Юрий Куранов - Избранное
И когда поставили гроб на телегу, то не закрывали его, а ждали чего-то от Олега. Олег подошел. Он близко увидел мертвое лицо бабушки. Лицо было все то же стеариновое, но уже обтаявшее. Теперь оно было маленькое, и бабушка стала похожа на девочку. Она умерла не закрывая век, и теперь положили ей на глаза пятаки. Олег склонился над бабушкой к долго стоял молча, словно узнавая ее. Потом он убрал с ее глаз пятаки, посмотрел на нее еще раз и быстро поцеловал в лоб. И это было совсем не страшно, только на губах остался слабый привкус обветренной мяты.
Ее похоронили за деревней. Калина и Санька пошли в поле работать. А Мария поехала с Енькой в село на той же телеге получать семена для весеннего сева. А Олег пошел в лес. И долго ходил там, пока не заметил, что смеркается и что в руке у него лежат два пятака. Олег положил пятаки в карман и вернулся домой.
Олег сидел при лампе за столом в пустой избе. Он смотрел на темное окно. Он видел равнину. Он видел равнину под облачным небом. В облаках слышался ветер. И ветер дул над землей, по которой в разные стороны шли люди. Все они куда-то торопились. Олег присмотрелся и заметил, что люди эти ему знакомы.
Вдалеке под самыми облаками уходил дед. Он уходил в пиджаке, без шапки, в сапогах. Пиджак развевался, и от этого казалось, что дед вертится на месте. Дед иногда оглядывался и строго смотрел на бабушку. А бабушка шла стороной от него, в черной длинной дохе, которую носила еще в Киеве. Бабушка поспевала за дедом. Здесь же невдалеке торопился дядя Саша. Он шагал по воде в валенках с красными калошами, на спине висел мешок. Дядя Саша на ходу снимал мешок, задирал пальто и показывал кому-то спину. Потом появился Енька. Енька чинил хомут, растягивал дратву двумя руками в разные стороны и манил Олега за собой. Тут же Мария шла с топором на плече. Топор был тяжелый, Мария подгибалась под ним и оступалась на равнине. Поперек поля бежала Калина. Платье горело на ней, и Калина сбивала руками огонь с платья, бросалась на землю и каталась по земле. Ей издали что-то кричала Санька и отмахивалась, будто Калина катится на нее.
Облака снижались, и ветер шумел в них все громче. И вот уже облака пошли по головам людей, развевая на них волосы и вздувая одежды. Среди ветра вдруг послышался звук, грустный, мягкий и высокий. Кто-то играл на скрипке и ходил со скрипкой вокруг Олега, все приближаясь и приближаясь к нему. Олег покрутил головой и посмотрел в окно. Темные стекла дребезжали от ветра. Олег хотел встать и пройтись по избе, но увидел, что посреди комнаты стоит Зина.
— Скучно мне, — сказала Зина. — Мама в селе на работе. Смотрю, огонь у тебя горит. Вот и пришла.
— Садись на лавку, — сказал Олег. — Посиди. И я тоже посижу.
— Нет ли у тебя чего поесть? — сказала Зина.
— Не знаю.
— Я посмотрю?
— Посмотри.
— Тут мякина есть, — сказала Зина с кухни.
— Наверное, — сказал Олег.
— Да тут и вино стоит, — сказала Зина.
Зина принесла на стол ту недопитую бутылку вина под красной богатой этикеткой.
— Выпей вина, — сказала Зина. — Может, уснешь.
— Не усну я, — сказал Олег. — Все равно выпей.
— И ты выпей.
— И я выпью.
Зина разлила вино в два стакана. Они выпили вино, сидя по разные стороны стола, вдалеке друг от друга.
По улице кто-то шел и напевал незнакомую частушку:
Супостаточка пришла
в синеньком платочке,
перед милым заюлила,
как змея на кочке.
Хлопнула калитка на той стороне улицы.
— Наташка, видно, из кино пришла, — сказала Зина.
Наташа закладывала калитку и продолжала петь.
— Ты посиди со мной, — сказал Олег.
— Я и буду сидеть, — сказала Зина.
Она поярче вывернула фитиль и стала издали внимательно разглядывать Олегово лицо, напрягая зрачки, словно он сидит где-то далеко в поле, а ветер мешает ей смотреть.
8Енька поднял плуг, поставил его и пошел серединой загона. А следом шагала за ним старуха Епифаньева и Калина. Они бросали в отвороченную борозду картошины. И когда приходила пора Епифаньевой набирать в ведро картошку вместе с Калиной, старуха вынимала из-за пазухи бутылочку с какими-то белыми шариками. Она вытряхивала их на ладонь и рассказывала, что этими шариками хорошо душу подкреплять, когда дых немлет… «Я ей, голубоньке врачихе, и говорю: ты отдай мне поболе этих таблеточек, век буду за тебя богу молиться. Нельзя, она говорит мне, их только раз пореденьку. Никоим, говорит, духом, дескать, таблетки эти вредные, много есть их — сердце лопнет враз, как барабан. Вижу, хитрит моя врачиха. Я ей тогда на другой же день и притащила ведерочко картошек прямо ко крыльцу. Вот целу бутылочку таблеток и подала она мне…»
Калина погладила старухину кошку и пошла с ведром за Енькой. Енька и эту борозду провел, завернул к Саньке. Енька здесь прошел пустой бороздой и догнал Калину. Калина поглядывала на Еньку и подбадривала:
— Давай, давай, мужичок. Силушка по жилушкам, поди, поигрывает. Не нам, стареньким, ровня.
— Старенькая, — ухмыльнулся Енька. — Таблеток не ешь, пахать, поди, еще на тебе в самый раз.
— Пахать не пахать… — улыбнулась Калина.
Енька провел еще пустую борозду с другого края и опять зашел со средины. Санька здесь набирала из кучи картошку в ведро. А старуха Епифаньева опять рассказывала:
— Вот, милая, утречком встану, таблеточку-крошеньку изжую, глядишь, и в поле на работу дошла. Таблетку изжевала, глядишь, поработала.
— Подкрепляйся, подкрепляйся, — сказал Енька. — Вон Калине таблетку удружи: дух, говорит, захватывает, тяжко ей.
— У нее, парень, дух-то захватывает, да не тот. Из нее, парень, дух клюкой вышибать надоть.
И старуха зашагала за Енькой.
И так до приближения сумерек Енька ходил под жарким солнцем с плугом, а за ним ходили то старуха Епифаньева, то Санька, то Калина — с ведрами.
Первая отсеялась Епифаньева. Проглотила таблетку и, подкрепленная, отправилась в деревню. Кошка бежала за ней следом. Потом отсеялась Санька. Она тоже взяла ведро на руку и заторопилась в деревню, без таблетки. Выпало дохаживать борозду за Енькой Калине.
Енька пошел последней пустой бороздой. Калина разогнулась, поставила ведро на землю вверх дном и села на него, как садятся верхом на коня.
— Посидим да дух переведем, — сказала Калина.
Енька сел рядом, на землю.
— Чего смотришь? — спросила Калина.
— В землю, что ли, ты растешь? — сказал Енька.
— Я — в землю, а ты — из земли. Кто куда быстрее вымашет, — засмеялась Калина.
