Тайна Моря - Стокер Брэм

— Так ты нашла его или нет? — Еще не договорив, я вдруг уверился — сам не знаю отчего, но с такой силой, будто эта мысль коренилась в моем разуме всю мою жизнь, — что внизу находятся наши враги или хотя бы их укрытие.

Должно быть, Гормала заметила, как переменилось мое лицо, поскольку ликующе воскликнула:

— Лучше б ты согласился на мою помощь. Een, что следили за другими, могли бы следить и для тебя. Но уж поздно. Какой бы секрет ни был, он твой, не мой; и тебе же будет хуже, что в свое время ты меня прогнал.

Горечь в ее голосе была невероятна, прошлое нахлынуло с такой силой, что я застонал. А затем вернулась — и, ох, с какой же болью — мысль о моей любимой в руках врагов.

Никому не постичь путей Господних. В это мгновение восторга от чужой боли что-то вдруг заговорило в сердце старухи, потому как, когда я пришел в себя, на меня смотрели уже совсем другие глаза. Их взгляд был исполнен тепла и жалости. В сей одинокой душе пробудилось все материнство, какое было или могло бы быть. И добрым голосом она задала вопрос.

— Ты в печали. Когда я вижу такой взгляд, знаю, что Судьбы взялись за свое. Отчего же ты кручинишься, голубчик, отчего кручинишься? — К этому времени я открыто плакал из-за ее доброго отношения. — Что, ушла от тебя та девица? Как по мне, этакий сильный мужчина ни от чего не закручинится, кроме как из-за девицы.

Я почувствовал, что для меня раскрылось женское сердце, и заговорил со всем душевным пылом:

— О, Гормала, помоги мне! Быть может, ты будешь в силах — и еще не поздно. Она похищена и сейчас находится в руках врагов — коварных и отчаянных людей, которые держат ее в плену на корабле где-то в море. На кону ее жизнь, ее честь. Помоги, если можешь, и я буду благодарен тебе до гроба!

Пока я говорил, лицо старухи осветилось. Она словно распрямилась во весь рост и расправила сухие плечи под стать своей женской гордости, отвечая с горящими глазами:

— Что! Женщина, девица, в руках злодеев! Да такая красавица, как твоя, пускай она и попрекнула меня при встрече, возгордившись из-за своей юности и силы. Голубчик, я сделаю все, что только могу! Я с тобой всей силой сердца и всем дыханием тела, в жизни или смерти! Забудем прошлое, хорошее ли, дурное, — поминать не будем; и с сих пор распоряжайся мной по своей прихоти. Скажи, что делать, — и уж под моими ногами трава расти не будет. Красавица-девица во власти негодяев! Быть может, я и допытывалась у тебя секрета, но не такая уж я дурная, чтоб позволить обидам встать между мной и долгом перед всем чистым и добрым!

В своей самоотверженности она предстала величественной и благородной — той, кого во времена, когда зарождались северные народы, могли видеть во снах поэты старых саг, когда в их сердцах возникал образ умудренного годами женского благородства. Я не мог вымолвить ни слова; я поддался чувствам, взял ее руку и поцеловал.

Это растрогало ее до глубины души — со странным всхлипом у нее вырвалось:

— О, голубчик, голубчик! — И больше она не прибавила ничего.

Тогда я рассказал, как Марджори утащила банда похитителей; я чувствовал, Гормала целиком и полностью заслуживает доверия. Когда я закончил, она стукнула сжатым кулаком по ограде и процедила сквозь зубы:

— Ох! Знать бы, знать бы! Подумать только, я могла бы следить за ними, вместо того чтоб шастать у твоего дома и искать, как выкрасть твой секрет, тем помогая твоим врагам. Сперва — тот чужак с темными волосами, а потом — один из них, черный человек со злым лицом, искавший тебя прошлой ночью. Горе мне! Горе мне! Что я наделала в неразумном исступлении, и алчности, и любопытстве!

Она так корила себя, что я попытался ее утешить. Отчасти я преуспел, когда сказал, что похищение Марджори ничуть не связано с тем, что произошло у меня дома.

Вдруг она прекратила раскачиваться на месте; подняв одну длинную сухощавую руку так же, как я уже видел несколько раз, она заговорила:

— Но чего все это стоит! Мы в руках Судьбы! И есть Голоса, что говорят, и een, что видят. Как суждено издавна, тому не миновать, что бы мы ни делали ради своей воли. Без толку горевать.

