Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Вспоминая все это, Головнин и не знал, что той Москвы, которая рисовалась в его воображении, уже нет, что она сгорела, что по широкой Смоленской дороге бредут на запад полузамерзшие французские солдаты, что нет уже великой армии Наполеона и что фельдмаршал Кутузов гонит врагов с русской земли и русские пушки уже гремят на переправах через Березину.
Далеко все это от матсмайской тюрьмы! Гром победных русских пушек не слышат узники а темных клетках.
А гром их плывет по морям вокруг света вместе с английскими и голландскими кораблями, он катится по Сибирскому торговому тракту, он следует вместе с монгольскими верблюдами по дорогам Китая, он звучит в устах пилигримов, монахов, купцов, он долетает и до стен императорского дворца в Эддо.
А русские узники ничего не знают... Их в то время занимают другие вести.
Умер губернатор Ога-Саваро-Исено-ками. Однако смерть его, по японскому обычаю, пока хранилась в тайне, до назначения достойного преемника.
— Плакать об этом мы не будем, — сказал Головнин Хлебникову по поводу этой новости, — но днями, может статься, и пожалеем: неизвестно, каков будет новый буньиос и что станется с нами.
— Я знаю, что будет, — уныло отвечал Хлебников. — У меня душа болит. Не вынесу я более неволи. Японцы нас никогда не отпустят.
Василий Михайлович внимательно посмотрел на него, удивившись происшедшей в нем с некоторых пор перемене: лицо его было бледно, взгляд рассеян, словно он здесь присутствовал одним телом, а не душой. Он сильно похудел. Головнин припомнил, что за последнее время Хлебников часто уединялся и молчал.
Василий Михайлович положил ему руку на плечо и сказал:
— Бог с вами, Андрей Ильич! Откуда в вас вселилось столь великое отчаяние? Мы будем свободны и снова увидим свое отечество, даю вам слово!
Но Хлебников выслушал утешения Головнина с полным равнодушием и, ничего не ответив, лег на койку и отвернулся к стене.
Душевное состояние Хлебникова встревожило Василия Михайловича. Он удвоил свои заботы о нем.
Но Хлебников плохо ел и плохо спал. Настроение его не улучшалось. Глядя на него, Головнин порою сам был близок к отчаянию.
И вдруг однажды, когда над городом стоял зимний день, такой белый и ясный, что даже в оксио стало светлее я уютнее, к пленникам явился с таинственным видом Кумаджеро и, грея руки над очагом и хихикая, сообщил Василию Михайловичу, что будто правительство в Эддо велело освободить русских, но только до приезда нового губернатора никто не может объявить этого решения.
Головнин сначала не поверил Кумаджеро и ответил ему с досадой:
— Вы то накаляете нас, как железо, надеждой, то охлаждаете ужасным отчаянием. Никакое тело и никакая душа того не выдержат. Не есть ли то ваша японская пытка?
Однако и Мур, который после побега пленников жил теперь с Алексеем отдельно, где-то в городе, тоже сообщил эту радостную весть запиской.
Головнин, подсев на койку к Хлебникову, лежавшему теперь по целым дням, взял его за руку и сказал:
— Андрей Ильич, радуйтесь! Мы скоро будем свободны! Но и это известие Хлебников принял рассеянно, как бы ничего не слыша. Он уже несколько дней не ел и не пил, прятал голову под одеяло и в ужасе говорил, что огненные демоны преследуют его, заглядывая в окна оксио. Потом вскакивал и с перекошенным от ужаса лицом кричал, что за ним гонятся японцы, угрожая его зарезать.
А однажды он подошел к Головнину я, став перед ним во фронт, сказал:
— Докладываю вам как своему начальнику...
— Что такое, Андрей Ильич?
Василии Михайлович ласково положил руку на плечо штурмана.
— Меня отравили японцы.
— Когда же и как это случилось? — с нарочитой серьезностью спросил Головнин.
— На-днях, когда, я ел бобы...
— Но мы все ели бобы, — возразил Василий Михайлович. — Однако ни я, ни матросы ничего не почувствовали.
В ваши чашки они ничего не подсунули, а в мою положили мелко нарубленного корня жизенга. Я сразу почувствовал, что в бобах что-то есть, но подумал, что это приправа из какой-то дикой зелени, а теперь понял, в чем дело...
— Почему же это именно жизенг? — полюбопытствовал Головнин.
Хлебников загадочно улыбнулся:
Я уже знаю, что это жизенг, потому что он действует только при восточных ветрах.
— Ну? — невольно вырвалось у Василия Михайловича. — В чем же заключается его действие?
— Японцы вселили в меня через этот корень такое обжорство, что сколько бы я ни ел при восточном ветре, мне все мало...
— Сие не так страшно! — отвечал Головнин, стараясь успокоить своего штурмана. — Я поговорю с Кумаджеро, чтобы при ветрах восточного румба вам давали побольше еды, тем более, что при других ветрах вы иногда совершенно ничего не едите.
Василий Михайлович с грустью смотрел на своего бедного безумного товарища.
В этот день он занес в свой дневник, что вел на клочках бумаги:
«Нас пришло сюда трое молодых, здоровых офицеров, а ныне я один. Сколь же жестоки были наши страдания в этом ужасном плену, уготовленные для нас вероломными японцами, что даже человеческий разум не может их перенести!»
Так радостная весть об ожидаемой вскоре свободе была омрачена глубокой печалью.
Глава двадцать третья
ЗАКОНЫ СОСТАВЛЯЮТСЯ СМЕРТНЫМИ
Переводчик Теске приехал в Матсмай вместе с новым губернатором — Хаотори-Бингоно-ками.
Едва успев сойти на берег, Теске поспешил в оксио. Он был по-прежнему весел, болтлив и много говорил о своей столичной жизни, которой был весьма доволен. На нем был богато расшитый халат на вате и новая шляпа.
Он долго приседал, улыбался и кланялся Головнину и лишь после этого сообщил, что новый губернатор имеет повеление от своего правительства снестись с командирами русских кораблей и что во все порты немедленно разослан приказ, запрещающий открывать огонь по русским кораблям, если они снова придут к японским берегам.
По мнению Теске, столь благоприятным оборотом дела русские пленники обязаны бывшему губернатору буньиосу Аррао-Тодзимано-ками. Это он настоял на том, чтобы японское правительство снеслось с русскими кораблями через Кунашир, а не через Нагасаки, ибо в последнем случае русские непременно сочтут это за обман и коварство.
Когда же члены правительства заявили, что в таком случае будет нарушен установленный для всех иностранцев закон, Аррао-Тодзимано-ками, по словам Теске, ответил так:
Солнце, луна и звезды - творения рук божьих, но и те в течении своем не постоянны и подвержены переменам. А японцы хотят, чтобы их законы, составленные слабыми смертными, были вечны и непременны. Такое желание смешно и безрассудно.
