Джули Пауэлл - Путешествие мясника
— Ну, я так и подумала.
Мы с Робертом с трудом поднимаемся с постели. Рука по-прежнему болит.
— А мы купили елку. И все продукты. Хотим сегодня вечером куда-нибудь сходить.
— Куда?
— Мы думали, ты что-нибудь предложишь.
— Да тут же полная задница. Даже пиццу не закажешь.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Все равно сейчас надо идти в коттедж, наряжать елку и пить эггног.
— Иду, иду, иду! Я что, и помыться не успею? Сколько сейчас времени?
Я все еще в своей рабочей одежде: грязной, пропахшей мясом футболке и джинсах.
— Половина шестого. Прими душ, если хочешь. А потом придумаем что-нибудь с обедом.
Эрик наклоняется и чешет Роберта, который уже успел подставить пузо. Стыдно признаться, но иногда меня раздражает все это внимание, которое он уделяет собаке. Я сдерживаюсь и говорю с ласковым упреком:
— Ты испортишь пса.
— Каждому приятно, когда ему чешут животик. Правда ведь, нам нравится? Нравится? — Носом он игриво трется о мокрый нос Роберта.
— Покормим его здесь или там?
— Я сам накормлю. Ты иди мыться.
— Нет. То есть да. Кажется, иду. Упс.
— Откуда у тебя это «упс»? То и дело повторяешь. Дурацкое слово.
Бог мой, до чего же странная вещь — супружеская жизнь. Все подразумевается, ничего не говорится вслух.
— Не знаю. Подхватила у кого-то.
Я точно знаю, почему Эрик об этом спрашивает. И он знает, что я знаю. Но ни он, ни я никогда не признаемся в том, что он думает, будто я подхватила это словечко у Д. (это, кстати, неправда, но любое новое слово в моем лексиконе немедленно попадает под подозрение).
— Ну хорошо, я кормлю собаку, ты идешь в душ. Может, тебе полегчает.
— Может, и полегчает.
Я снимаю грязную одежду и бросаю ее куда-то в сторону мешка с одеждой, который пока заменяет мне шкаф. Мы с Эриком никогда не стеснялись расхаживать друг перед другом нагишом, да и спим всегда без одежды. Когда-то давно я считала, что это знак нашей близости, а теперь боюсь, что дело просто в привычке и равнодушии. Даже не взглянув на меня, Эрик с Робертом уходят на кухню, а я отправляюсь в ванную.
И там целую вечность жду, пока согреется вода.
* * *На обед мы готовим пасту и сдабриваем ее магазинным соусом. Елку мои родные купили забавную: с лысинами и кривым стволом, у нас в семье такие любят. Мама вовремя вспоминает, что иголки от нее могут навечно втоптаться в хозяйский ковер, и потому мы ставим елку на крыльце и украшаем фонариками, блестящими гирляндами и немногочисленными игрушками, которые я отыскала в кладовке нашей городской квартиры. В куртках мы неуклюже топчемся вокруг дерева и с трудом протискиваемся между колючими ветками и стеной дома, чтобы повесить украшение. Результат получается немного странным, но симпатичным. Через десять минут, когда мы уже сидим за обедом, елка с грохотом падает — ее опрокинуло ветром. Папа с братом бегут на крыльцо и еще минут двадцать крепят елку с помощью веревок и проволоки к перилам.
Канун Рождества мы с мамой, как обычно, проводим на кухне. Пока мальчики — папа, брат, Эрик и Роберт — играют во дворе в футбол, я жарю на газовой горелке перцы поблано, а на сковородке в оливковом масле подрумяниваю бараний фарш с беконом. Мама в духовке жарит орехи-пекан и крошит кукурузный хлеб — чтобы стать начинкой для «короны», он должен быть совершенно сухим. Я по-прежнему прикладываю лед к запястью. Сегодня боль опять разбудила меня посреди ночи. Я лежала, глядя в потолок, слушала сонное дыхание Эрика и Роберта, а по моим щекам без всяких видимых причин катились слезы и затекали в уши.
Джесс приходит на пару часов раньше остальных гостей.
— Привет! У вас отличная елка. А я не видел елок уже несколько лет.
— Привет. Хорошо, если ее опять не сдует. А где Хуан?
— Я ему звонил, он не отвечает.
