Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан
Зная, что у Хокана есть опыт с тетеревами, Лоример предложил начать с них. Он попросил убить одного, свернув шею, и ощипать. Сидя в узкой тени фургона, Лоример разрезал птицу маленьким острым кинжалом и раскрыл, словно книгу. Он показал Хокану переломленный хребет и объяснил, почему убивает именно этот перелом (в отличие от перелома крыла или ноги). Далее они поднялись по позвоночному столбу к мозгу, и Лоример поведал, что всем, что мы делаем, от дыхания до ходьбы, от мышления до опрастывания, руководит этот канат в верхней половине нашего тела. Хокана это откровение тронуло до глубины души: он узнал в нем истину в последней инстанции. Он не смог бы сказать, почему верна эта совершенно новая мысль об органах, чьи названия он услышал впервые, но, глядя в раскрытую на земле птицу, не сомневался. Хокан еще ни разу не смотрел на зверей с такой стороны. Это выглядело до того чисто, просто и упорядоченно, что его невежество в законах, управляющих гармоничным организмом, не имело значения. Он забрасывал Лоримера вопросами и выдвигал собственные теории.
Лоример высоко оценил пыл нового ученика, и за первым уроком в дальнейшие недели последовало множество новых — в основном на английском, ведь ни тот ни другой не знали анатомических терминов на шведском. Скоро Хокан препарировал самых разных животных самостоятельно. В его больших аккуратных руках скальпель деликатно обходил маленькие, похожие на самоцветы органы, и вдобавок он проявил удивительное чутье касательно их функций и взаимоотношений. После десятков вскрытий он освоил азы механики костей, понял работу мышечных волокон и пружин, подступился к архитектуре сердца, составил карты основных кровеносных сосудов и мог опознать каналы и мешочки пищеварительного тракта. Безупречное владение хирургическими инструментами и восприятие внутренней организации тела с первого взгляда помогли ему раскрыть (с незаметной помощью Лоримера) поразительный факт: вся животная жизнь в сущности своей одинакова. И раз за разом Лоример завершал демонстрацию этой истины, обращая внимание Хокана на позвоночник и мозг.
Их небольшой караван шел, оставляя за собой след из распотрошенных птиц, псов, рептилий и грызунов.
На уроках Лоример часто напоминал своему ученику, что выдающийся талант работы со скальпелем ничего не значит, если не вложить нож в любящую руку под руководством правдоискательского ока. Исследование природы — занятие пустое, если камни, растения и животные застывают под увеличительным стеклом, говорил Лоример. Натуралисту должно смотреть на мир с теплой приязнью, а то и горячей любовью. Жизнь, которую обрывает скальпель, нужно почтить заботливым и преданным вниманием к неповторимости существа и к тому, что в то же время, как бы странно это ни звучало, одна эта жизнь символизирует собой все царство природы. Изученный пристально, препарированный заяц объяснит части и свойства всех остальных животных, а следовательно, и их окружения. Заяц — как травинка или кусочек угля — это не просто маленькая частичка целого, он вмещает целое в себе. Все мы едины. Хотя бы потому, что сделаны из одного и того же. Наша плоть есть обломки мертвых звезд, и то же относится к яблоку и дереву, с которого оно упало, к каждой волосинке на паучьих лапках, к камню, ржавеющему на планете Марс. От каждого крошечного существа отходят спицы ко всему творению. Те капли дождя, что орошали картофель на твоей ферме в Швеции, когда-то побывали в мочевом пузыре тигра. По одному живому созданию можно предсказать свойства любого другого. Приглядись к любой частичке — и, пройдя по цепи, связывающей вместе все сущее, мы придем к вселенной: соотношения есть, нужен только наметанный глаз, чтобы их разглядеть. Кишки анатомированного зайца верно отображают картину всего мира. А поскольку заяц есть все, он есть и мы. Осознав и испытав эту чудесную гармонию, человек уже не посмотрит на окружение как лишь на поверхность с чужеродными предметами и существами, имеющими к нему отношение только ввиду своей полезности. Плотник, который видит только стулья, прогуливаясь по лесу; поэт, который помнит лишь свои несчастья, глядя на снегопад; натуралист, который лишь накалывает ярлык на каждый листок и каждое насекомое — на булавку, — все они опошляют природу, обращая ее в мастерскую, в символ или факт. Знать природу, часто приговаривал Лоример, значит учиться жить. А для этого надо слушать нескончаемую проповедь всего сущего. Наша высшая задача — разобрать ее слова, чтобы полнее приобщиться к экстазу существования.
Он обратил Хокана.
Пейзаж, казавшийся Хокану столь безликим, теперь сталь ширящейся энигмой, которую он хотел раскрыть, хоть на это оставалось немного времени после стараний остаться живым. Когда они не пополняли запасы воды и хвороста, не выходили на охоту или на разведку потенциальных опасностей, Лоример собирал и организовывал образцы. По вечерам он сидел у костра со всеми и писал в блокноте, пока они курили и травили байки (и тогда всегда цеплял тонкую добрую улыбку — но беседы ли людей ее вызывали или собственные его тексты, того Хокан так и не понял). В редкие свободные мгновения, допущенные занято́й жизнью на равнинах, Лоример пытался учить своего друга читать, но Хокану было практически непосильно понять, какие буквы смотрят вперед, а какие — назад, символы в слове часто как будто передвигались по своей воле. Зато его прикладные познания росли с каждым днем, и уже скоро Лоример признал его достойным услышать теорию во всей полноте. Для этого, говорил он, требуется как знание основ анатомии, так и непредвзятость. Он верил, что Хокан обрел и то и другое.
