Джеймс Купер - Красный корсар
Родерик замолчал, и лишь звуки музыки продолжали звенеть в воздухе.
— Нет, он, видно, этих песен сегодня петь не может.
— Матросскую песню! — вскричал Корсар, и тотчас же понеслась бравурная музыка. Корсар встал, выпрямился и голосом, переходящим от нежных рулад до угрожающего тона, запел:
Матросы вздрогнули, схватились за канат —
И быстро подняты все якоря на борт.
Потом прощай, родимая страна.
Вы, близкие, и этот тихий порт.
Везде и крик, и шум… Ребята, не робей!
Берись скорей за блок, тяни скорей!
Вот парус тот несется по волнам.
Скорей, друзья, за ним; он путь укажет нам!
Расправить паруса! Вперед! Всегда вперед!
Настигнем мы врага — сразимся смело с ним!
Нагнали мы врага — его мы разобьем…
Все наше, все берем!
Оборвав пение, Корсар простился с дамами и вышел.
Глава XXIV
Спокойно плыл «Дельфин», и это спокойствие придавало ему вид уснувшей хищной птицы. Пленницы Корсара внимательно осматривали местность. По мнению мистрис Уиллис, они должны были уже достигнуть западного архипелага. Ни намеком, ни жестом не обнаруживали пленницы подозрения, что их везут не в тот порт, куда они направлялись.
Гертруда часто плакала, вспоминая отца и представляя себе его отчаяние и печаль при вести о гибели «Каролины»; но она плакала наедине или только в присутствии своей старшей подруги. Она избегала Уильдера, решив, что ошиблась в нем, но внешне ничем не проявляла перемены своего отношения. Молодой человек также, по примеру своего начальника, не искал общества дам.
Корабль уже прошел последний узкий пролив Антильских островов[25], и перед ним развернулся широкий океан. Все лица просветлели, с лица. Корсара также исчезла тревога, и он принял прежний беззаботный вид. Матросы, обнаруживавшие беспокойство и волнение в проливах, часто посещаемых крейсерами, теперь успокоились и веселились.
Совершенно другое чувство питала мистрис Уиллис: близость земли внушала ей надежду, что корабль зайдет в порт, и там их высадят; при виде необъятной шири океана и эта последняя надежда у нее пропала. Корсар, повидимому, тоже снял маску: вместо того, чтобы воспользоваться свежим ветерком, он распорядился убрать паруса и лечь в дрейф. В это время к нему подошла мистрис Уиллис, впервые после зародившихся у нее подозрений нарушая долгое молчание.
— Я все надеялась, что вы нас высадите на одном из островов. Нам совестно так долго лишать вас вашей каюты.
— Не беспокойтесь обо мне. Это беспокойство вполне вознаграждается удовольствием видеть вас, — ответил он уклончиво. — А это кто? А, Фид! Ну, как живете-можете?
— Прекрасно, ваша милость! Я постоянно говорю, что трудно найти лучшее судно…
— Вы, кажется, говорили, — перебила его мистрис Уиллис, — что вы познакомились с Уильдером двадцать четыре года тому назад?
— Я узнал его двадцать четыре года тому назад. Тогда он совсем не имел понятия о том, что значит знакомство, хотя впоследствии ему не раз приходилось вспоминать об этом знакомстве.
— Ну, вот расскажите нам об этом, — сказал Корсар.
— Я очень рано познакомился с морем, — начал Фид. — Мой отец определил меня на судно, когда я был восьмилетним мальчишкой…
— Восьмилетним!.. Ведь вы теперь начали рассказывать о себе? — перебила его мистрис Уиллис.
— Хотя, наверно, есть и более интересные темы для разговора, но из песни слова не выкинешь. Постараюсь, однако, быть кратким и исключить из моего рассказа и отца, и мать, и массу других подробностей, которыми обыкновенно рассказчики ни к селу, ни к городу пересыпают свою речь. Много пришлось мне испытать. Огибал я и мыс Горн, служил я и на войне, и получил столько отличий, что мог бы ими заполнить целый люк. Потом я встретился с Гвинеей — этим чернокожим, который, видите, возится у переднего паруса…
— Да, да, так, значит, вы встретили негра. Ну, а дальше? — перебил Корсар.
— Да, мы с ним встретились и познакомились. По чести могу сказать, что хотя его шкура не белее спины кита, но после Гарри не найдется во всем мире человека лучше, чем он. Хотя многие и чуждаются черного человека…
— Нет, нет, продолжайте только, — сказала мистрис Уиллис.
