Тайна Моря - Стокер Брэм

Я стоял за дверью. Негр не ожидал никого, ни одного препятствия: он пришел без размышлений, только со злым умыслом. Как и вся банда похитителей, он был вооружен. На ремне через плечо, по кентуккийской моде, висело два больших семизарядника; за поясом заткнут нож. Вдобавок из нагрудного кармана темной фланелевой рубашки, по обычаю ниггеров, торчала рукоятка бритвы. Впрочем, к оружию он не тянулся — по крайней мере, пока: он не видел никаких признаков угрозы или сопротивления. Его товарищи занялись погрузкой сокровищ и будут заняты еще много часов, помогая матросам увести корабль. Ветер рос с каждой секундой, волны поднимались так, что корабль на якоре качался, как буй в шторм. Мне в каюте приходилось держаться, иначе меня бы выбросило всем на обозрение. Но огромного негра ничего не заботило. Он был черств ко всему, а на его лице было такое порочное, дьявольское устремление, что мое сердце мрачно ожесточилось. Что там, это был не человек, которого я презирал, — я убил бы этого зверя, меньше угрызаясь совестью, чем если бы убил крысу или змею. Никогда в жизни я не видел такой злодейской рожи. В его чертах и выражении были все признаки и потенциал зла, наложенные на жестокость этой расы, отчего так и перехватывало дух. Теперь я хорошо понимал, что за ужас грозил Марджори в ее злоключениях и как эти негодяи пользовались негром, чтобы добиться ее послушания. Теперь я знал, почему она днем и ночью держала у сердца тот стальной шип. Если бы…

Я не выдержал этой мысли. Хоть я и был рядом с ней, ее окружали враги. Мы оба по-прежнему практически были пленниками на вражеском корабле, а этот демон замыслил невыразимое зло. Я не колебался, не уклонялся от ужасной обязанности. Одним прыжком я настиг его и поразил в самое сердце — и до того верен и страшен был удар, что рукоятка ударилась о ребра со стуком дубинки. Меня в тот же миг окатило кровью. Он судорожно повалился вперед, упал без звука — да так быстро, что, если бы я не подхватил тело, испугавшись, как бы шум падения не выдал меня, он рухнул бы, как забитый телок.

Я никогда не понимал удовольствия от убийства человека. С тех пор я содрогаюсь при мысли о том, какая жаркая страсть, какое острое удовольствие могут дремать в сердце даже богобоязненного человека. Пусть между нами была вся вражда, какую только могут породить раса, страх и злодеяние, но его убийство доставило мне слишком невыразимую радость. И оно останется для меня бешеным удовольствием до самой смерти.

Я забрал все оружие, что при нем было, — два револьвера и нож; на случай если бы меня загнали в угол, у меня добавилось еще четырнадцать выстрелов. Так или иначе, лучше им быть у меня, чем в руках наших врагов. Я затащил труп негра в каюту к первому мертвецу, закрыл дверь и, когда ко мне присоединилась Марджори, запер дверь ее каюты и забрал ключ. Если бы похитители что-то заподозрили, это подарило бы нам несколько лишних минут.

Марджори поднялась со мной на палубу, при виде открытого моря на ее лице проступила невыразимая радость. Мы воспользовались удачной возможностью, когда никто не смотрел — все на палубе таскали сокровища, — и скользнули за привязанную к мачте бочку. Здесь мы перевели дух. Мы оба чувствовали, что, если случится худшее, сможем сбежать раньше, чем к нам успеют прикоснуться. Всего один рывок к поручню — и готово. Они не посмели бы последовать за нами — а у нас был шанс доплыть до берега. Я передал Марджори ремень с двумя револьверами. Опоясавшись, она почувствовала себя увереннее — я понял это по тому, как она подобралась и расправила плечи.

Когда на борт подняли последний мешок с сокровищами, забравшиеся с ним люди окружили груду. Все были вооружены; я понял, что они не доверяют здешним матросам: они то и дело поглаживали рукоятки пистолетов.

Мы услышали, как один, оглядевшись, спросил:

— А куда делся чертов ниггер? Пусть тоже работает!

