Джули Пауэлл - Путешествие мясника
У каждого члена нашей семьи — свой способ справляться с такими припадками.
Мама кричит на меня до тех пор, пока я не начинаю рыдать, а потом гладит по руке и ласково заглядывает в глаза:
— Не понимаю, зачем так себя изводить, но ты всегда была такая.
Эрик обнимает меня за плечи, со страхом смотрит мне в глаза и говорит медленно и внушительно:
— Джулия. Успокойся. Пожалуйста. Успокойся.
Брат закатывает глаза к потолку и поспешно уходит.
Но больше всего мне нравится, как действует папа.
Он берет меня мертвой хваткой, прижимает к себе, гладит по волосам костяшками больших пальцев, так похожих на мои, и смеется:
— Ох, Джули, ты точно чокнутая.
И постепенно я успокаиваюсь, снова начинаю дышать, и даже какое-то время мне не кажется, что я отвечаю за всех и все, за каждую тайную мысль и едва уловимую вибрацию.
«Корону» я пережариваю. Но мои родные не замечают этого, во всяком случае, хвалят изо всех сил: возможно, берегут мои нервы после недавнего срыва. И она все-таки получается очень вкусной. У «Флейшера» торгуют замечательной свининой: ее можно недожарить или пережарить, и вы этим не погубите ее, как обычное мясо из супермаркета. Мы съедаем гораздо больше, чем надо бы, а потом мама режет пирог, и мы едим и его. В конце концов папа откидывается на спинку стула и кладет салфетку себе на голову — он иногда делает это после слишком уж обильных обедов.
— Что ж, дорогие мои, все было чудесно, но меня сейчас вырвет.
— Да, милая, все правда было очень вкусно. — Эрик берет меня за руку и целует.
Я улыбаюсь ему и одновременно чувствую болезненный укол, потому что вспоминаю о своем мобильном, который не звонил весь вечер и, наверное, не зазвонит уже никогда. Ну почему все так неправильно устроено? Почему все похвалы Эрика, его благодарность и любовь значат для меня меньше, чем одно-единственное слово от Д.? Это жестоко и несправедливо. И я тоже целую Эрика так нежно, как не целовала уже много месяцев, как будто тайком прошу у него прощения.
Ночью, лежа в постели и баюкая свое запястье, я вдруг вспоминаю один давно забытый случай из своего детства. Тогда я каждый год ездила в летний лагерь, и письма мне всегда писала мама — два или три раза в неделю — и прикладывала к ним маленькие посылки с подарками: книжками, играми и кассетами. За все семь лет было только одно исключение. Восьмого августа тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года свое единственное письмо прислал мне папа. Он написал, что ему очень захотелось это сделать, потому что дата была такой замечательной: 8.8.88.
Я храню в душе это редкое воспоминание о том, как отец продемонстрировал мне свою любовь. Он почти никогда не говорит мне, что любит меня; ему и не надо это делать. Я и так знаю. Я знаю, что дорога ему, когда он так щедро делится со мной всем тем, что доставляет ему радость. Чем-нибудь нечаянно увиденным, любимой книгой, фильмом, птицей, прилетевшей на кормушку за окном. Все это согревает меня. И я не хочу, чтобы этих доказательств стало больше. Тогда я просто не знала бы, что с ними делать. Мне нравится, когда они бывают дозированными. Заслуженными.
Я не сплю, уставившись в потолок, потом поворачиваю голову и смотрю на мобильник: он лежит на тумбочке, как камень. Я смотрю на него, чувствую тянущую боль в запястье и жду, жду, жду, пока на рассвете наконец не засыпаю.
