруг, и те мгновения забвения были единственным милосердием пустыни. Но размеренные ячейки словно удушали. Невозможно удержаться от их пересчета, от высматривания узоров внутри узоров, от сравнения толщины линий, от поиска самой маленькой или большой ячейки на виду, от поиска самой ровной, от гадания, сколько еще идти до какой-либо ячейки, от подсчетов, сколько их до горизонта. Сплошные линии, вынуждавшие разум к отупляющим играм, были извращенным напоминанием о безграничности, которой они бросили вызов. Как же Хокана утешало бесконечное ночное небо после тех долгих клетчатых дней! Этот свод раскидывался еще шире пустыни, но хотя бы не дразнил линиями и ячейками с их несбыточным посулом завершения. Предлагала ночь и отдохновение от неизменной белизны — цвета их жажды, а жажда стала всем. После первой вспышки насилия запасы воды пришлось постоянно стеречь с оружием. Со временем, хоть жара не спадала, Хокан заметил, что никто больше не потеет. Его моча порыжела, облегчаться стало больно. Двое уже страдали от галлюцинаций. Теперь Хокан знал человеческий организм достаточно хорошо, чтобы понимать: они умрут через считаные дни.