Честно говоря, я и не ожидала, что Хуан придет, но все равно немного разочарована. Мне хотелось, хоть я и не говорила об этом вслух, чтобы все, с кем я подружилась у «Флейшера», собрались сегодня в нашем доме.
— Ты давай, заходи. Выпьешь что-нибудь? Есть вино, эггног, куча всякого разного алкоголя и минералка.
— Эггног выпью с удовольствием. И, если можно, стакан воды.
— Располагайся. Мы с мамой еще на кухне, разумеется.
— Разумеется.
Джесс точно такой же, как в магазине: немного заторможенный, тихий, милый. Он предлагает нам свою помощь, и мама тут же усаживает его крошить хлеб. За работой они болтают о махинациях, которые творятся в избирательной комиссии, и о шансах демократов выиграть выборы в две тысячи восьмом году.
Уже в темноте, после долгих поисков и одного опасного заноса на обледеневшей дороге, до нас добираются и остальные гости — Джош с Джессикой, Стефани и Мэтт и еще один их приятель Джордан. На плите булькают, наполняя коттедж дивными ароматами, баранье рагу с чили и глинтвейн. Роберт одиноко сидит на площадке, но, поскольку в доме полно народу, все время находится кто-то, готовый почесать ему пузо. А ближе к ночи, когда уже немало выпито, гости, незнакомые со строгой хозяйкой и не любящие подчиняться чужим правилам, все-таки уговаривают нас впустить пса в дом.
Баранье рагу получилось острым и очень вкусным. Мы с мамой часто делаем это блюдо, но обычно только для своей семьи и наших друзей из Техаса. Изнеженные ньюйоркцы плохо переносят такое количество острого перца. Но я не сомневаюсь, что мои гости его оценят.
— Фантастически вкусно, Кей! — хвалит маму Джессика, и все остальные с энтузиазмом ее поддерживают.
В нашей семье с подозрением относятся к комплиментам и считают их по большей части неискренними. Мне-то известно, что в Джоше и Джессике нет ни капли лицемерия, но я всегда чутко улавливаю настроение и тайные мысли всех членов своей семьи, в особенности мамы, и сейчас с досадой вижу, что она этого пока не поняла. Мой брат, и так-то не отличающийся особым красноречием, сейчас совсем замолчал, хотя слушает очень внимательно, и по слабой улыбке, которая играет у него на губах, я понимаю, что он уже включил свой дерьмометр и сейчас сканирует им всех присутствующих, ожидая характерного пощелкивания. И мама улыбается точно так же, как он: они очень похожи, хотя мама, в отличие от брата, не замолкает ни на минуту.
Она могла бы часами разговаривать даже с козой, и люди, как правило, находят ее очаровательной, даже когда она думает о них плохо, а такое время от времени случается. То, что мама с первой минуты не оценила и не полюбила Джоша, Джессику, Стефани, Мэтта и Джордана так же, как я, меня огорчает и немного злит.
Но в конце концов, эти пятеро — старые друзья. Они принесли с собой в наш дом свою историю, свои отношения, свои шутки, понятные только им. Они веселые, шумные и разговорчивые. Скоро начинает казаться, что в коттедже гораздо больше людей, чем есть на самом деле. И, хотя мне очень хотелось познакомить свою семью со своими друзьями из лавки, я понимаю, что знакомство прошло не слишком гладко: мои вежливые, ироничные и сдержанные родные слегка шокированы этой шумной и отчасти бесцеремонной компанией. И эта неловкость усугубляется еще тем, что Рождество считается чисто семейным праздником. Я чувствую, что гости немного раздражают маму, хотя, конечно же, она никогда не даст им этого понять. Позже, когда я спрошу, что она думает о моих друзьях, выяснится, что, как я и ожидала, на сто процентов ей понравился один только Джесс. О Джоше и Джессике она скажет: «Они очень славные. И мне, конечно, нравятся все, кому так нравится моя дочь, а ты им явно нравишься. Но, по-моему, они чересчур… как бы это выразиться… ньюйоркцы». Мама и сама не понимает, что означает эта характеристика. Я сержусь, и обижаюсь за своих друзей, и начинаю с ней спорить, но потом просто машу рукой и замолкаю. Какой в этом смысл? Если, конечно, не считать смыслом то, что я почему-то до сих пор по-дурацки огорчаюсь, когда моя мама не любит то, что люблю я.