Марджори держалась очень смело и очень тихо — я видел, что к ней возвращается ее выдержка. Недолго пошептавшись, новоприбывшие принялись переносить мешки вниз; работа была медленная, потому что двое всегда дежурили на палубе, а двое — видимо, с той же обязанностью — оставались внизу. Скоро неминуемо обнаружились бы тела, поэтому мы с Марджори прокрались за фок-мачту, подальше от всех. Она шла первой, но, стоило ей сдвинуться, как она отшатнулась: заметила кого-то впереди. Раздалось приглушенное «ш-ш-ш» — и она опустила оружие.

Обернувшись ко мне, она спросила слабым шепотом:

— Это испанец — что он здесь делает?

— Будь к нему добра, — прошептал я в ответ. — Он благородный человек и вел себя как рыцарь былых времен!

Пройдя вперед, я пожал ему руку.

— Как вы здесь очутились? — спросил я.

Ответ он дал так тихо, что я догадался: он изможден, если не ранен.

— Я тоже плыл. Увидев, как из северного канала выходит их лодка, я сумел спуститься на середину склона, а потом спрыгнул. К счастью, я не пострадал. Это был долгий и тяжелый заплыв, и я уж думал, что не справлюсь, но наконец меня подхватило течение и принесло к кораблю. Их якорь висит на канате, а не тросе. Я сумел по нему забраться, а очутившись на борту, подрезал.

Не успел он договорить, как корабль странно качнуло, и все матросы издали сдавленный возглас.

Канат разорвался, и нас понесло ветром и волной. Тут, почувствовал я, и пришла пора дать сигнал яхте и линкору. Я знал, что оба неподалеку; разве не это показывало уже не раз проверенное видение? Тут же вспомнились и слова молодого американца: «Дайте нам сигнал, даже если придется спалить весь корабль».

Все это время с тех пор, как я ступил на палубу, до этого самого мгновения события разворачивались с ослепительной скоростью. Все это был один сплошной немой забег, когда я отнял две жизни и спас Марджори. Прошли какие-то минуты; и, когда я огляделся в новых условиях, все как будто находилось на прежнем месте. Словно картина, выхваченная вспышкой молнии, когда миг восприятия короче длительности кратчайшего действия и движение теряется во времени. Туман редел, в ночном воздухе снова можно было что-то разглядеть — если б было что.

Высилась большая Данбайская скала, больше ничего в стороне суши я разглядеть не мог. Пока я всматривался, вдруг разлился свет и раздалось жужжание: высоко над головой, за морским туманом, мы слабо видели огненный след ракеты.

И море сразу же ответило; вверх выстрелил широкий луч света, и мы видели его отражение в небе. Никто из нас не сказал ни слова, но мы с Марджори инстинктивно схватились за руки. Затем луч света упал на море. Но туман словно становился гуще и гуще, пока свет не растерял свою силу. По всему кораблю поднялась неразбериха. Никто не кричал, приказы отдавали шепотом, щедро сдабривая руганью. Каждый бросился на свой пост, со скрежетом поднялись натянутые паруса. Судно заскользило по воде с умноженной скоростью. Если и была возможность дать сигнал друзьям, то сейчас. Маленькие ракеты, которые я взял с собой, промокли и были бесполезны, к тому же нам все равно нечем было разжечь огонь. Оставался только звук — и единственный звук, что разнесся бы далеко, был пистолетный выстрел. На миг я заколебался — ведь выстрел мог стоить нам жизни. Но деваться было некуда — и, дав другим знак, я бросился к корме и рядом с мачтой пальнул из револьвера. Вокруг тут же поднялся хор проклятий. Я пригнулся и побежал назад, различая во тьме, как смутные силуэты ринулись туда, где я только что был. Вокруг смыкался туман — он словно переливался через поручни. Либо мы вошли в очередную его полосу, либо ее пригнало ветром. Грохот выстрела, очевидно, докатился до линкора. Он стоял далеко, звуки еле доносились из-за шума штормящего моря, но перепутать радостные возгласы и приказы было невозможно ни с чем. Они звучали слабо и хрипло: несколько слов в рупор, потом — пронзительный свист боцманского свистка.

На нашей палубе метались туда-сюда, всюду кипела работа. Их первой целью было убраться от прожектора; теперь же они, несомненно, искали того, кто произвел предательский выстрел. Я подумывал и о других выстрелах, чтобы задержать корабль, ведь теперь каждая секунда удаляла нас от берега и погружала во власть наших врагов.