Тайна Моря - Стокер Брэм
Лодка подошла к китобою с левого борта, и я увидел лица нескольких мужчин, подбежавших при звуке весел с другой стороны. Очевидно, они ожидали прибытия по правому борту. Лодка пристала с немалым трудом — море с каждым мигом волновалось все сильнее; мужчины один за другим полезли по трапу, исчезая за ограждением. Благодаря удивительным способностям зрения, разума и памяти я следовал за всеми и каждым одновременно. Они наспех собрались у ворота и начали поднимать с лодки тяжелые грузы. При этом один из них, негр, то и дело старался сунуть нос в каждый, когда тот попадал на борт; и то и дело его отгоняли. Ему не давали ничего тронуть, на каждый упрек он отвечал угрюмым взором. В обычных обстоятельствах все это заняло бы немало времени, но перед моими духовными очами пронеслось с удивительной быстротой…
Я заметил, что ясность вокруг пропадает. Туман наползал на море, как я уже видел ранее вечером, и прятал детали под своим покровом. Великое пространство и корабли на нем, все чудеса морских толщ терялись в нарастающей мгле. Я обнаружил, что мои мысли, как и глаза, сосредоточились на палубе китобоя. Когда остальные не обращали внимания, огромный негр, с физиономией, перекошенной до безобразия злобной ухмылкой, прокрался в люк и пропал из виду. В усиливающемся тумане и мгле я терял способность видеть сквозь непрозрачное и материальное — меня не на шутку потрясло, что негр действительно скрылся от моих глаз. А с его уходом в моем сердце начал разрастаться страх, пока в исступлении человеческой страсти все эфирное вокруг не поблекло и не угасло, как умирающее пламя…
Эти терзания моей души, страх за возлюбленную вырвали мой истинный дух из фантомного бытия обратно в суровую жизнь…
Я опомнился, промозгший и изъеденный волнением, на коленях рядом с мраморно-холодным, коченеющим телом Гормалы, на одиноком камне под утесом. В расщелинах над головой свистел ветер, вокруг билось бурное море, злобно налетая на черные блестящие скалы. Вокруг было так темно, что мои глаза, уже привыкшие к способности создавать свой свет, дарованной в видении, не могли проницать туман и мглу. Я попытался посмотреть на часы, но и циферблат видел смутно, не разбирал цифр на нем и боялся зажечь спичку и выдать свое присутствие. К счастью, мои часы могли отбивать часы и минуты, и я узнал, что сейчас половина второго. Следовательно, у меня оставалось еще три четверти часа, потому что я запомнил подсказку хронометра на китобое. Я знал, что у меня нет ни времени, ни возможности перенести тело Гормалы на утес — покамест; потому я перенес ее на вершину камня, подальше от отметки высоты прилива.
Почтительно и с благословением я закрыл ее мертвые очи, все еще глядящие в небеса с каким-то потусторонним любопытством. Затем с трудом забрался по крутой тропинке и поспешил посмотреть на другую сторону гавани, чтобы найти следы похитителей или морской пещеры, где они прятали лодку. Утесы здесь были ужасно крутыми и нависали высоко над морем, не оставляя возможности лечь на краю и заглянуть вниз. А отвесные стены не расступались даже для малейшей тропинки; я не мог найти спуск вдоль теснящихся скал. Обыскать берег можно было бы только с лодки. Ближайшим местом, где ее можно было раздобыть, была небольшая гавань рядом с Баллерс-о-Бьюкен, а на это времени не хватало. Я отчаянно метался между идеями и со страшной силой жалел, что рядом нет Монтгомери или кого-нибудь еще из нашего отряда, кто знал бы, как поступить в этом положении. Я не переживал о текущем моменте, но хотел принять все предосторожности против грядущего. Я отлично понимал, что увиденное глазами покойной Гормалы — не плод воображения и не версия того, что может случиться, а мрачная картина того, что будет. И я нисколько не сомневался в ее точности. О! Если бы я только видел, что случится дальше, если бы задержался всего на несколько мгновений! Ведь при скорости, с которой все проносилось перед мысленным взором в том странном времени, каждая секунда могла означать радость или горе всей моей жизни. Как же я стонал от сожалений и проклинал свою опрометчивость, что не смог задержаться и узнать посредством очей мертвой ведьмы истину!