— Ты уже видел, как вся жизнь взаимосвязана, как все есть во всем и каждое лучится к целому, — сказал Лоример. — Все сущее объединено друг с другом. Но то же верно и во времени. Любое природное явление проистекает от другого, оно — от третьего и так далее: это сеть притоков, ручьев и рек, бегущих от источника. Следовательно, каждое живое существо хранит в себе следы и хроники всех своих предков. Впрочем, со временем вносятся небольшие изменения, мелкие поправки и дополнения. Где и когда закончится сей процесс — неведомо никому, ведь ничто в природе не конечно: все концы эфемерны, поскольку несут в себе новые начала. Но на один вопрос мы можем найти ответ: каким был первоисточник? В чем принцип жизни? Откуда мы?
Лоример оставил Хокана без ответа на несколько дней, предоставив юному ученику обдумать это самостоятельно.
До Саладильо было рукой подать. Пустыня стала еще суше. Пропали все растения и видимая животная жизнь. Земля стала твердой как камень, а отсутствие песка придавало округе финальную неподвижность. В этой всеобщей плоскости было что-то угловатое и острое.
Они всегда устраивали привал перед самым закатом, чтобы не терять солнечный свет. Место не имело значения. Они просто спешивались и садились. Их следопыт всегда разворачивал седло вперед, чтобы иметь под рукой ориентир, когда проснется в пустом просторе. Еда, вода и топливо расходовались экономно. Они закутывались в домотканые одеяла и шкуры, чтобы пережить ночь без огня, оставленного умирать после ужина. В одну из таких беспросветных ночей, лежа в мехах и глядя на звезды, Лоример и представил Хокану свое открытие.
Бог создал не человека. Бог создал то, что стало человеком. Могли бы мы вернуться назад во времени, на миллион веков, увидели бы, как наши предки теряют человеческие черты. Мало-помалу они бы все меньше напоминали людей и все больше — зверей. А дойдя до начала времен, мы бы обнаружили, что породившее нас всех существо не схоже даже ни с одним животным, что мы видели. Мы бы увидели, что Адам, пращур наших пращуров, — пассивный прозрачный студень, кусок костного мозга, болтающийся в безжизненном океане.
Историю преображения вязкой губки в человека, сказал Лоример, можно прочесть в позвоночнике. Напомнив Хокану о некоторых ископаемых, врезанных в желтый камень, он объяснил, что в далекие времена позвоночник был гибким каналом, сделанным из хрящей. Лишь с веками веков эта гуттаперчевая трубка вокруг мозга закостенела, затвердела и стала тем хребтом, что мы знаем сегодня. Но тот хрящ — не просто проводник или панцирь костного мозга. Он и сам по себе окаменелый костный мозг. А костный мозг, в свою очередь, проекция головного. Головной, костный, спинной — все суть одно вещество на разных этапах развития. А если все наши конечности тянутся от хребта и ему подчиняются, из этого следует, что и все наше тело есть проекция мозга. Мозг явился первым. И, цитируя южноамериканского натуралиста, чье имя Хокан не смог сохранить в памяти, Лоример намекнул, что тот же принцип можно перенести на всю естественную историю. Все виды в их неисчерпаемом многообразии произошли из одного источника — простого головного ганглия. Все существа — лишь расширение этого органа, этой первобытной разумной материи, содержавшей в себе все возможности будущих форм жизни. Свойства каждого вида предопределяются тем, как долго они создавались или когда именно в потоке времени откололись от первоисточника. Мы развились из бесформенного разумного существа — нашего далекого, но прямого предка. Бестелесного мозга. За многие миллионы лет этот мыслящий ганглий построил себе материальные структуры, что стали его каркасом и его инструментами, — другими словами, мозг породил себе тело. Почти будто церебрум мог мыслить и воплотил всю анатомию в реальность силой воли. Тут Лоример напомнил Хокану, как по эмбрионам на разных стадиях развития, что он ему показывал, можно вывести, что и сам череп проходит несколько этапов — от мембраны к хрящу, от хряща к кости. Череп, следовательно, — первое твердое образование. Он развился как вместилище мозга, чтобы защищать его от враждебного окружения. Позвоночник произошел из черепа (воспроизводя его структуру в грубом виде каждым позвонком), а от этой центральной колонны отросли конкретные побеги, что позже станут членами, необходимыми для выживания мозга. Отсюда следует самое важное откровение. Поскольку человек есть наивысшее разумное существо, он, бесспорно, — самая первая форма жизни, появившаяся и развившаяся из той первоначальной мыслящей субстанции, древнейшее существо на планете, непрерывно растущее на протяжении всех минувших веков из первейшего из семян. Неизбежный и ошеломительный вывод: человеческий разум в том или ином виде предшествовал всей органической материи на Земле.