9
Еда, очень похожая на нас
Каждый бычок прибывает к нам в лавку уже разрубленный на восемь частей, которые называются «отруба». Для того чтобы представить себе каждый из отрубов, лучше всего использовать собственное тело. Прежде всего подвесьте себя вверх ногами на крюк, выпотрошите, отсеките голову и распилите себя вдоль позвоночного столба. Первый отруб вы будете делать, ведя ножом вдоль широкой закругленной стороны лопатки. В него войдут рука, плечо, половина шеи и груди. Следующий отруб — это ребра, все, кроме самых верхних. Далее идет поясничная (или филейная) часть, отделяем ее на уровне копчика. Теперь на крючке остались висеть только ваши ноги и ягодицы, иначе говоря, тазобедренный отруб. Признаюсь без лишней скромности: его я научилась разделывать очень ловко.
Лопаточная часть, однако, совсем другое дело. Это самый большой и тяжелый отрубов, и в нем полно костей странной формы и корявых позвонков, и, в отличие от поясничного и тазобедренного отрубов, все это надо удалить, чтобы добраться до мяса. А кроме того, имеется лопаточная кость, с которой вам придется вести самую настоящую войну. Возможно, наступит счастливое время, когда я научусь разделывать шейно-лопаточный отруб за пятнадцать минут, и тогда я смогу назвать себя настоящим мясником, но пока это занимает у меня, кроме шуток, не меньше полутора часов.
— Послушай, Эрон, ты, конечно, извини, но не мог бы ты еще раз проделать все это вместе со мной? Я понимаю, что уже должна бы все запомнить, но…
— Ты займись этой лопаткой, а я возьму другую. Когда будешь сомневаться, смотри на меня.
Итак, мы выкладываем на стол две лопатки, становимся рядом, и, прежде чем начать, я пару минут наблюдаю за Эроном. Он, как и я, левша, и это заметно облегчает дело. Всю жизнь, обучаясь какой-нибудь работе, которую следует выполнять руками, мне приходилось мысленно переворачивать картинку, отчего у меня развилось своего рода косоглазие. С Эроном этого, слава богу, делать не надо.
— Интересно, сколько у нас в магазине левшей?
— Ну, во-первых, Колин. Еще Том и, кажется… Хейли! — кричит он, не отрывая глаз от лопатки. — Ты левша?
— Нет.
— Очень жаль. Могла бы войти в нашу команду.
Хейли качает головой, прикидываясь огорченной.
— Джуль, ну-ка назови мне семь президентов Америки, которые были левшами, — требует Эрон голосом ведущего телевикторины.
— Гм-м-м. — Я подтягиваю лопатку поближе, располагаю ее грудной полостью кверху и основанием шеи от себя и начинаю с самого простого: вырезаю цилиндрическую мышцу, прозванную «жгутом», которая начинается в спине и поднимается в шею. Операция примерно та же, что с извлечением вырезки, но только менее нервная, потому что «жгут» стоит недорого и обычно идет на фарш или отправляется домой к мяснику: мы все любим дешевое мясо, которое иногда оказывается очень вкусным; из «жгута» получается отличное рагу. — Так, считай: Клинтон, это я точно знаю. И Буш.
— Который?
— Старший, конечно. Придурок левшой быть не может. Рейган.
— Пока всего три.
— Форд. И Трумэн?
Я бросаю «жгут» на стол, откладываю нож и беру пилу. Теперь мне предстоит перепилить ребра в двух местах: сначала вдоль позвоночника, а потом — вдоль грудины. Грудина — это то место, где у вас спереди сходятся ребра, образуя хрящеватый гребень; именно по нему проходит распил при делении на полутуши. На другой стороне этого гребня имеется большой нарост желтоватого жира — в том месте, где находилась бы одна из грудей, если бы у бычков были такие же груди, как у нас. Пилить не особенно удобно, потому что из лопатки все еще торчит рука (если продолжать аналогии с человеческим телом), и она не желает лежать на столе ровно: ее дальний край с верхними ребрами расположен гораздо выше нижнего. Если вы не желаете повредить прячущееся под ребрами мясо, вам придется приседать на корточки и выгибать руку, а это очень неудобно.