— Итак, мы с Гвинеей стали товарищами и приятелями. Лет через пять после этого, во время крушения у берегов западной Индии, Гвинея был у главной мачты, а я стоял возле него. Это было на «Прозерпине». Прекрасный был ходок. Мы наткнулись на контрабандистов, взяли судно, и часть команды была на него переправлена, чтобы доставить его в порт. Суденышко было скверное, поднялся ураган, и нам недолго пришлось бороться. Вот тогда то мы в первый раз подружились с Гвинеей. Наскоро удалось нам спустить шлюпку, собрать в нее все, что можно было захватить, и мы с ним вдвоем остались среди широкого океана. Но мы чуяли близость берега и неутомимо работали, стараясь всеми силами отдалить, насколько возможно, рейс на тот свет. Уже целый день и две долгих ночи плыли мы, терпя во всем недостаток и без отдыха работая, как вдруг на рассвете мы увидали корабль, если можно только было назвать так развалину, которая нам встретилась.
— И вы сейчас же полезли на палубу?
— Да, это не представляло никакого труда. И что же мы там увидели? — сказал Фид, принимая серьезный вид. — У меня до сих пор при одном воспоминании замирает сердце.
— Что же, вы застали экипаж в страшной нужде?
— Мы нашли прекрасный корабль в четыреста тонн, но в самом ужасном положении: он был наполнен водою и стоял неподвижно, как колокольня.
— Корабль был покинут?
— Да, сударь! На палубе была только собака; но вдруг мы услышали плач…
— Вы нашли ребенка?
— И его мать, сударыня! К счастью, вода не затопила их. Но отсутствие воздуха и пищи гибельно отразилось на них. Женщина была в агонии. Ребенку мы влили в горло несколько капель вина, и он ожил.
— А мать? Она умерла?
— Да, умерла. И не мудрено: она была при смерти, когда попала в наши руки… Увидев, что на корабле больше нечем воспользоваться и что он постепенно погружается, мы поспешили удалиться, И во-время: едва мы перебрались на наш баркас, как корабль пошел ко дну.
— А ребенок? Бедное покинутое дитя? — вскричала мистрис Уиллис.
— Мы его не оставили, а захватили с собою вместе с собакой. Но нам предстоял длинный путь, и, к сожалению, мы были вдали от мест, посещаемых кораблями. Положение было критическое. Мы держали совет — я и негр, так как третий член нашей семьи был малый ребенок. «Гвинея, — сказал я ему, — мы голодны, и надо пожертвовать ребенком, или псом. Съев ребенка, мы оскверним себя людоедством, если же мы употребим в пищу этого тощего пса, то поддержим на некоторое время свои силы и, может быть, спасем ребенка». Негр ответил: «Мне не надо пищи. Пусть ест малый ребенок». После этого нам долго пришлось голодать, тем более, что на нас лежала обязанность заботиться о ребенке.
— И вы кормили его, несмотря на то, что сами изнемогали от голода?
— Для утоления нашего аппетита оставалась собачья шкура, — пища, правда, не особенно изысканная, но нам нельзя было много заниматься едой: надо было работать веслами… Наконец, после долгих мытарств, мы пристали к острову. Силы наши окончательно истощились, и мы были легче соломинки. Можете себе представить, как мы накинулись на пищу!
— А ребенок?
— Он чувствовал себя совсем хорошо, и диэта, как объяснили нам впоследствии доктора, ничуть не отразилась на его здоровье.
— Удалось вам потом найти родных или друзей ребенка?
— Я могу вас успокоить: в нашем лице он имел самых преданных друзей. Других же розысков мы не могли производить, — ни карты, ни буссоли[26] для этого у нас не было. По его словам, имя его было Генри… Больше я ничего ни об его семье, ни об его отечестве не знаю, кроме того, что раз он говорил по-английски и был найден нами на английском корабле, то есть основание предполагать, что он англичанин.
— А не запомнили ли вы названия судна? — спросил Корсар, слушавший рассказ с большим вниманием.
— Должен сказать, что в Африке, откуда я родом, школы очень редки, и, кроме того, я не заметил, чтобы этот корабль сохранил свое название. Впрочем, вместе с другими предметами нам досталось одно медное ведро, на котором имелись знаки в виде надписи. Потом, в свободное время, я просил Гвинею показать мне свое искусство татуировки, и он запечатлел на моей руке при помощи пороха оставшуюся на ведре надпись. Вот, ваша милость, эта надпись; посмотрите, как она хорошо сохранилась.
Фид засучил рукав и показал свою жилистую руку. На ней сохранилась голубоватая надпись, довольно четкая, хотя буквы, повидимому, были сделаны неумелой рукой неграмотного. На коже ясно виднелась надпись: «Ковчег Линн-Гавена».
— Таким образом у вас появилась возможность открыть родителей ребенка? — спросил Корсар, прочитав надпись.
