Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)
– Основании? – запинаясь, переспросил он и, нахмурясь, уставился на Розамунду, озадаченный как самим вопросом, так и ее тоном. – На каком основании?
Возможно, вопрос сэра Джона прозвучал нелепо, но уж слишком велико было его изумление. Он не сводил с Розамунды пристального взгляда и по огню в ее глазах постепенно догадался о смысле ее слов, которые поначалу казались ему совершенно необъяснимыми.
– Понимаю, – проговорил он с бесконечной жалостью в голосе, поскольку пришел к твердому убеждению, что ее бедный рассудок не выдержал перенесенных ужасов. – Вам необходимо отдохнуть и перестать думать о подобных вещах. Предоставьте их мне и не сомневайтесь: я сумею отомстить за вас.
– Сэр Джон, кажется, вы не понимаете меня. Я вовсе не желаю, чтобы вы мстили. Я спросила: на каком основании вы намерены повесить сэра Оливера? Но вы не ответили.
Сэр Джон смотрел на Розамунду со всевозрастающим изумлением. Значит, он ошибся: она в здравом уме и прекрасно владеет собой. И тем не менее вместо заботливых расспросов о Лайонеле, которых он так боялся, этот странный вопрос – на каком основании он собирается повесить своего пленника…
– Мне ли говорить вам о преступлениях, совершенных этим негодяем?
Сэр Джон задал Розамунде вопрос, на который тщетно искал ответ.
– Вы должны сказать мне, – настаивала она, – по какому праву вы объявляете себя его судьей и палачом, по какому праву без суда посылаете его на смерть.
Розамунда держалась так твердо и непреклонно, будто была облечена всеми полномочиями судьи.
– Но вы… – в замешательстве возразил сэр Джон, – вы – главная жертва его злодейских преступлений. Вам ли задавать мне этот вопрос? Так вот, я собираюсь поступить с ним так, как по морским обычаям поступают со всеми мерзавцами, захваченными, как был захвачен Оливер Тресиллиан. Если вы склонны проявить к нему милосердие – что, видит бог, мне совершенно непонятно, – то вам придется признать, что это самая великая милость, на какую он может рассчитывать.
– Вы не отличаете милосердия от мести, сэр Джон.
Розамунда мало-помалу успокоилась, волнение уступило место суровой решимости.
Сэр Джон сделал нетерпеливый жест:
– Какой смысл везти его в Англию? Что это даст ему? Там ему придется предстать пред судом, исход которого заранее известен. К чему доставлять ему лишние мучения?
– Исход может оказаться иным, нежели вы предполагаете, – возразила Розамунда. – А суд – его законное право.
Сэр Джон в возбуждении прошелся по каюте. Ему казалось нелепым препираться о судьбе сэра Оливера не с кем-нибудь, а именно с Розамундой, и вместе с тем она вынуждала его к этому вопреки не только его желанию, но и самому здравому смыслу.
– Если он будет настаивать, мы не откажем ему, – наконец согласился сэр Джон, почитая за лучшее хоть чем-то ублажить Розамунду. – Если он потребует, мы отвезем его в Англию и дадим ему возможность предстать пред судом. Но Оливер Тресиллиан слишком хорошо понимает, что его ждет, и едва ли обратится с подобным требованием.
Сэр Джон подошел к Розамунде и умоляюще протянул к ней руки:
– Послушайте, Розамунда, дорогая моя! Вы расстроены, вы…
– Я действительно расстроена, сэр Джон, – ответила Розамунда, взяв сэра Джона за руку, и, вдруг забыв о своей твердости, почти зарыдала. – О, сжальтесь! Сжальтесь, умоляю вас!
– Что я могу сделать для вас, дитя мое? Вы только скажите…
– Я прошу не за себя, а за него. Я умоляю вас сжалиться над ним!
– Над кем? – Сэр Джон снова нахмурился.
– Над Оливером Тресиллианом!
Он выпустил руки Розамунды и отошел на шаг.
– Силы небесные! Вы молите о жалости к Оливеру Тресиллиану, о жалости к этому отступнику, этому исчадию ада! Да вы просто с ума сошли! – бушевал сэр Джон. – С ума сошли!
И он, размахивая руками, в возбуждении заходил по каюте.
– Я люблю его, – просто сказала Розамунда.
Сэр Джон остановился как вкопанный и с отвисшей челюстью уставился на Розамунду.
– Вы любите его! – с трудом выговорил он наконец. – Вы любите его! Пирата, отступника, человека, похитившего вас и Лайонела, убийцу вашего брата!
– Он не убивал его! – горячо возразила Розамунда. – Я узнала всю правду.
– Из его собственных уст, я полагаю? – усмехаясь, спросил сэр Джон. – И вы поверили ему?
– Если бы я ему не поверила, то не вышла бы за него замуж.
– Замуж? За него?
Замешательство сэра Джона сменилось ужасом. Будет ли конец этим поразительным открытиям? Это верх всего или ему предстоит узнать что-нибудь еще?
– Вы вышли замуж за этого презренного негодяя? – спросил он голосом, лишенным всякого выражения.
– Да, в Алжире. Вечером того дня, когда мы прибыли туда.
Пока сэр Джон, не в силах произнести хотя бы слово, с округлившимися от удивления глазами, молча смотрел на Розамунду, можно было сосчитать до дюжины. Затем его словно прорвало.
– Хватит! – взревел он, потрясая кулаком под самым потолком каюты. – Клянусь Богом, если бы у меня не было других причин повесить его, этой одной хватило бы с лихвой. Можете мне поверить, за какой-нибудь час я покончу с этим постыдным браком.
– Ах, если бы вы только выслушали меня! – взмолилась Розамунда.
– Выслушать?
Сэр Джон подошел к двери с твердым намерением призвать Оливера Тресиллиана, объявить ему приговор и проследить за его исполнением.
– Выслушать вас? – повторил он с гневом и презрением. – Я уже выслушал более чем достаточно.
Таковы были все Киллигрю, уверяет лорд Генри, прерывая свой рассказ и пускаясь в одно из пространных отступлений в историю тех семей, члены которых попадают на страницы его «Хроник». «Все они, – пишет его светлость, – были горячими и не склонными к размышлениям людьми, по-своему вполне честными и справедливыми, но в суждениях своих начисто лишенными проницательности, а в порывах – сдержанности и рассудительности».
Прежние отношения сэра Джона с Тресиллианами и его поведение в этот чреватый роковыми последствиями час как нельзя лучше подтверждают справедливость оценки лорда Генри. Человек проницательный задал бы Розамунде множество вопросов, ни один из которых рыцарю из Арвенака просто не пришел в голову. Хоть он и задержался на пороге каюты, несколько отсрочив осуществление своего намерения, причиной тому было чистое любопытство и желание узнать, есть ли предел сумасбродству Розамунды.
– Этот человек много страдал, – сказала Розамунда и, не обращая внимания на презрительный смех сэра Джона, продолжала: – Одному Богу известно, что вынесли его тело и душа за грехи, которых он не совершал. Многими из своих несчастий он был обязан мне. Теперь я знаю, что не он убил Питера. Знаю, что, если бы не мое вероломство, он мог бы и без посторонней помощи доказать это. Знаю, что его похитили и увезли, прежде чем он успел снять с себя обвинение в убийстве, и единственное, что ему оставалось, – избрать жизнь отступника и корсара. Во всем этом виновата я, и я должна исправить причиненное мною зло. Пощадите его ради меня! Если вы меня любите…
