Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Когда же члены правительства заявили, что в таком случае будет нарушен установленный для всех иностранцев закон, Аррао-Тодзимано-ками, по словам Теске, ответил так:
Солнце, луна и звезды - творения рук божьих, но и те в течении своем не постоянны и подвержены переменам. А японцы хотят, чтобы их законы, составленные слабыми смертными, были вечны и непременны. Такое желание смешно и безрассудно.
О европейских делах и победах России над врагами Теске не обмолвился ни словом. Узнав о болезни Хлебникова, он долго с сожалением качал головой.
Впрочем, к его приезду Хлебников стал чувствовать себя лучше, приступы меланхолии случались реже, сознание прояснялось. В такие минуты Василий Михайлович всеми силами старался ободрить его.
— Ваша хандра, Андрей Ильич, — говорил он, — пройдет, как только мы вступим на борт нашей «Дианы». Мы с вами совершим еще не один поход во славу нашего российского военного флота!
Слова эти доходили до помрачненного сознания молодого офицера, и он радовался и порою громко смеялся.
Один Мур становился все мрачнее и угрюмее.
Вскоре Василия Михайловича вместе с Муром вызвали в губернаторский замок, где два первых чиновника объявили пленникам, что гимниягам велено составить письмо к начальникам русских судов, если они придут к японским берегам.
Тут же гимнияги показали это письмо, прося сказать, хорошо ли оно составлено.
Головнин нашел, что письмо составлено весьма основательно и что такой шаг может избавить как русских, так и японцев от бесполезного кровопролития.
При этом Василий Михайлович заверил японцев, что русские власти, без сомнения, дадут удовлетворительный ответ на такое письмо и изложат свое отношение к поступку Хвостова, если того так уже желают японские правители.
— Желают, желают, — поспешили подтвердить чиновники, все разом кивая головами.
С письмом решено было отправить на корабль двух русских матросов, каких только назначит Головнин. Эту мысль Василий Михайлович тоже одобрил и стал просить, чтобы ему и Муру было разрешено послать с такой оказией хоть небольшие записки. На этот раз японцы согласились, но заявили, что записочки должны быть возможно короче и написаны немедленно, ибо их необходимо послать на просмотр в столицу.
Василий Михайлович и Мур, возвратившись в оксио, тотчас же приступили к переводу японского письма на русский язык. Для этого Муру и Алексею было разрешено каждый день ходить к Головнину.
Перевод письма на русский язык подвигался весьма быстро. Но чем ближе подходила к концу эта работа, тем мрачней и беспокойней становился Мур.
Однажды рано утром, когда Теске обыкновенно заходил проведать узников, у ворот оксио Мур неожиданно остановил его и потребовал, чтобы его одного тотчас же отвели к губернатору.
— Зачем? — удивился Теске.
— Я хочу объявить ему о некоторых весьма важных делах, — ответил Мур. Вид у него был таинственный и странный.
— О каких? — спросил Теске. Мур молчал.
— Пока вы не скажете зачем, мы не сможем свести вас к буньиосу.
— А вот для чего! — вдруг злобно крикнул Мур. — Знайте, что наш шлюп приходил в Кунашир вовсе не за провизией. А для чего он приходил — Головнин один знает эту тайну. Нужно допытаться у него. Вот для чего я хочу видеть губернатора.
Теске некоторое время молчал, видимо, ошеломленный этими словами, а затем спросил Мура, не лишился ли он разума, что несет такой вздор на свою погибель.
— Нет, — отвечал Мур. — Я в полном уме и говорю дело. Тогда Теске спокойно сказал ему:
— Если даже и так, никто вас слушать не будет. Дело уже решено. И если ваши суда привезут нам хороший ответ, то всех вас отпустят.
Но Мур продолжал стоять на своем:
— А я все же прошу, чтобы меня вызвал новый губернатор. Я, может быть, хочу открыть ему истину.
Услышав эти слова, молодой, но знавший уже толк в придворной жизни Теске громко рассмеялся.
— Теперь я вижу, что вы просто лишились ума,— сказал он Муру. — Когда два великих императора решают свои дела, то истина им вовсе не нужна. Она им только мешает.
В тот же день Мур вдруг стал просить, чтобы его поселили вместе с Головниным и Хлебниковым. Японцы согласились и перевели Мура в оксио. Но Мур продолжал быть мрачным.
Иногда на него находили как будто такие же припадки меланхолии, как и на Хлебникова. А однажды он с грустью стал говорить переводчику, что должен погибнуть, ибо здесь его не принимают, а в Россию ему уже возврата нет.
— Почему так? — спросил Теске.
— Потому, что я здесь просился в службу, а потом даже в слуги к губернатору. Что мне теперь будет дома? Каторга!
Глава двадцать четвертая
ДЕНЬ РАДОСТИ
Уже было тепло на островах, и снова цвели в Матсмае сады, и пели в них японские соловьи, когда была получена утвержденная в Эддо общая записка Головнина и Мура к командирам русских судов».
Записка эта, восходившая до самого микадо, гласила:
«Мы все, как офицеры, так и матросы, и курилец Алексей, живы и находимся в городе Матсмае. Мая 10 дня 1813 года. Василий Головнин, Федор Мур».
Хлебников был в таком состоянии, что подписать записку не мог: снова он лежал сутками под теплым одеялом, сражаясь с преследовавшими его «демонами».
В ожидании прихода русских судов японцы еще раз решили пошить своим пленникам новую одежду, ибо, по словам Теске, японским начальникам было бы стыдно отпустить их в Россию в старом платье. Офицерам выдали дорогого шелка, а матросам момпы, чтобы они сами смастерили себе одежду. Алексею же дали готовый японский халат.
Наконец в середине июля пленникам объявили, что несколько дней назад мимо купеческого японского судна, стоявшего на якоре близ острова Кунашира, прошел в направлении Кунаширской гавани трехмачтовый русский корабль. Купец тотчас же снялся с якоря и поспешил в Хакодате, чтобы известить об этом японские власти.
А на следующий день губернатор получил официальное донесение о прибытии шлюпа «Диана» в Кунашир. Тут же Кумаджеро, по поручению буньиоса, предложил Головнину указать, кого из матросов он намерен послать на русский корабль.
Не желая никого огорчать, Василий Михайлович предложил матросам бросить между собой жребий. Жребий пал на рыжего Симанова, Вместе с ним японцы, по просьбе Головнина, согласились отпустить и курильца Алексея. Оба они должны были отплыть в Кунашир с чиновником Сампео-Такакахи.
Василия Михайловича и Мура снова водили в замок, где гимнияги показали им полученные от Рикорда письма: одно к кунаширскому страбиагу, другое к самому Головнину.