Но терзаться бесполезно: чтобы спасти Марджори, нужно было действовать. Ей я еще мог помочь. Я мог спасти ее даже в одиночку, если бы попал на китобой незаметно для команды. Знал, что справлюсь, потому что все-таки умел плавать; а в качестве оружия, которого меня не лишила бы вода, у меня имелся кинжал, отнятый у дона Бернардино. Если потребуется другое, я раздобуду его в каюте по соседству с Марджори, где спит рыжебородый. Я не знал, лучше ли поискать кого-нибудь из товарищей или дождаться дона, который должен был вернуться в пределах часа после своего ухода. И все еще выбирал, когда трудность разрешил за меня сам испанец, появившись в сопровождении одного из молодых американских флотских офицеров.
Рассказав о своем видении, даже в царящей темноте я угадал, что никто из них не готов принять его точность на веру. Я чуть не вспылил, но вспомнил, что никто не знает о моих опытах со Вторым Зрением и о самом этом явлении. Ни в Испании, ни в Америке вера в него не популярна, и я не сомневался, что им обоим показалось, будто я просто-напросто схожу с ума от волнений и страхов. Даже когда я сказал, что подкреплю свою уверенность, выплыв за Данбайскую скалу и попав на китобой раньше, чем к нему придет лодка, они не поверили. Впрочем, реакция на эту идею была типичной для каждого народа. Для высокородного испанца, чьей жизнью правили законы чести и личной ответственности, все возникавшее из благородных мотивов было достойно уважения; он не сомневался в разумности того, кто придерживается этих принципов. Однако практичный американец, хоть и равно готовый пожертвовать собой и рискнуть всем ради чести и долга, смотрел на мой план исходя из результата: приблизят ли мои действия спасение девушки. Когда испанец поднял шляпу и произнес: «Да пребудет Бог в вашем отважном начинании, сеньор, и охранит в Своей длани вашу жизнь и жизнь вашей любимой!» — американец сказал:
— Честное индейское! [65] И это все? Если вам нужны только мужчина и жизнь, всегда можете рассчитывать на меня. Я тоже пловец, и к тому же молод, меня не жалко. Тут я не имею ничего против. Но корабль еще найти надо! Будь он перед нами, я бы сказал: «Рискните» — и пошел бы с вами по первому слову. Но там целое Северное море, где уместится сотня миллионов китобоев, так и не столкнувшись. Нет-нет! Я предлагаю придумать другой путь, чтобы мы помогли девушке все вместе!
Он был славным малым, и я видел, что он желает мне добра. Но спорить было бесполезно: я уже принял решение и, заверив его, что говорю серьезно, сказал, что прихвачу с собой пару шашек и постараюсь сохранить их в сухости, если представится оказия показать местонахождение китобоя. Он, в свою очередь, знал, какие сигналы давать на берегу, если покажется лодка похитителей.
Когда мы закончили с приготовлениями для предстоящего дела, мне пришло время отправляться в свое опасное путешествие. Чем сильнее проявлялась моя решимость, тем больше противились мои спутники, которые, думаю, в глубине души сомневались в моей готовности. Одно дело — смутно планировать безумное приключение, хотя разум возмущался уже этому. Но на краю высокого утеса, в темноте, в тумане, плывущем снизу, когда порывы ветра загоняли его на берег, когда под ногами волны все сильнее бились о скалы со зловещим грохотом, который ломаная непоколебимость рифов превращала в рев, это уже казалось подлинным безумием. Когда мы в разрывах стены тумана замечали темную воду, яростно взбивающую прерывистые линии пены, казалось, что бросить вызов ужасам такого моря да в такой момент все равно что идти на верную смерть. Порой трепетало и мое сердце, когда я смотрел туда, где призраками тумана сливалась с тьмой узкая тропка, по которой мне предстояло вновь спуститься к телу Гормалы, или когда поднимался шум бьющейся воды, заглушенный мглой. Впрочем, моя вера в видение была крепка и, держась за нее, я мог забыть о нынешних кошмарах. Почувствовав прилив отваги благодаря крепким рукопожатиям друзей, я решительно принялся спускаться по утесу.