Затем сразу приняла деловитый вид. Самым что ни на есть практичным голосом она потребовала:

— Теперь говори, что мне делать! Я же вижу, у тебя есть план; и ты, и другие трудитесь ради своей цели. Этой ночью с тобой будет еще одна, к добру или худу.

Она замолчала, и тогда я спросил:

— Зачем ты спускалась по овечьей тропе к гавани? Что или кого ты искала?

— Я искала сокровище, которое, как я подозревала, похитили из твоего дома; и тех, кто похитил! Это я направила их, когда ушел темный человек, и наблюдала, когда они были внутри. Потом они отправили меня надолго с поручением в Эллон; а когда я возвернулась, никого уж не было. Я подкралась поближе и нашла глубокие следы груженой телеги. Они затерялись на большой дороге — днем и ночью я искала их следы, но все впустую. Однако думаю, что все спрятано здесь: я прошлась по овечьей дорожке, и повдоль скалы, и по пляжу, но не увидела ни следа. Тут столько закоулочков среди утесов, где можно запрятать великий клад, — никто в жизнь не узнает!

Пока она говорила, я кое-что написал в блокноте, затем вырвал страницу и протянул ей:

— Если ты согласна помочь, отнеси это письмо, потому что мне нельзя сходить с места. Отдай это тому темнокожему господину, которого ты уже знаешь. Он должен быть где-то на скалах за Каслом.

В моем послании дону Бернардино говорилось, что сокровище, должно быть, спрятано поблизости и что подательница записки приведет его, если он сочтет разумным присоединиться ко мне.

Затем я ждал, ждал. Ночь становилась все темнее и темнее; туман сгустился и отяжелел так, что они с ночью едва не слились в одну сплошную и бесконечную массу. Лишь изредка я замечал проблески моря за большой скалой. Однажды издалека в море я услышал восемь склянок на корабле, принесенных ветром. Забилось сердце: если поблизости «Кистоун», это еще сыграет нам на руку позже. Потом водворилась тишина, долгая и нескончаемая. Тишина, что бывает одной лишь ночью; в редкие моменты, когда ее нарушал какой-либо звук жизни поблизости или вдалеке, от неожиданности и по контрасту тишина сама казалась веществом.

И вдруг я почувствовал, что Гормала рядом. Я не видел ее, не слышал ее, но меня ничуть не удивило, когда она вынырнула из темноты вместе с доном Бернардино. В тумане оба казались великанами.

Я как можно быстрее изложил дону свои подозрения и спросил его совета. Он согласился с вероятностью побега в этом месте и объявил о готовности спуститься по тропинке в Данбайскую гавань и как можно тщательнее ее осмотреть. Так он с Гормалой в провожатых начал спуск по крутой морене — скорее откосу, чем тропинке. Сам я сомневался в успехе поисков. Стояла уже глухая ночь, и, даже будь погода ясной, было бы непросто тщательно проверить место, где высокие утесы вокруг не пропускают даже намек на свет. Более того, вдоль всей гавани, как и на других участках этого сурового побережья, под утесами далеко в море местами выступали скалы. Порой они были сплошными, и в соответствующее время отлива хороший скалолаз мог бы через них перебраться. Но здесь сплошных не было — камни торчали из моря разрозненно, без лодки нельзя было и надеяться на всеохватное исследование. Впрочем, я ждал терпеливо — терпение я теперь черпал из своей боли. Прошло немало времени, прежде чем дон вернулся по-прежнему в сопровождении Гормалы. Он рассказал, что обзору открывался только пляж, но, насколько он видел берег у каждого из двух каналов, там не было и следа убежищ или чего-либо такого размера, который мы искали.

Он счел разумным предупредить остальных о нашей уверенности, что злодеи выбрали это место, и отправился на север. Гормала оставалась со мной, чтобы, если потребуется, отнести послание. Она выглядела уставшей — такой уставшей и обессилевшей, что я предложил ей ненадолго прилечь за каменной оградой. Сам бы я не смог сомкнуть глаз — даже если бы от этого зависели мои жизнь и разум. Чтобы утешить ее и принести покой ее душе, я рассказал то, что она так хотела знать: то, что я видел ночью на Уиннифолде, когда Мертвые поднялись из моря. Это ее присмирило, и скоро она уснула. А я ждал и ждал, и время ползло все медленнее.